Амаркорд - Тонино Гуэрра

— Если на меня донес этот мерзавец, а я уверен, что это сделал именно он, то пусть меня посадят за решетку, но я проломлю ему башку!

Издав страшный, полный бессильной ярости стон, Амедео разражается потоком таких проклятий, что только стекла дрожат в кухонном буфете.

8

В Гранд-отеле и вокруг него работа в самом разгаре. Маляры красят оконные рамы, садовники поливают клумбы, горничные вытаскивают на балконы матрацы, чтобы проветрить их на солнышке. Снуют плотники с досками на плече, на террасе рабочие покрывают белой краской железные стулья, заржавевшие от соленого морского воздуха.

В одном из кресел на террасе гостиницы сидит невысокий худощавый человек. Его волнистые волосы зачесаны от висков кверху, чтобы хоть немного скрыть сияющую на макушке лысину. Лицом он похож на англичанина: у него пышные, аккуратно подстриженные усы, которые он то и дело приглаживает пальцами, и молодящие его лицо, несмотря на морщины, светлые глаза с мягким, добрым выражением. Он говорит:

— Меня зовут Лалло. Я все лето не вылезаю из Гранд-отеля. Я, что называется, здесь завсегдатай. Зимой я служу в банке. Заместителем директора. А летом беру отпуск и провожу два месяца в Гранд-отеле. Официанты, бармен и весь персонал относятся ко мне весьма почтительно. Я окрестил Гранд-отель «старой дамой». Каждый год я прихожу сюда, как пчеловод к улью, собирать мед любви. Я дарю свою нежность и жду нежности в ответ. Я — единственный из жителей городка, кто посещает Гранд-отель. Правда, три года назад, зимой, сюда, говорят, наведалась Угощайтесь. Даже более того, именно в результате этого приключения, которое я лично считаю маловероятным, ее якобы и прозвали «Угощайтесь». Не знаю, известно ли вам это, но ее настоящее имя Нинола. Если верить слухам, дело было так…

На заднем сиденье длинной черной «диланды» сидят Угощайтесь и посланный за ней служащий муниципалитета, мужчина лет сорока. Машина не спеша едет по аллее, ведущей к морю. Холодный зимний вечер. Служащий что-то говорит жалобным просительным тоном. Угощайтесь слушает его слегка встревоженно.

— Нинола, ну постарайся, чтобы мы не ударили в грязь лицом. Князь мужчина что надо. Когда увидишь, что дело идет на лад и он доволен, намекни ему, как бы между прочим, нам, мол, необходимо закончить строительные работы на побережье. Только он может нам помочь. Покажи свое воспитание, говори с ним не на диалекте, а по-итальянски, ведь это все-таки принц крови, а не какое-нибудь дерьмо собачье.

«Диланда» въезжает на набережную, сворачивает в ворота Гранд-отеля и останавливается у лестницы.

В сопровождении управляющего Угощайтесь пересекает гостиничный холл, где диваны еще упрятаны в белые полотняные чехлы, поднимается по ведущей на второй этаж широкой лестнице, идет по длинному коридору. Управляющий замедляет шаг перед номером, в котором остановился князь. Деликатно стучит, потом приоткрывает дверь и знаком приглашает Угощайтесь войти.

Когда она входит в комнату, взгляд ее прежде всего привлекает потолок очень высокий, лепной. Комната большая, с огромной постелью под балдахином; у другой стены — широкий диван; белая мебель покрыта лаком.

Потом Угощайтесь замечает и князя. Он стоит у окна спиной к двери. Это высокий, худой господин в визитке. Угощайтесь подходит к постели. Она настолько взволнована, что не может даже как следует раздеться. Спускает чулки, еще не разувшись, снимает трусики, прежде чем снять платье. Однако, сбросив наконец одежду, она вытягивается на постели, не забывая покрасивее расправить на подушке волосы, и охрипшим от волнения голосом обращается к князю:

— Ваше высочество, угощайтесь!..

Мы вновь видим Лалло, который невозмутимо и бесстрастно продолжает:

— Я-то не слишком верю этой истории. Как не верю и всему тому, что рассказывает Заклинатель Змей. Он, как известно, прирожденный враль. За выдумкой в карман не полезет. Но зимой я люблю послушать его вранье все-таки время коротаешь… Правда, два года назад сюда действительно приезжал эмир со своими тридцатью наложницами. Это я видел собственными глазами.

Лалло рассказывает, и вызванное его словами воспоминание оживает.

Мы видим, как через большие стеклянные двери, ведущие в полутемный холл Гранд-отеля, входит эмир, за которым подпрыгивающей походкой следуют одна за другой тридцать закутанных в белые покрывала женских фигур. Весь персонал гостиницы, выстроившись по стенам холла, низко кланяется.

Эмир с двумя телохранителями, громко хлопая в ладоши, сгоняют женщин, как кур, к дверям лифтов.

Лалло продолжает свой рассказ:

— Правда и то, что каждую ночь эмир собственноручно запирал на ключ двери всех тридцати комнат. До сих пор все соответствует действительности, но дальше рассказ Заклинателя трещит по всем швам…

Выходящий на море фасад Гранд-отеля. Все окна освещены, и в каждом окне силуэт закутанной в покрывала восточной красавицы.

Снизу, с набережной, Заклинатель Змей — тщедушный, маленький, кое-как одетый человечек с хитрыми глазками и сигаретой в зубах — с жадностью глядит на всех этих женщин.

Вдруг из одного окна, потом из другого, третьего спускается вниз что-то белое. Это свернутые жгутом простыни. Заклинатель Змей быстро карабкается вверх по одной из этих веревок, проникает в комнату, и взору его открывается постель, на которой уже распростерлась совершенно обнаженная наложница эмира. Лица ее не видно, ибо его скрывает чадра. Заклинатель приподнимает чадру и видит под ней арабское лицо дивной красоты. Он бросается на постель, даже не дав себе труда раздеться.

Потом спускается по скрученной простыне и карабкается вверх по другой.

Заклинатель влезает в окно второй комнаты, где ведет себя так же, как и в первой. Вновь спускается на землю и лезет в третью комнату…

Опять перед нами Лалло. Он говорит:

— Заклинатель уверяет, что в ту ночь, не разбирая, где красотка, где дурнушка, он побывал в двадцати восьми комнатах! Вот тут-то враль и попался! Ведь даже я в мои лучшие времена за ночь мог посетить не более семи… комнат, что уже является европейским рекордом… Нет, если хотите знать правду, то я вам скажу другое: «старая дама» раскрывает свои объятия только вашему покорному слуге. Я занимаю свой пост, как только здесь начинают приводить все в порядок перед летним сезоном…

Коридорные расстилают дорожки. Горничные снимают белые чехлы, закрывающие диваны и кресла, кисею, которой, подобно сетке от комаров, укутаны свисающие с потолка люстры.

Мы видим, как к подъезду один за другим подкатывают роскошные лимузины. Мягко хлопают их дверцы.

Лалло вполголоса комментирует:

— Это сплошь «изотта-фраскини», «альфа-ромео»… А вот «мерседес-бенц»… видите эмблему на радиаторе?

Вносят пестрящие гостиничными наклейками чемоданы прибывших. Сидя на диване в холле, Лалло рассматривает одну за другой проходящих к лифту женщин и провожает их томным взглядом.

Потом поднимается и выходит на террасу, уставленную столиками, за которыми уже сидят разодетые, надушенные дамы. Бразильский оркестр начинает играть румбу. Несколько пар танцует между столиками. Лалло в сторонке потягивает фруктовый сок со льдом. Долго наблюдает за дамой, сидящей рядом с мужем. Обращаясь к нам, говорит:

— Вот эта — моя прошлогодняя любовь. Чешка.

Потом устремляет пристальный взгляд на другую даму, сидящую за столиком в одиночестве. Подходит к ней. Указывает на луну. Спрашивает на ломаном итальянском — так он обычно разговаривает с иностранцами:

— Луну видеть?

Женщина улыбается. Лалло подсаживается к ней и продолжает:

— Леопарди писать стихи. Вы знать Леопарди?

Женщина отрицательно качает головой и отвечает:

— Нет, я первый раз приехать в Италия.

— Данте Алигьери вот такой, а Леопарди такой.

И Лалло показывает: Данте повыше, а Леопарди пониже. Потом встает из-за столика, помогает даме подняться и жестом приглашает следовать за собой. Они удаляются в сторону набережной. Теперь на террасе почти все танцуют, хлопают пробки шампанского, кто-то гасит брошенную сигарету каблуком блестящего лакированного ботинка.

Вскоре Лалло возвращается с берега моря. Он один. Волосы у него слегка растрепаны. Он без стеснения, с оттенком нескрываемого удовлетворения делится с нами:

— Я люблю ее. И она тоже меня любит. Сегодня вечером она дала неоспоримые тому доказательства…

9

Бобо, еще не совсем проснувшись, вяло и неохотно причесывается. Раздается голос матери:

— Ты воду не пил?

— Не помню.

Кладет гребенку. Делает несколько шагов по комнате, надевает куртку.

— Как так не помнишь! Если пил, то ты не можешь идти на исповедь!

— Воду пить можно. Это есть нельзя.

— И воду нельзя… Не забудь сказать ему, что ты бандит и постоянно выводишь из себя родителей… и сквернословишь. Все, все скажи. Платок не забыл?