Кошмар на улице Мудрологов - Олег Константинович Шевченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«… было начало Нового Года… Еще не было конца Начала, однако в воздухе витал противный душок начала Конца. Над первым сентября витал дух Конкурса, который обосновывал и тяжесть, и липкость, и багровость конца. И лишь кровавую луну он не обосновывал никак, она была вне его власти и, вероятно, поэтому, блистала во всю свою силу.
Конкурс в Заведении был большой новостью, а, значит, был всем хорошо знаком. Ибо новость всегда настолько стремительно просеивается разумом, что от появления, до полного ею овладевания остается мизерный, даже для мига промежуток.
Конкурс на должность Доцента еще не был объявлен, о нем еще даже не начали говорить, но он уже поселился в светлых уголках и темных залах Заведения. Он обрел реальность некого потустороннего Смотрящего за всИм и всЯ. Его никто не мог увидеть, но все Лекторы и Заведующие соразмеряли не то, что шаги и росчерки пера, но даже свои мысли с грозным рыком Смотрящего. Звуки его гласа вибрацией раздавались в умах, но вибрировала не Бумага с Печатью, а, значит, эта самая вибрация Гласа, не могла быть подшита к жалобе на произвол Смотрящего, которого, кстати, не смотря на весь издаваемый им шум — не было. Именно поэтому вибрация гласа Смотрящего оказывала более качественное давление, чем листик с печаточкой. Не было листика и все тут. А значит, нет повода к демаршам, а, следовательно, давление день ото дня становилось все крепче и всесильней… Sapienti sat».
Меня позвал друг и, сказав, что лекции отменены, пригласил пойти к обрыву и выпить вина.
Мы стояли над ущельем. Из горлышка бутылки по очереди хлебали Бордо и смотрели с высоты винной горы, как приморский город, дом за домом, квартал за кварталом, озарялся электрическим светом. Когда вино было допито, а весь город блистал огнями, вновь выключили свет, сразу и везде одновременно. Найденные листки мы разделили с другом по-братски. После некоторого спора отрывок «…Sapienti sat» достался мне. Потом мы использовали разорванные листки по назначению. Благо ночная тьма, блэкаут и дешевенькое винцо этому сильно способствовали.
ВЛАДЫКИ ЗАПЯТУЛЕК: Диссиденты запятуль
4
«Эн архи́ ин о Ло́гос, ке о Ло́гос ин про́с то́н Фэо́н, ке Фэо́с,
ин о Ло́гос… Эн авто́ зои́ ин, ке и зои́ ин то фо́с антро́пон».
Апостол Иоанн
— Ин принци́пио э́рат Вэ́рбум, эт Вэ́рбум э́рат а́пуд Дэ́ум, эт Дэ́ус э́рат Вэ́рбум… Ин и́псо ви́та э́рат, эт ви́та э́рат люкс хо́минум
— Эн эль принси́пио э́ра эль Бэ́рбо, и эль Бэ́рбо э́ра кон Дьос, и эль Бэ́рбо э́ра Дьос… Эн эль эста́ба ла би́да, и ла би́да э́ра ла лус дэ лос о́мбрэс.
— Бəрэши́т hайа́ Hадава́р, вəhадава́р hайа́ эт Hаəлоhи́м, Вэлоhи́м hайа́ Hадава́р… Бо hайу́ хаййи́м, вəhахаййи́м hайу́ ор бəнэ́ hа-ада́м.
— Мсье Ришар, Вы меня поставили в тупик.
— Это Иврит, дорогой Ольежь…
— Ну что же, вот вам и мой ответ: «В нача́ло бе́ше Сло́вото, и Сло́вото бе́ше у Бо́га, и Бо́г бе́ше Сло́вото… В Не́го и́маше живо́т, и живо́тат бе́ше светлина́та на чове́ците».
— Знаете, Ольежь, Ваш Испанский куда как не дурен, но вот Русский очень слаб.
— Это не Русский, мсье Ришар, это Болгарский.
— В самом деле?
— Вне всякого сомнения.
— А Вас не смущает, что в Вашем мире Запятуноидов все как-то уж очень благополучно? Нет даже такой пустяшной малости как диссидентов?
— Но причем здесь Евангелие от Иоанна?
— Слово принадлежит Богу и Слово свет Человеков. Для всех свет, даром, просто так… А вот Запятуны уж очень властно настроили этот свет исключительно в рамках своей, так сказать осветительной программы.
— Пусть так, но причем здесь диссиденты? И где здесь философия знаков препинания?
— Очень просто. Когда кто-то, что-то присваивает себе, умные люди понимают ценность присвояемого и желают вырвать присвоенное и самим им обладать. Например, присвоенная кем-то из людей истина, сразу же оказывается нужной кому-то еще, хотя до этого валялась буквально на дороге… Потерянное слово это, ведь, очень много… Что касается знаков препинания, то между ними все-таки есть промежутки, и кратчайший промежуток — это все-таки слово. Слово, которое до своего появления пишется с заглавной буквы, ибо даже при отсутствии точки она подразумевается, из ничего не рождается нечто. Вернее рождается при одном условии. Если это ничего концентрируется в точке, после которой идет Слово.
— Это как-то очень скверно попахивает, гностицизмом каким-то… И, причем здесь Я?
— Мне было бы более чем приятно, мсье Ольежь, если бы Вы сумели описать тех, кто борется против диктата Запятунов. Но не тех, кто выступает против, а тех, кто является кривым зеркалом диктатуры запятуль. Те, кто сами присвоили себе право на Слово… и ничуть этим не смущаются. Бог с ней, с точкой, опишите парадоксы обладания словом, не Словом, а просто — словом.
— Быть может, запятуны сами представляют собой кривое зеркало этих, ваших диссидентов.
— Хе, хе. Два зеркала: одно истинное, а другое кривое, но что же они отражают, мсье Ольежь?
— А Вы как думаете, мсье Ришар?
— Я не думаю, я плачу. А думаете — Вы, быть может, даже и пишите. Ну, И? Введете линию диссидентства? Так как Вы посчитаете это нужным… или приятным для Себя. Но не забывайте: «Tàichū yǒu dào, dào yǔ shén tóng zài, dào jiùshì shén… Shēngmìng zài tā lǐ tóu, zhè shēngmìng jiùshì rén de guāng»
— О Боже! Писать о диссидентах после Вашего Китайского это, как говаривал Τύχων Σεβαστούπολη — «ТРЕШ!».
***
Терзал я листки недолго, довольно скоро под воздействием прочитанных антиутопий, а особенно, мистических историй французского летчика и аргентинского библиотекаря, появился вполне себе приличненький текстик, похожий на новеллу, но я его назвал в беседе с мсье Ришаром «серой Феерией».
— Но почему же «серая Феерия»?» — спросил он, спустя неделю, предварительно вымотав меня бесконечными частными вопросами о моем герое, моей феерии.
— Не знаю, — ответил я, — лучше еще раз прочтите, что я написал, и придумайте ответ сами.
Удивительное дело, но мсье Ришара вполне устроил этот, с позволения сказать, ответ.
«…
в Грандиозной книге и, на мой взгляд, в одной из Величайших фраз в Знаковой главе Грандиозной Книги было сказано: «В начале было Слово, и Слово было у
