Рассказы - Юлия Пахоменко

Охая и ворча на весь мир, она повела меня в кладовку. Среди размочаленных швабр, коробок с порошками и ведер, надписанных масляной краской, стояло несколько колченогих стульев. Петровна усадила меня в угол:

- Ну, сиди, теперь, жди - сама не знаю сколько. Доктор, говорят, занят, случилось вроде бы чего, вот он и помогает, раз уж там оказался, так ты теперь жди. Я приду потом за тобой. Да что и говорить, торопиться нам не след - все там будем, - прибавила она, выходя и запирая дверь.

"Все там будем", - равнодушно подумала я и снова задремала.

...Кто-то входил в кладовку, гремел ведрами, чертыхался - мне не хотелось разлеплять глаза, выныриваться из тихого омута полузабытья. Потом опять было тихо. Не знаю, сколько прошло времени - час, два - когда снова раздались голоса.

- Ставь сюда, в угол, а это давай на полку. Господи, спать-то как охота, а у меня тут одна сидит - сказали, на выход, и все не заберут. То ли обратно ее переодевать, то ли пусть всю ночь тут сидит - ума не приложу... Петровна постоянно зевала, растирая лицо ладонями. Молодой тонкий голос откликнулся возбужденно:

- Ой, я же знаю, почему она сидит так долго. Приезжий-то доктор - ой, симпатяжка - там внизу чинил машину. Я же как раз забирала новые бланки и Амалия Федотовна дала заодно вот тазики, губки, и шла уже к себе, и вдруг те ящики у входа - такие железные, огромные, под потолок, только вчера поставили, так долго тащили, и все еще переругались, ой, шуму было - так вдруг они как загудят и внутри прямо защелкало, затрещало... Я стою с этим со всем, руки заняты, оробела, а Сама, - голос перешел на звонкий шепот, представляешь, как услышала, выскочила из кабинета, - побелела даже, кричит, отключите немедленно, а там вроде и нет ничего - ни шнуров с вилками, ни кнопок, и мы не знали, чего делать! И я тебе скажу, Капа, это были очень опасные штуки, - ну, я-то не знаю, что могло бы случиться, но Сама-то, видно, хорошо знала, и она так испугалась, у нее такое было лицо - это ужас. И вот этот молодой доктор - ты его видела, Петровна? Я и не думала, что здесь бывают такие доктора - симпатичные, понимаешь? - он туда полез прямо руками вовнутрь, в такие окошки небольшие, там он что-то нажимал, что ли, ну не видно было, и потом еще сзади открывал и вынимал целые коробки с проводками, - ох, я даже сейчас запыхалась, а тогда... перетрусила ужасно, а все-таки не убежала - такой случай! - но в общем ничего не взорвалось, перестало щелкать, все затихло - начальница наша была такая довольная! Но видно было, - разказчица захихикала, - что кому-то завтра не поздоровиться...

- Да уж, - сказала Петровна тихонько, - свой испуг она никому не простит, уж она с них получит... кум-пен-сацию...

- Ага, не спустит, - согласился молодой голос, - завтра лучше вниз и не ходить. А сейчас они кофе пьют. На радостях даже комнату отдыха открыли и сидят там уже часа два.

- Ну и ну, - хмыкнула Петровна, - а пылищи-то, небось там, в этой комнате, где никто уж сто лет не отдыхал... Так, значится, кофий пьют... А Петровна тут жди... - она завозилась в углу, передвигая совки и щетки. Может, и нам пока чайку хлебнуть? Вряд ли они сюда придут - позвонят, если все ж таки соберутся ехать. Пойдем, Настена, отдохнем...

Я слушала их затихающие шаги и думала отстраненно:"Эх, Димка, Димка, кому ты помогал? Кого спасал? Вот рвануло бы как следует - всем бы легче стало... А то это разве жизнь - сплошной понедельник... да еще тринадцатое..."

х х х

Когда пожилая и совсем незнакомая мне врачиха повела меня в приемный покой, была, видно, уже глубокая ночь. Наши шаги гулко отдавались в пустых коридорах и лестничных пролетах. Мне было странно слышать громкий стук своих шагов. Ноги, за несколько лет отвыкшие от другой обуви, кроме тапок, казались мне чужими в этих черных ботинках с негнущимися подошвами.

Мы спустились вниз и прошли длинным коридором, который несколько раз перебивался запертыми дверями. Врачиха звенела ключами и этот звук, отлетая от стен, будил воспоминания о старинных замках и их подземных переходах. В конце концов мы вышли в большой сумрачный холл, где горела только тусклая лампочка у выхода. Двери, ведушие во внешний мир, всегда представлялись мне массивными железными воротами со множеством замков и угрюмой охраной. Но деревянная, крашеная серым дверь просто распахнулась, и мы с врачихой вышли на улицу.

Я остановилась, глубоко вдохнув влажный ночной воздух. Было совершенно темно, ни огонька, ни света из окон. Вверху, в прорывах между облаками, сияло несколько ярких звезд, но луны видно не было. Вокруг шелестели листьями невидимые деревья. От необычного ощущения огромного пространства закружилась голова. Вот я и добилась наконец, чего так хотела: смотрю на звезды, дышу свежим воздухом. Могу потрогать траву, ветви деревьев. И мне так страшно! Мир велик и темен, и быть может, за мое своеволие - да, я его проявила, теперь уж не отвертишься, - за мою отчаянную попытку изменить что-нибудь в моей судьбе этот мир накажет меня.

Врачиха, пройдя несколько шагов, обернулась, и я поспешила догнать ее. Мы пошли по аллее - оказывается, здание окружал большой парк - отовсюду шел ночной пьянящий дух растений. По краям дороги росли кусты, но я не протягивала рук, чтобы дотронуться до листьев - мне было боязно коснуться какого-нибудь зверя, возможно, притаившегося в зарослях. Впереди показался силуэт большой машины - фургона для дальних перевозок. Дверца в боку открылась и я забралась по железной лестнице в нутро кузова.

Тусклый зеленый ночник на стене не освещал всего брюха машины - были видны только скамейки по бокам и стол с медицинским оборудованием посередине. В глубине угадывались длинные многоярусные ряды коек. Я села на скамью, сгорбилась, положив локти на колени. Здесь тоже было холодно, пахло лекарствами. Страх и безысходность исходили из всех углов, от каждого предмета, безразличного тому, чему он служит. Я совсем забыла, на что же я надеялась сегодня днем - видно, просто путь мой уже подходит к концу, я почувствовала это, не стала сопротивляться... Может, это и к лучшему, надо только собраться и пройти остаток по возможности достойно.

Мотор заработал, по ногам потянуло теплом. Машина тронулась. Я подумала, что надо бы пойти на койку, выспаться, пока есть еще такая возможность. Но уходить из зеленого круга ночника в темную глубину фургона не хотелось.

Довольно скоро машина остановилась, я слышала ворчливые, сонные голоса и скрип открываемых ворот. Потом пол под ногами вновь дернулся и ровно задрожал - мы понеслись по шоссе.

...Десятки, сотни раз я повторяла себе, что мне все равно. Что толку тянуть серые дни в убогих стенах казенного дома? Помучаюсь немного в Кардиналке - и все, баста. А может, бывают на свете другие жизни, другие миры? И вдруг на глаза выступили неожиданные слезы - так явственно представилась мне наша палата, спящие Лидка, Валентина. Нина Павловна, как всегда, обе ладони под голову, лицо такое строгое... Раиса, когда спит, то вполне милая, беззащитная даже. Только терпеть не может, если смотрят на нее спящую; заметит - разорется жутко... Поскрипывают пружины, кто-то присвистывает носом, и пахнет так... знакомо, уютно! Господи, а я здесь, в кардинальской машине, мчусь в ночи, и никогда, никогда больше туда не вернусь! Я давным-давно не плакала, забыла даже, что это такое. Рыдания душили меня и все никак не могли вырваться наружу, и от этого было так тяжело, так тесно в груди, что хотелось завыть или громко застонать для облегчения.

Небольшая дверь из кабины водителя открылась, кто-то прошел в фургон. Я не двинулась и не подняла головы, но всю меня бросило в жар, и я мгновенно поняла, что это - он, Димка. Подошел и сел напротив, на табуретку, привинченную к полу.

- Ну, здравствуй, Женя, вот мы и встретились, - услышала я его голос. Долго, наверное, он готовил эту фразу, так гладко она у него получилась - не может же быть, чтобы он не волновался? - А ты почти и не изменилась...

Он, конечно, волновался, - замолчал, сбившись, и видно, чувствовал себя не очень ловко - еще бы, неловко разговаривать с человеком, который уставился в пол и никак не откликается на разговор. Я не хотела его обижать, но не могла пошевелиться - все тело свело судорогой так, что было даже тяжело дышать, и в горле стоял ком невыплаканных слез. Молчание было мучительным - я физически чувствовала, как оно давит, и все внутри начинает болеть тонкой, ноющей болью. Еще немного и это станет невыносимым.

Тогда он взял мою руку, безвольно болтавшуюся в такт движению фургона. Не потянул к себе, потому что я изо всех сил упиралась локтями в колени, наклонившись вперед, - просто взял в свои ладони, как бы согревая. Как бы пытаясь обратиться ко мне другим способом, помимо слов, которые звучали слишком отчужденно. И наши пальцы узнали друг друга - так привычно они соприкоснулись и так мягко сложились вместе. Сразу стало ясно, что никто из нас ничего не забыл.

Я пыталась проглотить проклятый ком, но слов не было. Тогда я присоединила свою вторую руку к димкиным и зажмурилась от счастья. Теплые слезы, соскальзывая с ресниц, капали прямо на наши сложенные ладони.