Ковчег завета - Грэм Хэнкок

За предоставленное нам короткое время мы сфотографировали что могли: тут готовый к работе ткацкий станок над ямкой в земле; там — железяки, разбросанные вокруг костра, в пламени которого кузнец выковывает топор; в одной хижине обжигают глину; в другой женщина формует глиняную посуду. Амхары, сказал нам позже Балча, презирают подобные занятия — на их языке даже слово «работающий руками» (табиб) одновременно означает «человек со злым глазом».

К моменту отъезда из Велеки я чувствовал себя пресыщенным. Частично из-за того, что рассказывал мне Ричард Пэнкхерст о средневековой истории фалашей, и частично потому, что я был заинтригован возможной связью этого народа с историей ковчега завета, которую слышал в Аксуме, я строил довольно нереалистичные и нелепые надежды. Будучи романтиком, я размечтался встретить древнюю и благородную иудейскую цивилизацию. В действительности же я столкнулся с деградировавшей и обедневшей крестьянской культурой, жаждущей ублажить вкусы иностранцев. Даже молитвенный дом, называемый фалашами мезгид, оказался забитым дешевыми подарками из Израиля: коробками с мацой был заставлен один угол, а изданную в Израиле Тору здесь никто не смог бы прочитать, ибо она была на идише.

Перед отъездом я все же купил одну миниатюрную скульптуру, изображавшую Соломона и царицу Савскую в постели. Она все еще у меня. В момент покупки я еще подумал, как припоминаю теперь, что ее низкое качество и сентиментальный образ символизировали должным образом ущербность самой легенды. Расстроенный и разочарованный я пялился в окошко «лендкруизера», пока мы добирались до Гондэра.

ПОСЛЕДНИЙ, ПРЕКРАЩАЮЩИЙ СТРАДАНИЯ УДАР

К концу 1983 года я практически потерял интерес к притязаниям Аксума на обладание ковчегом завета. Однако последний удар, прекративший мои мучения, был нанесен мне не непритязательной фаласской деревушкой, а тем, что я понял, изучив глубже вопрос, так и не получивший ответ во время нашей командировки, — вопрос о таботах, копиях ковчега, хранящихся в каждой эфиопской христианской церкви. Этот обычай имеет, казалось мне, существенное значение, и я захотел узнать побольше о нем.

Поздней осенью 1983 года я поднял эту тему во время посещения дома Ричарда Пэнкхерста в элегантном лондонском районе Хэмпстед. За чаем с печеньем историк подтвердил, что таботы действительно считались точными копиями ковчега, и добавил:

— Весьма любопытная традиция. Насколько я знаю, ни в одной другой ветви христианства нет подобного прецедента.

Я поинтересовался, знает ли Ричард, как давно использовались таботы в Эфиопии. Он честно ответил, что не имеет ни малейшего представления.

— Первое историческое упоминание принадлежит, по-видимому, отцу Франишку Даваришу, посетившему север страны в XVI веке. Очевидно, однако, что в то время он засвидетельствовал весьма давнюю традицию.

В тот момент Ричард достал с книжной полки тонкую брошюру, изданную в 1970 году под названием «Эфиопская православная церковь».

— Это официальное церковное издание, — сказал он. — Давайте посмотрим, проясняет ли оно наш предмет.

В брошюре не было алфавитного указателя, поэтому сначала мы просмотрели главу «Освящение храма», в которой я прочел:

«Освящение храма — это торжественная, производящая впечатление церемония с ритуалами, символизирующими святую миссию здания. Служба состоит из весьма древних частей… Торжественно вносится предварительно освященный патриархом табот, или ковчег, составляющий главную особенность церемонии».

В главе «Церковные здания» я наткнулся на следующий абзац: «Именно табот придает святость церкви, в которую он помещается». В словаре в конце книги я нашел слово «табот», переведенное просто как «ковчег завета».

Я поинтересовался у Ричарда, имеет ли он представление, как выглядят таботы.

— В Библии говорится, что оригинальный ковчег завета был деревянным с золотом ящиком размером 2,5×1,5×1,5 локтя. Соответствуют ли таботы такому описанию?

— Боюсь, что нет. Разумеется, мирянам их вообще не полагается видеть. Даже когда их выносят во время крестного хода, они всегда завернуты в ткань. И они определенно гораздо меньшего размера, чем в библейском описании. Но тут незачем строить догадки. Вы можете посмотреть несколько таботов в Британском музее. Они были похищены из Эфиопии во время экспедиции Нейпиера в Магдалу в XIX веке и привезены в Англию. Не думаю, что они экспонируются сегодня, но вы сможете разыскать их в Этнографическом хранилище в Хэкни.

На следующее утро после нескольких телефонных звонков я поехал на Орсман-роуд, 1, Лондон, где расположено Этнографическое хранилище. Это современное и, в общем-то, непривлекательное здание с высокой степенью защиты.

— Порой кое-кто пытается совершить здесь кражу со взломом, — пояснил смотритель, когда я записывался на посещение.

Он поднял меня на лифте на один из верхних этажей и провел в огромное помещение, заполненное рядами металлических картотечных шкафов. Они тянулись от пола до потолка и разделялись только узкими, плохо освещенными флуоресцентными лампами, проходами. Смотритель сверился с толстым алфавитным указателем, бормоча что-то нечленораздельное.

— Думаю, это то, что нужно, — наконец объявил он. — Следуйте за мной.

Пока мы шагали, перед моим мысленным взором все время маячила заключительная сцена «Искателей ковчега завета», в которой святая реликвия запечатывается в деревянныи ящик и упрятывается на федеральном складе среди тысяч других безымянных контейнеров. Эта параллель преследовала меня, когда после некоторого плутания в лабиринте полок мы наконец прибыли на место. Довольно церемонно смотритель выдвинул… большой ящик.

Меня охватило волнение, когда он открыл ящик. Однако внутри не было ничего похожего на мои представления о ковчеге завета. Разделенные листами гофрированной бумаги, в ящике лежали девять деревянных плит — квадратных и прямоугольных, длиной и шириной не больше восемнадцати дюймов и толщиной не более трех дюймов. Большинство из них было довольно простыми, но все были покрыты надписями — как я тут же определил — на геэзском древнем, литургическом языке христианского населения Эфиопии. На нескольких были к тому же выгравированы кресты и другие элементы.

Я попросил смотрителя свериться еще раз с картотекой. Уж не ошибся ли он? Может, перед нами нечто совсем другое?

Смотритель, прищурившись, сверился с листком и ответил:

— Нет. Никакой ошибки. Это и есть ваши таботы. Из коллекции Холмса. Привезены английской экспедицией из Абиссинии в 1867–1868 годах. Так тут и говорится.

Я поблагодарил его за беспокойство и ушел, довольный тем, что окончательно разрешил свои сомнения. Эти трогательные деревяшки якобы являлись копиями святой реликвии, хранящейся в часовне аксумского храма. Чем бы ни была эта реликвия, было абсолютно ясно, что она просто не могла быть ковчегом завета.

«Вот и все», — помню, подумал я, выходя на Орсман-роуд и бросаясь бегом к своей машине под проливным дождем.

И я, разумеется, ошибся.

Часть II

ЕВРОПА, 1989 ГОД. СВЯТОЙ КОВЧЕГ И СВЯТОЙ ГРААЛЬ

Глава 3

ШИФР ГРААЛЯ

В 1983 году я посетил Аксум и из первых рук узнал, что Эфиопия отважно претендует на то, что она является последним пристанищем ковчега завета. В то время я жил в Африке. В 1984 году я вместе с семьей переехал в Англию. В последующие годы я продолжал регулярно наведываться в Аддис-Абебу, готовя ряд изданий по заказу эфиопского правительства и всячески укрепляя контакты с людьми, находившимися у власти, в том числе и с президентом Менгисту Хайле Мариамом. У диктатора была плохая репутация из-за нарушений прав человека, но я старательно искал дружбы с ним и в результате добился ряда полезных привилегий, в частности доступа ко многим делам, обычно закрытым для иностранцев. Если бы у меня было желание углубиться в изучение загадки ковчега, у меня, несомненно, были бы все возможности для этого. Но меня она уже не интересовала. Поэтому я не почувствовал ни малейшего сожаления, когда в конце 1988 года силы Народного фронта освобождения Тиграя провели массированное наступление на Аксум и всего за один день кровавых рукопашных боев овладели им, уничтожив и взяв в плен более двух тысяч военнослужащих правительства. В то время я был настолько тесно связан с режимом Менгисту, что успех повстанцев означал, что теперь мне закрыт доступ в священный город. Но у меня и не было особых причин, чтобы стремиться туда. По крайней мере так я думал тогда.