Обойма ненависти - Николай Леонов

Когда не очень опытные оперативники на скорую руку опрашивают потенциальных свидетелей на месте происшествия, то опрос неизбежно сводится к простым вопросам. Видели ли кого подозрительного или постороннего, видели ли машину, слышали ли подозрительные звуки. Как правило, если свидетеля не настроить надлежащим образом, то он ничего не вспомнит – если, конечно, он по характеру не патологически подозрителен и не играет с детства в сыщики. Он либо ничего путного не скажет, либо наговорит того, чего и в помине не было. Нельзя и провоцировать свидетеля на узнавание лиц, машин или звуков. Тут тоже можно уговорить свидетеля, что он слышал что-то важное и нужное. Причем именно то, что нужно сыщику.

Гуров хорошо владел техникой допроса не только подозреваемых, но и свидетелей. Возможного очевидца нужно умело погрузить в ту обстановку, помочь ему вспомнить, подвести под воспоминания, мотивировать их.

К сожалению, с Вероникой ничего толкового не вышло – слишком много эмоций и слишком мало внимания внешнему миру. Правда, кое-что на эмоциональном уровне она все же уловила. Лукьянова в течение нескольких последних месяцев вела себя так, будто ее что-то тяготило. На естественные вопросы соседки она не отвечала, ссылаясь то на усталость, то на заботы с завершением строительства.

Но тут в который раз вмешался сам Завадский. Вмешался категорично и в данном случае уместно. По мнению генерала, Александра Лукьянова никоим образом в вопросах завершения работ подрядчиками в загородном доме не участвовала. Всем занимался супруг, лично. Значит, Лукьянову беспокоило что-то иное. Что?

Квартира четы Филипповых находилась в старой девятиэтажке в Южном Тушине. Крячко долго ворчал по поводу старой планировки дворов, где двум машинам и так не разъехаться, а если уж хозяева начинают их парковать в два ряда, то и пешеходу не пройти. А ведь сколько случаев уже было, когда или «Скорая помощь», или пожарная машина не могли вовремя подъехать к нужному подъезду…

Наконец Станислав приткнул свой «Мерседес», заехав одним колесом на тротуар. Лифт был чистым, но каким-то унылым. То ли вытертые до дыр отделочные панели были виной, то ли обилие скрежетов и скрипов при движении. Кабина дернулась и замерла на месте. Крячко деловито распахнул внутренние створки кабины, повернул ручку металлической сетчатой двери и вышел первым на площадку, скептически оглядываясь по сторонам.

– Нет у меня, господин полковник, впечатления, что тут может жить модный художник, – хмыкнул он.

– А я больше скажу, господин полковник, – в тон другу ответил Гуров, – нет у меня впечатления, что тут может жить человек в полном душевном равновесии и со здоровой психикой.

– Вот! – Крячко поднял указательный палец. – Мы ощущаем ауру неустроенности и неудовлетворенности. Не скажу, что весь подъезд и весь дом населен больными людьми, но старый жилой фонд у меня обычно вызывает впечатление уюта, обжитости и покоя. А тут этого не чувствуется.

– По крайней мере, отсутствие суеты, – поддакнул Гуров, нажимая кнопку дверного звонка.

Те несколько фраз, которыми перебросились сыщики, на первый взгляд шутливых, на самом деле были общим пониманием атмосферы вокруг семьи Лукьяновых. И вакуумом их окружение назвать нельзя, и в то же время полное отсутствие общительности, здорового круга друзей, приятелей. Единственные друзья, которых удалось выявить, это семья Филипповых. И с ними встречались редко. И семья эта была немного странной.

Дверь сыщикам открыла Оксана Филиппова. Оказалась она женщиной деловитой, миловидной. На одной щеке приятная ямочка, которая углублялась во время улыбки. Глаза светлые, быстрые, не любопытные, а какие-то пытливые.

– Проходите в комнату, я сейчас, – поспешно сказала Оксана и убежала в боковую дверь. Кажется, в ванную.

Сыщики осмотрелись по сторонам и обменялись многозначительными взглядами. Квартирка была, мягко говоря, унылой. Даже если судить по длинной, как вагон, прихожей. Линолеум старый, потерявший блеск. На стыках прибит местами гвоздиками, а местами отслаивающийся и щерившийся, как старик беззубым ртом. Моющиеся безвкусные обои клеились лет пятнадцать назад и все эти пятнадцать лет тщательно мылись. Местами пленка верхнего покрытия была протерта до основания. Из мебели в прихожей стояла небольшая тумбочка с зеркалом. Над ними старомодная деревянная вешалка с двумя плащами и зонтиком без чехла.

Крячко быстро нагнулся и взял в руки женские туфли. Черные носики были оббиты и аккуратно подкрашены черной краской. На каблуках новые набойки, но кожа у самых набоек сбита и подклеена. Судя по всему, это повседневная обувь женщины. Мужские полуботинки нуждались в чистке и, судя по пыли и грязи, не надевались уже неделю, с последнего дождя.

– Художник, – кивнул Гуров.

– А ты обратил внимание на нее? – кивнул Крячко головой в сторону ванной комнаты, где слышался шум воды. – Сексуальная бабешка. Типажик!

Не успели сыщики пройти до предложенной им комнаты, как навстречу вышел мужчина, возраст которого сразу определить было трудно. Не столько задумчивый, сколько обращенный куда-то в себя взор, давно не стриженная голова и недельная небритость. Если побрить и причесать, то лет на тридцать пять потянет.

– Здравствуйте, проходите, – бесцветным голосом и без выражения предложил Антон Филиппов, вытирая руки грязной тряпкой. – Вы из милиции?

– Антоша, ты чего товарищей в коридоре держишь? – раздался сзади голос Оксаны. – Проводи в комнату.

Гуров не сводил взгляда с глаз художника. Что-то промелькнуло в них. Раздражение, неудовольствие? Прервали работу? Жена слишком суетливая? Или с утра поругаться успели? Не очень тянула эта парочка на друзей заместителя префекта округа. Памятуя загородный дом, обстановку там и в городской квартире Лукьянова. Хотя друг детства… В виде отдушины для чиновника могут и сойти за друзей.

В бедно и неуютно обставленной комнате и начался разговор. Антон отвечал неохотно, с длинными паузами. Оксана, сидевшая на стульчике чуть поодаль, часто вела себя так, как будто собиралась что-то вставить в ответы мужа, но сдерживалась. Гуров пытался по взглядам женщины на мужа определить характер их взаимоотношений в семье. По взглядам жены это почти всегда можно понять. Даже на пьющего, приносящего не всю зарплату или даже безработного жены обычно глядят с теплом. С горьким теплом, жалостливым теплом, с материнским негодованием. А если не глядят, то обычно такие пары расходятся. Оксана на мужа не смотрела. А глядела на сыщиков попеременно, смотря кто из них спрашивал. То, что в семье не все в порядке, было видно невооруженным глазом.

– Значит, врагов у Лукьянова нет? – подвел черту Крячко.

– Может, и есть, только я об этом не знаю, – нервно дернул плечом Антон.

– А о чем вы обычно говорите, когда встречаетесь? – поинтересовался Гуров, который больше молчал и слушал.

– Ну, вы даете, – проявил наконец иные эмоции, кроме недовольства, художник. В его взгляде появилась ирония. – Разве упомнишь все, о чем мы разговаривали?

– Как правило, – пояснил Гуров, покачивая носком ботинка. – Вы приходите в гости к Лукьяновым. С дверей начинаете приветствовать друг друга, как это обычно делают люди. Потом раздеваетесь, проходите – неважно куда: к столу или в комнаты. А дальше? Какие обычно следуют вопросы?

– Мы с Сашей обычно сразу уходили на кухню, – наконец вставила Оксана. – Она готовила что-нибудь вкусненькое на скорую руку, а я ей помогала. Болтали всякое.

– А вы? – Гуров упорно смотрел на Филиппова. – О работе? Вашей, Лукьянова?

– Вы что! – набычился художник и уставился на Гурова. – Вы считаете…

– Да боже упаси! – усмехнулся Гуров, стараясь, чтобы его реакция выглядела искренне.

– Убить мог кто угодно, вам ли этого не знать, сыщики! – раскипятился Антон. – Разве мало на свете преступников, которые имеют оружие? Дом пустой, все на работе…

– Я понял, вы правы, – успокаивающе заговорил Гуров. – Разумеется, преступник мог и не быть знакомым с погибшей и ее мужем. Этой версией занимаются другие сотрудники. Наша задача понять, не мог ли кто-то из знакомых вашего друга иметь мотивы. Согласитесь, что такое может быть. Ведь круг общения Лукьянова очень обширен. И работа, и бизнес… В такой среде и при такой жизни несложно заиметь врагов. Поэтому я вас и расспрашиваю о разговорах, которые могли иметь место. Не говорил ли Михаил Александрович или его супруга о каких-то угрозах, серьезных проблемах с кем-то?

– Пожалуй… нет, – успокоился наконец художник. – Такого я, – он вопросительно посмотрел на жену, – мы такого, пожалуй, от них не слышали.

– Понятно, – задумчиво произнес Гуров и, улыбнувшись, неожиданно попросил: – Скажите, Антон, а можно посмотреть ваши работы? Я слышал о них отзывы как о… неординарных.

Снова в облике художника произошло неуловимое на первый взгляд изменение. В начале беседы он был какой-то потерянный, потом эмоции, связанные с возможным подозрением его в убийстве школьного друга, всколыхнули Антона. Потом он снова ушел в себя. Какие мысли бродили в его нестриженой запущенной голове? Просьба сыщика его, пожалуй, не удивила. Наверное, даже несколько обрадовала. Только вот возможностью продемонстрировать лишний раз свое творчество или возможностью уйти от неприятного разговора?