Приключения Эмиля из Леннеберги - Астрид Линдгрен

— Я ее уже вылечил, — гордо заявил Эмиль, когда его папа и мама с кувшином в руке вбежали на террасу. Но папа мрачно поглядел на Эмиля и сказал:

— Боюсь, еще кого-то придется полечить, как только мы вернемся домой. В сарае!

У фру Петрель кружилась голова, а лицо ее было синим от черничного киселя, как, впрочем, и лицо Эмиля. Мама Эмиля, со свойственной ей решительностью, быстро уложила фру Петрель на диван и, схватив первую попавшуюся щетку, взялась за дело.

— Тут необходимо убрать, — все твердила она, скребя щеткой сперва фру Петрель, потом Эмиля, а потом и пол террасы.

Вскоре от черничного киселя нигде не осталось и следа, разве что чуть-чуть в левом ухе Эмиля. Мама вымела осколки стекла, а папа сбегал за стекольщиком, и он тут же вставил новые стекла. Эмиль хотел было взяться ему помогать, но папа его и близко к стеклу не подпустил.

— Чтобы духа твоего тут не было! — заявил папа. — Исчезни и не появляйся, пока мы не поедем домой.

Эмиль ничего не имел против того, чтобы исчезнуть. Ему очень хотелось поближе познакомиться с Готтфридом. Но он был голоден. Ведь он целый день ничего не ел, не считая того глотка киселя, который ему пришлось проглотить, когда он угодил головой в миску.

— У вас в доме есть какая-нибудь еда? — спросил он Готтфрида, который все еще стоял у забора бургомистерского сада.

— Еще бы! — воскликнул Готтфрид. — Сегодня папе исполнилось 50 лет, и у нас будут гости. Целый день на кухне готовили.

— Отлично! — обрадовался Эмиль. — Я готов перепробовать все блюда, чтобы сказать, где недосол!

Готтфрид тут же отправился на кухню и вернулся с тарелкой, полной всяких вкусных вещей — тут была и колбаса, и биточки, и маленькие пирожки. Мальчики стояли друг против друга по обе стороны забора и уплетали все это с отменным аппетитом. Эмиль не мог нарадоваться на своего нового друга, он был наверху блаженства.

— А вечером у нас будет фейерверк, — сказал Готтфрид, дожевывая пирожок. — Да еще какой! Такого большого никогда и не бывало в Виммербю.

Эмилю за всю его жизнь еще ни разу не довелось повидать фейерверк — такого безумства никто не позволял себе в Леннеберге, — и ему стало очень грустно, что он не увидит гигантского фейерверка — ведь родители отправятся домой еще засветло.

Эмиль вздохнул. Нет, день ярмарки оказался для него весьма печальным. Лошади не купили, фейерверка он не увидит. Только одни огорчения, да еще дома его ожидает сарай. Удачно съездил, ничего не скажешь!

Эмиль мрачно попрощался с Готтфридом и отправился искать Альфреда, своего друга и утешителя в тяжелые минуты.

Но где теперь найдешь Альфреда? Везде полным-полно народу — тут и местные жители, и крестьяне, приехавшие на ярмарку. Разыскать в этой толчее Альфреда нелегко, но Эмиль, как ты знаешь, не из тех, кто сдается. Поэтому он упорно кружил по городку, правда не отказывая себе при этом в удовольствии иногда пошалить. Но эти шалости никогда не были описаны в синей тетради — ведь про них никто не знал, и мы не узнаем. Короче говоря, Альфреда он так и не нашел.

В октябре рано темнеет. Сгущались сумерки, и крестьяне, приехавшие на ярмарку, начали понемногу разъезжаться. Казалось бы, и жителям Виммербю пора было разойтись по домам. Ничуть не бывало. Все они явно хотели еще повеселиться: смеяться, кричать и гулять. Да оно и понятно! Ведь что это за день! День ярмарки, день рождения бургомистра, а может, вообще последний день жизни на Земле, если комета и в самом деле появится. Сам понимаешь, с каким увлечением жители Виммербю бродили в сумерках по улицам, ожидая, сами не зная чего — то ли праздника, то ли катастрофы. Люди и веселились, и боялись, они шумели и суетились больше обычного. Все высыпали на улицу, а в домах было тихо и пусто, там остались одни только кошки и кое-где еще, может, старушки с маленькими детьми на руках.

Если тебе доводилось болтаться без дела в таком вот маленьком городишке, как Виммербю, да еще в день ярмарки, ты знаешь, как весело бродить по узким, мощенным булыжником улочкам и глядеть в окна домишек на бабушек, внуков и кошек, а то и прокрадываться через приоткрытые ворота в чужие темные дворы, где крестьяне оставляли на день свои телеги и теперь, перед тем как запрягать и ехать домой, пьют впопыхах пиво прямо из бутылок.

Эмилю очень нравилось так вот шататься. Он быстро забыл про свое дурное настроение, да и знал, что рано или поздно все равно найдет Альфреда. Конечно, он продолжал его искать, но сперва нашел при этом вовсе не его…

Шагая по темному переулочку, он услышал, что в одном из дворов, окруженных высоким забором, происходит что-то невообразимое: оттуда доносились истошные крики и ржание лошади. Эмиль тут же юркнул в ворота, чтобы поглядеть, что там делается. И то, что он увидел, странным образом вселило в него надежду: во дворе была кузница, и в отсвете пламени он узнал "свою" лошадь. Да-да, ту самую трехлетнюю каурую лошадку, которая утром так ему полюбилась. Вокруг нее толпились парни, и все они кричали и ругались. А знаешь, почему они сердились? Потому что лошадка никак не давала себя подковать. Как только кузнец пытался поднять ей ногу, она начинала так рьяно ржать и лягаться, что парни, взявшиеся помочь, тут же отскакивали в сторону. Кузнец в растерянности чесал затылок.

— Много лошадей подковал я на своем веку, — сказал он, — но такой еще не встречал.

Может, ты не знаешь, кто такой кузнец? Это человек, который подковывает лошадей, потому что лошадям, как и тебе, нужны ботинки, не то они повредят себе копыта, начнут спотыкаться и хромать. Но у них, конечно, не такие ботинки, как у тебя, а особым образом изогнутые железки, которые кузнец прибивает им прямо к копытам. Эти гнутые железки называются подковами. Вспомни, может, ты когда-нибудь и видал подкову?

Но каурая лошадка явно решила, что подковы ей ни к чему. Пока никто не касался ее задней ноги, она стояла тихо и смирно, но как только кузнец подходил к ней и дотрагивался до нее, она снова начинала лягаться. И хотя ее старались удержать с полдюжины крепких ребят, она мгновенно освобождала ногу, а все в страхе разлетались в разные стороны.

Торговец, купивший эту лошадь, злился все больше и больше.

— Сейчас сам сделаю! — крикнул он в гневе и схватил ее своими огромными ручищами за заднюю ногу, но она так брыкнулась, что он тут же очутился в лохани с дождевой водой.

— Вот так и будет, — сказал один из парней. — Поверьте, эту лошадь подковать не удастся. У нас в Туне уже раз двадцать пробовали, но ничего не получилось.

Тут торговец понял, что его надули, и разозлился пуще прежнего.

— Пусть эту лошадь берет кто хочет! — закричал он. — Глаза б мои на нее не глядели!

И кто же тут объявился? Ну конечно, Эмиль.

— Я могу ее взять, — сказал он.

Торговец только расхохотался в ответ:

— Ты, карапуз?

Он ведь и не думал отдавать лошадь, а сказал это так, в сердцах, но раз столько народу слышало его слова, ему теперь надо было достойно выйти из положения. Поэтому он заявил:

— Что ж, получишь лошадь, если будешь ее держать, пока мы ее подкуем.

И все расхохотались над этой шуткой — ведь они сами пробовали ее удержать и убедились, что эту лошадь подковать невозможно.

Но не думай, что Эмиль был дурачком. Он ведь очень много знал про лошадей, и когда каурая лошадка ржала и брыкалась, едва к ней прикасались, Эмиль подумал: "Она ведет себя точь-в-точь как Лина, когда ей щекотно".

Так оно и было, но никто, кроме Эмиля, этого не понял. Лошадь эта просто не выносила щекотки. Поэтому стоило до нее дотронуться, как она брыкалась и ржала. Ведь и Лина прыгала и хохотала до упаду, едва к ней прикасались… Ну, сам знаешь, что значит бояться щекотки!

Эмиль смело подошел к лошади и обхватил ее морду своими маленькими, но сильными руками.

— Послушай-ка, — сказал он, — я хочу тебя подковать, а ты не брыкайся. Обещаю тебе, что не будет щекотно.

И знаешь, что Эмиль сделал? Он ловким движением взял лошадь за копыто и приподнял ее заднюю ногу. А лошадь стояла как ни в чем не бывало, только голову повернула, словно хотела поглядеть, что это он собрался делать с ее ногой.

Я тебе объясню, в чем тут штука: копыто у лошади так же нечувствительно к щекотке, как у тебя, скажем, ногти, а потому, сам понимаешь, брыкаться и ржать ей было незачем.

— Будь добр, — сказал Эмиль, обращаясь к кузнецу, — подкуй ее, я держу.

Все так и ахнули. А Эмиль, словно не замечая всеобщего восхищения, помог кузнецу подковать все четыре ноги.

Когда с этим было покончено, торговец помрачнел. Он помнил, что обещал, но не собирался выполнять своего обещания. Он достал бумажник, вынул из него бумажку в пять крон и протянул ее Эмилю.

— Этого хватит? — спросил он. Но тут стоящие вокруг крестьяне возмутились, они считали, что от своего слова нельзя отказываться.