Мессия Дюны - Фрэнк Герберт

— Мы вернемся в съетч? — настаивала Чани.

— Да, — прошептал он, а про себя подумал: «Я должен заплатить цену». Чани тяжко вздохнула, устраиваясь поудобней.

Я медлю, подумал он. И увидел, как связывают его требования любви и джихада. Что значит одна жизнь, как бы ты ни любил этого человека, по сравнению со множеством жизней, которые заберет джихад? Можно ли страдания одного противопоставить мучениям миллионов?

— Любимый? — вопросительно произнесла Чани.

Он закрыл ей рот рукой.

Я сдамся сам, подумал он. Я попытаюсь, пока у меня еще есть силы, найду щель, через которую не пролететь и птице. Бесполезная мысль, и он это знал. Джихад последует за его тенью.

Что он может ответить? Как объяснить тем, кто обвиняет его в несусветной глупости? Кто поймет?

Он хотел только оглянуться и сказать: "Вот! Вот мир, в котором я существую… Смотрите — я исчезаю! Никакая сеть человеческих желаний больше не поймет меня! Я отрекаюсь от своей религии! Этот великолепный миг — мой! Я свободен!?

Пустые слова.

— Вчера у Защитной стены видели большого червя, — сказала Чани. -Длиннее ста метров. В том районе теперь редко появляются такие большие черви. Я думаю, их прогоняет вода. Говорят, этот червь пришел звать Муад Диба домой, в пустыню. — Она ущипнула его. — Не смейся надо мной!

— Я не смеюсь.

Пол, удивленный живучестью мифов Свободных, чувствовал, как сжимается его сердце. Происходит нечто, влияющее на его линию жизни, — адаб, требовательное воспоминание. Он вспомнил свою детскую комнату на Келадане… темную ночь в каменном помещении… видение! Один из самых первых случаев его предвидения. Он чувствовал, как разум его окунается в это видение, видел сквозь затуманенную память (видение в видении) линию Свободных в запыленных одеждах. Они двигались мимо щели в высоких скалах и несли что-то продолговатое, завернутое в ткань.

Пол слышал свой собственный голос и видении: "Много было хорошего… но ты была лучше всех…?

Адаб освободил его.

— Ты лежал так тихо, — прошептала Чани. — Что это было?

Пол вздрогнул, сел и отвернул лицо.

— Ты сердишься, потому что я была на краю пустыни, — сказала Чани.

Он молча покачал головой.

— Я пошла туда, потому что хочу ребенка.

Пол не мог говорить. Он чувствовал, как его захватило это раннее видение. Ужасная цель! Вся жизнь его в этот момент представилась ему веткой, дрожащей после взлета птицы, а эта птица была — возможность. Свободная воля.

«Я уступаю оракулу», — подумал Пол.

И почувствовал, что, уступая, он закрепляется на единственно возможной линии жизни. «Неужели, — подумал он, — оракул не просто предсказывает будущее? Неужели оракул создает его?» Он давным-давно попал в сеть, и теперь ужасное будущее надвигалось на него со своими зияющими челюстями.

В мозгу его вспыхнула аксиома Бене Джессерит: использовать грубую силу — значит, оказаться во власти гораздо более могущественных сил.

— Я знаю, что сердит тебя, — сказала Чаны, дотрагиваясь до его руки. — Да, племена возобновили старые обряды и кровавые жертвоприношения, по я в этом не участвовала.

Пол, весь дрожа, сделал глубокий вдох. Поток его видений расширился и превратился в тихую глубокую заводь. Течение же ушло далеко, за пределы его досягаемости.

— Я хочу ребенка, — просила Чани, — нашего ребенка. Разве это так много?

Пол погладил ее руку и отодвинулся, потом встал с постели, погасил шары, подошел к балконному окну и откинул занавеси. Прямо перед ним в ночное небо поднималась стена без окон. Пустыня могла вторгаться сюда только своими запахами. Лунный свет падал в сад, освещал деревья, влажную листву. Пол видел пруд, в котором отражались звезды. На мгновение он увидел этот сад глазами Свободного: чуждый, угрожающий, опасный изобилием воды.

Он думал о продавцах воды, исчезнувших после того, как он стал щедро раздавать воду. Они его ненавидят, он убил прошлое. Были и другие, даже те, что сражались за драгоценную воду. Они ненавидели его за то, что он изменил их жизнь. По мере того как, повинуясь приказам Муад Диба, изменялась биология планеты, усиливалось и сопротивление людей. Разве не самонадеянно, думал он, пытаться взять верх над целой планетой? А если ему это удастся, то его ждет вся Вселенная. А с ней он сможет справиться?

Он резко задернул занавеси и повернулся в темноте к Чани. Ее водные кольца звенели, как колокольчики пилигримов. На ощупь он пробрался к ней и встретил протянутые руки.

— Любимый, — прошептала она, — я растревожила тебя?

Руки ее, обнимая его, скрыли видения будущего.

— Не ты… — ответил он. — О… не ты.

Глава 4

«Появление защитного поля и ласгана с их взрывным взаимодействием, смертельным и для нападающего, и для обороняющегося, наложили определенные ограничения на технологию вооружения. Мы не будем вдаваться в особую роль атомного оружия. Тот факт, что любая Семья в моей Империи может так развернуть свое атомное оружие, чтобы уничтожить планетарную базу пятидесяти и более Семейств, действительно вызывает некоторую нервозность. Но все мы располагаем планами развернутых предохранительных мер против опустошения. Союз и Ландсраад удерживают контроль над атомным оружием в своих руках. Нет, меня больше заботит развитие человека как особого типа оружия. Здесь буквально неограниченное поле для изучения, которым пока мало кто занимался».

?Муад Диб: лекция в военном колледже".

Из хроники Стилгара.

Старик стоял в дверях, глядя на пришельца своими синими без белков глазами. В его взгляде застыла подозрительность, которого все жители пустыни проявляют по отношению к чужакам. Глубокие морщины прорезали кожу его лица у рта, там, где начиналась белая борода. На нем не было стилсьюта, и он беспокоился о влаге, уходящей через дверь его жилища. Скайтейл поклонился и сделал условный знак заговорщиков. Откуда-то изнутри, из-за старика, донеслись стонущие звуки семуты. В старике не чувствовалось пристрастия к наркотику, значит, семута — слабость кого-то другого. Скайтейл не ожидал встретить в таком месте столь утонченный порок.

— Привет издалека, — сказал Скайтейл, — улыбаясь плоским лицом, которое он выбрал для этой встречи. Потом ему пришло в голову, что старик может узнать это лицо: некоторые Свободные на Дюне знали Данкана Айдахо. Скайтейл испугался, что выбор внешности, которая вначале показалась ему забавной, может в конце концов оказаться ошибкой. Он не рискнул тут же сменить лицо. Он нервно оглядел улицу. Неужели старик так никогда и не пригласит его внутрь.

— Вы знали моего сына? — спросил старик.

Вот, по крайней мере, одна из условленных фраз. Скайтейл назвал отзыв, все время озираясь вокруг. Ему не нравилась эта позиция. Улица оказалась тупиком, заканчивающимся на этом доме. Все дома вокруг были выстроены для ветеранов джихада. Они образовывали пригород Арракина, тянувшийся до имперского бассейна мимо Таймега. На улицу выходили сплошные стены серовато коричневого цвета, кое-где прерывающиеся герметическими дверями. На стенах были нацарапаны непристойности. Рядом с дверью, у которой стоял Скайтейл, кто-то нацарапал, что некий Берис вернулся на Арракис с постыдной болезнью, лишившей его мужества.