Тревога - Адыл Якубов

А еще совсем недавно, каких-нибудь два года назад, было иначе: ворота почти не закрывались с утра до поздней ночи, пропуская за день не одну автомашину. В те добрые времена люди со всего района — и не только района — охотно пользовались гостеприимством Палвана, хлебосольного хозяина, щедрого для гостей председателя колхоза. Кого только не перевидали за свой долгий век эти крепкие ворота!

Первое время после ухода с председательского поста Равшан еще пытался сохранять хотя бы видимость былого великолепия в доме. Созывал гостей, родственников. Но где там! Как говорится: «Сколько жеребенок ни старайся, с иноходцем не сравняешься». Заместитель, он и есть заместитель… И закрылись наглухо ворота, да и сам дом будто съежился, приник к земле.

Потому-то и Латиф, подогнав свою «Волгу» вплотную к самым воротам, вошел во двор через калитку. Внутри темно и пусто, лишь на айване [13] мерцал свет.

Не постучавшись, распахнув дверь настежь, Латиф вошел в прихожую, потом в жилую комнату. Здесь при неярком свете жена дяди, сухонькая пожилая женщина, поседевшая, но еще красивая, укачивала ребенка в колыбели.

— Ой! Кто это? — Она встревоженно поднялась. Узнав Латифа, села, успокоенная. — А я думаю, кто бы… Проходи, милый, присаживайся.

— Ну-у, кеннаи [14], чего пугаться-то? — развязно ухмыльнулся Латиф. — Были б молоденькой, другое бы дело… Тогда уж не попадайся какому-нибудь Латифу-чапани!

— Да и мне-то молодой ни к чему, — мягко улыбнулась женщина. — Только бы с моим стариком не разлучил всевышний!

— Вот это мне по душе! А дома старик?

— Он к Огулай ушел. Ох, да ты, верно, не слышал, какое несчастье…

— Слышал, будьте покойны.

Огулай — это мать Султана и Набиджана, тоже родственница, хоть и дальняя. Если Палван у нее — значит и другие родственники собрались там же.

Латиф хотел было прямо туда и поехать, но, подумав, решил оставить машину дома.

Матери он тоже не застал: младший братишка сообщил, что и она отправилась к тетушке Огулай.

До ее дома всего с километр, если по главной улице, но Латиф подумал, что ближе да и вернее будет направиться садами. Он перемахнул один дувал, потом еще один и вышел к тесному дворику, обсаженному многолетними вишнями. Полоса света падала из раскрытых дверей низенького дома. Взобравшись на дувал и раздвигая прохладные на ощупь ветки вишневых деревьев, Латиф довольно долго разглядывал освещенный двор и дом. Он увидел, как Нурхон, молодая жена Султана, подбросила углей в закипающий самовар; в полузавешенных окнах домика мелькали чьи-то головы. До слуха донесся знакомый низкий голос матери — Апы.

«Чужих вроде нет», — подумал Латиф и бесшумно спустился во двор. На цыпочках подкрался к Нурхон.

— Ай! — вскрикнула она и уронила чайник. — Вечно ты так…

— Кто там? — послышался из дверей властный окрик.

— Я, Латиф, не волнуйтесь.

— А, Латиф, заходи, дорогой! — Палван очень любил племянника — единственного сына своего давно умершего брата, любовался и гордился парнем: «Весь в меня! Такой же сорвиголова!..»

В дверях показался Султан. Сунув ему руку, Латиф шагнул в прихожую. Спотыкаясь о расставленные повсюду калоши, прошел в комнату.

Стены комнаты были увешаны не только обычными сюзане, но еще и полотенцами на колышках; это означало, что в доме лишь недавно появилась молодая невестка. На почетном месте, опираясь на подушки и разглаживая усы, восседал Палван, как всегда, подтянутый, несмотря на массивное туловище и плотную шею. Тюбетейка со сверкающими белизной узорами, будто надетая в первый раз, лихо сдвинута на висок. Рядом с ним сидела Апа.

Кроме них, в комнате находилась только Огулай. Она приткнулась в углу, напротив маленькой железной печки, в которой тлели щепки. Лица женщины не было видно — она вся закуталась платком, и только худые кисти рук застыли на коленях. Во всей фигуре и позе глубокая скорбь — так скорбит мать, потерявшая сына.

Огулай даже не шевельнулась, когда вошел Латиф.

— Ну, как там? — спросил его Палван.

— Да как… — Латиф махнул рукой и глянул на Огулай. — Заперли — и конец!..

Женщина вздрогнула, уронила голову в колени, плечи ее затряслись. Не глядя больше на нее, Латиф наклонился над достарханом — скатертью с угощениями. Обеими руками отломил кусок лепешки, намазал маслом. Подошедший Султан молча опустился на ковер рядом с ним.

— Ну, ладно, — едва прожевав первый кусок, заговорил Латиф. — Что было, то было!.. Я в районе говорил со знающими людьми. Они сказали: «Если у вас будет все в порядке, то, мол, и у нас тоже».

— А как же иначе! — громко и уверенно вставила Апа. — Как только докажем, что он первым полез в драку, избил ни в чем не повинных людей, так и делу конец!

— Думаете, сможем это доказать? — вполголоса спросил Султан, искоса глянув на мать, беззвучно плакавшую в углу.

— Как это не сможем?! — прикрикнула Апа. — Есть свидетели! Я сама видела через окно. Пусть попробует отпираться — до Верховного суда дойду!

— Так, так, — покивал головой Пал ван. Затем обратился к Султану: — В самом деле, племянник, ты крепко держись своих показаний. А то запутаешься — беда… Понял?

— Мудрые слова приятно слышать! — поблескивая маслянистыми глазами, довольно проговорил Латиф. — То же самое и знающие люди сказали. Так что, дядя, одним зарядом двух зайцев сможем убить: и Набиджана вызволим и председательское кресло к рукам…

— Глупец! — оборвал его Равшан и сам вздрогнул, точно от удара нагайкой. — Чтоб я больше не слышал таких слов! Дело не в председательском кресле. Дело в справедливости, понял? Глупец!

Никто не проронил больше ни звука. Палван секунду еще посидел, о чем-то размышляя, потом вскочил на ноги. У самого порога сорвал с бритой головы тюбетейку, хлопнул о ладонь.

— Запомните: я через этот порог не переступал, ничего здесь не говорил и не слышал!

Потом он надел тюбетейку, как прежде, сдвинув на висок, и добавил мягче:

— Хорошенько зарубите на носу: главное — свидетели!

— Будьте покойны, дядя. — Латиф многозначительно сощурил глаза. — Свидетели найдутся. Сам за это берусь!

— Ты? Глупец!

— Пусть! Но дело знаю.

— Глупец, — совсем уже ласково повторил Равшан. Затем обратился к Апе тоном приказа: — Сестрица, и ты запомни: отныне ты не й родстве с этой семьей. Иначе твои свидетельские показания и медяка не будут стоить. И все запомните: наши разговоры должны остаться здесь! «Верблюда видел?» — «Нет». — «Кобылу видел?» — «Нет». Вот так! А главное — свидетели! Понятно?

Снова никто ничего не сказал. И вдруг тишину нарушили громкие всхлипывания Огулай.

— Да вознаградит вас всевышний, дядя! — запричитала она. — Но только я никому не желаю зла. И председателю… А моего Набиджана пусть бог возьмет под защиту!

Опять воцарилась тишина. Огулай, немного успокоившись, заговорила ровнее:

— Да, дядя, я не желаю зла никому. Как старики говорят: «Не рой яму для другого, сам в нее свалишься…» А что от бога…

— Ну, заладила: от бога, от бога! — грубо прервал ее Латиф. — Не обтяпаем дело мы сами, расстреляют твоего сыночка!

Огулай пошатнулась, точно ее ударили в грудь, еще ниже опустила голову, мелко задрожали худые плечи. На пороге застыла Нурхон с кипящим самоваром в руках-

— Да, расстреляют! — любуясь эффектом своих слов, повторил Латиф. — Столько людей искалечил, а про Шарофат нечего и говорить — не сегодня-завтра отправится на тот свет. Думаешь, за это по головке погладят твоего любимца?

Палван нахмурил седые брови. Он один, может быть, понимал всю бесчеловечность того, что сказал Латиф, на секунду в глубине его души вспыхнула даже искра сожаления, но тут же погасла.

— Хватит! — проговорил вдруг Султан, угрюмо молчавший все время. — Успокойтесь, мама! И молчите. Не вмешивайтесь, если дело непостижимо для вашего ума!

Но Огулай не могла успокоиться, глубоко и горько всхлипывала, уронив голову и закрыв лицо ладонями. К ней подошла Апа, обняла за плечи.

— Сестрица, что ты говоришь? Кто кому роет яму? Ведь я же собственными глазами видела, как председатель издевался над Султаном! Неужели ты хочешь, чтобы мы скрывали истину?

Она собиралась еще что-то сказать, но Равшан знаком велел: помолчи! Потом обратился к Нурхон, все еще стоявшей с самоваром в руках:

— Невестушка, ну разве нам сейчас до чаю? Неси его назад.

И, как только она исчезла, прикрыл дверь, стал к ней спиной и заговорил тихо и твердо:

— Дорогая Огулай, мы пришли сюда потому, что жалеем тебя и нашего племянника Набиджана. Латиф — пустая голова, ты знаешь; не слушай, что он болтает. Разве дело в председательском кресле? Наша цель — помочь тебе и племяннику. Но… я совсем недавно ушел с поста председателя. И потому не только Латиф, но и другие могут сказать, что я, мол, снова стараюсь занять этот пост. Поэтому я должен стоять в стороне… И особенно прошу: забудь то, что сболтнул Латиф. Иначе я этого порога больше не переступлю. А пока будь здорова!