Приключения Эмиля из Леннеберги - Астрид Линдгрен

Мама стояла у кухонного стола и мешала в глиняной миске тесто для этих самых пальтов, и вода кипела в кастрюле на печке, чтобы их варить. Значит, на обед и вправду будут эти бурые клецки, похожие на кровяную колбасу, только в тысячу раз вкуснее.

— Спорим, что я съем восемнадцать пальтов, — расхвасталась маленькая Ида, хотя, поглядев на нее, трудно было предположить, что она справится и с одной половинкой.

— Чего зря спорить, — сказал Эмиль. — Папа тебе все равно не позволит… Кстати, где он?

— Лежит во дворе, отдыхает, — ответила Ида.

Эмиль поглядел в кухонное окно, увидел, что в самом деле отец его лежит на травке как раз под окном, и удивился: обычно он отдыхал после обеда, сидя в кресле.

"Сегодня, видно, он очень устал, — подумал Эмиль. — Человек, попавший в мышеловку, наверное, всегда так устает".

Эмиль сразу же заметил, что у папы обута только одна нога. Но Эмиль знал, что его папа славится своей бережливостью — он, может быть, решил с сегодняшнего дня снашивать подметку только на одном башмаке, а на другом беречь.

Но потом Эмиль разглядел на большом пальце босой папиной ноги ужасный кровоподтек. И тогда он все понял. Эта проклятая мышеловка так стукнула папу по пальцу, что теперь он не может надеть на ногу башмак. Эмилю стало стыдно, что своей дурацкой охотой на крысу он причинил папе боль, и ему захотелось тут же сказать папе что-нибудь очень приятное. Он помнил, что пальты — самое любимое папино блюдо, и потому, схватив со стола миску с тестом для пальтов, высунулся с ней в окно.

— Гляди, пап, — радостно крикнул он, — что у нас сегодня на обед! Пальты!

Папа не спеша сдвинул шляпу, которой прикрыл лицо, и мрачно взглянул на сына. Было ясно, что он все еще не забыл про мышеловку. И Эмилю еще больше захотелось во что бы то ни стало хоть чем-нибудь порадовать папу.

— Ты только погляди, сколько тут в миске теста! — И он чуть ли не весь высунулся из окна, вытянув перед собой тяжелую миску…

Ты верно сообразил! Эмиль не удержал миски! Она выскользнула у него из рук, перевернулась в воздухе, и все тесто, приготовленное для пальтов, шмякнулось прямо на голову папе, который, как ты уже знаешь, отдыхал на траве под окном.

— Б-л-у-р-п! — только и произнес папа, потому что вряд ли кто-нибудь на свете сможет произнести что-нибудь другое, когда у него и глаза, и рот, и нос густо залеплены жирным тестом для пальтов.

Папа разом вскочил на ноги и, несмотря на кляп из теста во рту, взревел так страшно и громко, что, наверное, было слышно на самом дальнем конце Леннеберги. Миска плотно сидела у него на голове, словно шлем викинга, а с его носа медленно стекало густое темное тесто.

Как раз в этот миг из прачечной вышла Крюсе-Майя. Она промывала там свиные кишки для набивки колбас. Когда она увидела папу Эмиля с лицом, залитым темной кровавой массой, то завизжала не своим голосом и со всех ног бросилась в деревню разносить эту страшную весть.

На визг Крюсе-Майи из коровника выбежала Лина, увидела папу Эмиля и завопила как оглашенная:

— Караул! Этот разбойник пристукнул своего отца! Беда! О-о-о!

Когда же мама Эмиля увидела, что случилось, она первым делом схватила сына за руку и прямым ходом потащила его назад, в сарай. Эмиль, все еще в одной рубашке, снова уселся на бревно и принялся вырезывать очередную смешную фигурку, а его мама в это время старательно очищала голову и лицо папы от налипшего теста для пальтов.

— Послушай, — сказал папа, — постарайся все же наскрести с меня теста хоть на три-четыре штучки. Очень хочется пальтов!

Но мама Эмиля только горестно покачала головой.

— Что с воза упало, то пропало, — сказала она. — Придется печь картофельные оладьи.

— Ха-ха-ха! Вот так так! — распевала маленькая Ида. — Ни обед, ни ужин! Никому не нужен!

Папа строго взглянул на нее, и она тут же умолкла. Мама Эмиля попросила Лину натереть картошку для оладьев. А ты, верно, и не знаешь толком, что такое картофельные оладьи? Это очень вкусная еда! Что-то вроде лепешек, но только не из теста, а из свеженатертого сырого картофеля. И, уж поверь мне, они гораздо вкуснее, чем ты думаешь.

Лина быстро натерла целую гору картошки. Густая серо-желтая, чуть красноватая масса до краев наполнила ту самую миску, в которой недавно было тесто для пальтов и которую мама сняла с папиной головы. Не мог же он таскать ее на себе целый день! Он ведь не викинг!

Папа отмылся наконец дочиста и пошел, в ожидании картофельных оладьев, на поле косить рожь. Не успел он уйти, как мама отодвинула засов на сарае и выпустила Эмиля.

— Давай играть в "Дуй-передуй", — тут же предложил он сестренке Иде, чтобы размяться после долгого сидения.

Ида от восторга запрыгала на одной ножке.

"Дуй-передуй" была замечательная игра. Ее выдумал сам Эмиль.

Заключалась она вот в чем: надо было прыгать на одной ножке по особому маршруту. Со двора в прихожую, из прихожей на кухню, из кухни в спальню, из спальни снова на кухню, из кухни в прихожую, из прихожей во двор, со двора снова в прихожую и так далее. Причем всякий раз, когда Эмиль встречался с сестренкой Идой, они должны были одновременно ткнуть друг друга в живот указательным пальцем и громко крикнуть "Дуй-передуй".

Вот и вся игра. Но Эмилю и Иде она казалась очень увлекательной. Когда же Эмиль в восемьдесят восьмой раз прискакал на кухню, он столкнулся с Линой, которая шла к плите с полной миской натертого картофеля, чтобы начать печь оладьи. И так как Эмиль решил, что Лина обидится, если не принять ее в игру, а он не хотел никого обижать, он на скаку ткнул ее пальцем в живот и громко крикнул:

— Дуй-передуй!

По правде говоря, этого он, конечно, не должен был делать, ведь он отлично знал, что Лина больше всего на свете боится щекотки.

— И-и-и-и-и! — завизжала Лина и стала извиваться, как гусеница. При этом миска — представь себе, какой ужас! — выскользнула у нее из рук…

Никто, собственно, так и не понял, как это случилось, но папа, который, как назло, именно в этот момент распахнул дверь кухни, надеясь наконец пообедать, оказался опять с миской на голове.

— Б-л-у-р-п! — снова взревел папа Эмиля, потому что сквозь тертую картошку ничего более членораздельного никто на свете произнести не может.

К счастью для Эмиля, вовремя подоспевшая мама схватила его за руку и прямым ходом поволокла к сараю. И Эмиль, в третий раз усевшись на бревно, слышал доносящиеся до него вопли папы, заглушенные на этот раз тертой картошкой, но все же достаточно громкие, чтобы долететь до другого конца Леннеберги.

И хоть Эмиль вырезал своего сотого смешного человечка, настроение у него было совсем не юбилейное. Наоборот! Он метался по сараю как рассвирепевший тигр! Это просто издевательство запирать ребенка на засов по три раза в день! Какая уж тут справедливость!

— Разве я виноват, что папа всякий раз во что-нибудь да влипнет! — возмущался Эмиль. — Даже мышеловку и ту нельзя поставить, он тут же сует в нее ногу! И почему он вечно вертится там, где собираются варить пальты или печь оладьи?..

Но я бы решительно не хотела, чтобы ты подумал, будто Эмиль не любит своего папу или что папа Эмиля не любит своего сына. На самом деле они очень любят друг друга. Но даже когда ты очень сильно кого-нибудь любишь, ты ведь можешь на него рассердиться? Можешь! Вот, например, когда случается такая история, как с мышеловкой, или с тестом для пальтов, или с тертой картошкой…

Время шло, и понедельник 28 июля подходил к концу.

Эмиль сидел в запертом сарае злой как собака. Нечего сказать — хорош юбилей! Ведь он вырезал сотого смешного человечка! Кроме того, нынче понедельник, а по понедельникам Альфреда никуда нельзя пригласить — он занят своими делами. По понедельникам Альфред сидит на крылечке с Линой, ухаживает за ней, играет ей на губной гармонике и ни за что на свете не пойдет ни на какой пир, даже если это пир на весь мир.

Эмиль отшвырнул в сторону перочинный ножик. Как он одинок! Даже на Альфреда нельзя рассчитывать. И чем больше Эмиль думал о своем незавидном положении, тем больше злился. Разве это жизнь — просидеть от зари до зари, весь долгий день, в проклятом сарае! Да еще в одной рубашке! У него даже не было времени одеться. Сегодня только и делали, что хватали его за руку и волокли под замок. Весь мир против него! Все тут, на хуторе Катхульт, спят и видят, чтобы он никогда не вышел из сарая. Ну что ж, пусть будет по-ихнему! Эмиль трахнул кулаком по верстаку с такой силой, что все на нем подскочило. ОНИ ДОБИЛИСЬ СВОЕГО! Отныне он не выйдет отсюда! Никогда! Всю свою жизнь он просидит здесь, до самой смерти. Как есть — в ночной рубашке, с кепариком на голове, всеми покинутый, один как перст…

"Наконец-то все будут мною довольны! Больше им не придется целый день таскать меня за руку то туда, то сюда! — думал он. — Но уж и вам сюда вход закрыт… Никто из вас не войдет теперь в сарай! Даже папа, если ему вздумается постругать доску. Да оно и к лучшему! А то еще уронит долото и поранит себе палец на другой ноге. Как говорится, если уж кому не везет, то его и на коне собака укусит!"