Плыви, кораблик! - Сергей Александрович

Кореньков в глубине души сомневался, что Борька в своей жизни побывал хоть в одной мебельной мастерской, но так хотелось ему поверить...

— Ну хорошо, а туризм здесь при чём?

— Как то есть при чём?! — возмутился Авдеев. — Туризм ведь разный бывает. Есть пеший, а есть водный. А по воде на чём плавают?

— На чём? — Кореньков всё ещё не понимал, к чему клонит его друг.

— «На чём, на чём»! На яхтах, вот на чём! А яхта — это, между прочим, тоже парусник. А как ты думаешь, какой парусник починить легче — настоящий или игрушечный?!

Итак, список мастерских был утверждён, адреса выписаны из телефонного справочника. Дело оставалось за малым — когда туда идти.

— Как это когда? — удивился Борька. — С утра, естественно. Ты же в школу не ходишь.

— Не хожу, — вздохнул Кореньков, — только мама мне по пять раз на дню звонит, спрашивает, как я себя чувствую. Если я трубку не сниму, она ведь тут же примчится.

— Да, дела...

Друзья задумались.

— Слушай, — осенило Авдеева, — а ты сними трубку. Она позвонит, а у тебя занято. Можешь же ты, в конце концов, по телефону поговорить.

— С кем? — резонно поинтересовался Кореньков. — Вы же все в школе.

— Значит, когда уроки кончатся.

Порешили на том, что завтра Борька после школы зайдёт, и они вместе отправятся в поход по мастерским.

Весь следующий день Кореньков пребывал в приподнятом настроении. Сомнения насчёт того, что фрегат возьмутся чинить в мастерской, уже накануне вечером притупились, а к утру рассеялись вовсе. Всё будет в порядке! Жизнь продолжается!

И если бы ему сейчас кто-нибудь напомнил, что только совсем недавно он, Кореньков, хотел умереть, он бы очень удивился.

Это было в тот самый день, в тот самый час, когда он с растерзанным фрегатом пришёл домой и, получив взбучку от мамы, заперся в ванной. Шумела пущенная им вода, лежала мокрая одежда, которую он, вопреки приказанию мамы, не развесил, а бросил грудой на белые плитки пола. А он сидел и думал о том, как хорошо было бы вдруг взять и умереть. Он не пытался представить себе, каким образом он умрёт. Это не имело значения. Честно говоря, его привлекала не сама смерть, а то, что будет после неё, и, конечно, вовсе не в загробном мире, а здесь, где он прожил свои десять лет. И вот эту, если так можно выразиться, собственную жизнь после собственной смерти он представлял себе во всех подробностях. И она была утешительно прекрасна, потому что в ней его, Коренькова, очень любили и жалели. И мама не ругала его, а плакала о нём. Если бы случилось так, что в обычной, а не в той воображаемой им жизни, которая будет после его смерти, мама бы почему-либо заплакала, Кореньков очень бы всполошился и испугался. Но воображаемые слёзы вовсе не беспокоили его, не заставляли жалеть маму, а, напротив, радовали. Мама нисколько не была виновата в том, что он без спросу унёс фрегат, стоявший на этажерке, что потом на фрегат напал этот верзила, что Борька Авдеев струсил и в трудный час оставил Коренькова один на один с похитителем, но теперь все обиды обрушились на маму. Может быть, потому, что он столько и так мужественно держался, а теперь уже не хватило сил, и ему очень нужно было, чтобы кто-нибудь пожалел и утешил его. И лучше всего это могла бы сделать мама. Могла бы, но не сделала. И Кореньков сидел на ящике с бельём и жалел сам себя. Из-за журчания набегавшей в ванну воды он не сразу расслышал голос мамы.

— Ну, скоро ты? Я пельменей налепила, уже сварились. Иди, пока горячие!

Мамины пельмени Кореньков очень любил. А сейчас и вовсе, услышав про пельмени, ощутил, что здорово проголодался. Он мгновенно позабыл о собственной смерти, выключил всё ещё бившую в ванну струю, кое-как развесил мокрую одежду и пошёл есть пельмени.

Кореньков сидел за столом и ел, а мама смотрела, как он ест, обжигаясь и быстро глотая, смотрела на его замурзанное, неумытое лицо, на грязные руки и с тревогой думала о том, как трудно одной без отца воспитывать мальчишку.

Вот хоть сейчас: явился весь в грязи, ободранный, явно после драки, и хоть бы что! Даже не потрудился умыться как следует, хотя проторчал в ванной столько времени. Уже теперь он такой упрямый, всё норовит сделать по-своему, а что же будет дальше? Разве мало она старается? Разве недостаточно заботится о нём? Да вся её жизнь отдана ему. Сын всегда одет, обут, накормлен. В доме порядок. У него есть свой уголок, свой стол. И даже стоит этот стол, как советовала учительница, возле окна, чтобы свет падал с левой стороны, хотя из-за этого ей пришлось расставить мебель совсем не так, как хотелось. Над столом полки для книг и игрушек. У неё в детстве не было ничего похожего. Люди постарше и поопытней говорили, что мальчишку надо держать в руках, и она старалась это делать. Она держала себя с сыном строже, чем ей самой бы хотелось — для его же пользы, но всё равно ничего у неё не получалось.

Кореньков об этих грустных маминых размышлениях ничего не знал. Насытившись, он почувствовал усталость и уже больше ни о чём не думал, кое-как нацарапал уроки, лёг и уснул. А сейчас он сидел, ждал Борьку, и мысли у него были весёлые.

В начале второго Кореньков понял, что хочет есть, и отправился на кухню. На краешке плиты в маленькой алюминиевой кастрюльке стоял суп. Мама всегда наказывала обязательно подогревать его, но Кореньков не подогревал. И в тарелку он суп тоже не наливал — ел прямо из кастрюльки, стоя над плитой. И со стола не надо было убирать, и посуды мыть меньше — одна кастрюлька и мисочка из-под второго. На обед были щи с мясом. Кореньков выловил его из кастрюльки, посыпал солью и с удовольствием сжевал вместе с горбушкой чёрного хлеба, выпил юшку, отгоняя губами стылые пластиночки жира, доел картошку, а капустные остатки выбросил в унитаз, чего, конечно, не посмел бы сделать при маме. Так же быстро расправился со вторым, налил в чашку компот. В это время в передней прозвенел звонок. Кореньков не стал приотворять дверь на цепочку, как велела мама, а сразу распахнул её. Но это был не Борька. На площадке стояли Света и Наташа.

— Здравствуй, Кореньков! — официальным тоном сказала Света. — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо чувствую, — невольно поддаваясь этому официальному тону и вместе с тем несколько смущённо отвечал Кореньков.

— Ирина Александровна велела принести тебе уроки, — сказала Света.

Этот визит был весьма некстати. Ведь они с Борькой собирались в поход по мастерским. А теперь что делать? Приходилось мириться с действительностью.

— Раздевайтесь, — пригласил Кореньков. В роли хозяина он вёл себя непривычно смирно, даже несколько галантно. Ещё немного, и он бы, наверное, повесил пальто девчонок на вешалку, но не решился. Девочки сами повесили свои пальто. Света, сняв красную шапочку, задержалась у зеркала, поправила волосы, густыми кольцами окружавшие её румяное личико.

— А тапочки у вас есть? — спросила Наташа.

Кореньков засуетился, вытащил из шкафчика под зеркалом две пары старых тапочек и поставил их перед девочками. Те сняли сапожки и переобулись в тапочки.

Наташа нерешительно остановилась посреди комнаты, а Света деловито подошла к столику Коренькова, открыла свой ранец, достала учебник и тетрадь. Но расположиться за столиком было негде.

— Ну и порядок у тебя, Кореньков! — возмутилась Света. Кореньков суетливо стал сдвигать в сторону свои поделки.

— А марки у тебя есть? — спросила Наташа.

— Были, — сказал Кореньков. — Целый конверт. Я их Борьке Авдееву сменял.

— Я тоже марки собираю, — сказала Наташа. — Животный мир. У меня целый марочный зоопарк: и олень, и белка, и медведь, и даже кенгуру.

— А я значки собираю, — сказала Света. — Мне папа привозит из командировок. В каком городе побывает, оттуда и значок.

— А я спорт собирал, — сказал Кореньков.

Так они болтали, позабыв про уроки, пока Кореньков не спохватился, что гостей принято угощать. Он подставил стул, влез на него и достал с верхней полки серванта коробку шоколадных конфет, припасённых мамой явно не для гостей Коренькова. Но Кореньков широким жестом открыл коробку с царевной Лебедью на крышке и положил её на полированный без скатерти стол:

— Ешьте!

Конфеты кругленькие, квадратные, продолговатые уютно лежали в пластиковых гнёздышках — каждая с таинственной начинкой, которую невозможно было предугадать, не раскусив шоколадный панцирь.

Девочки сначала несколько стеснённо, а потом с воодушевлением принялись за конфеты. И опять шёл разговор — теперь уже более непринуждённый и весёлый, то и дело раздавался звонкий хохот.

— А мы вчера у Анны Николаевны были, — сказала вдруг Света.

Кореньков замер с надкушенной конфетой в руке. «Тайное становится явным», — вспомнил он фразу, услышанную однажды по телевизору. Этого ещё только не хватало. Анна Николаевна им, конечно же, пожаловалась, и Мурзилка теперь всё разболтает в школе. «Представляете себе, Ирина Александровна, оказывается, Кореньков... » Дело, конечно, не в этом, но всё равно неприятно. И молчали ведь всё время. Марочки, конфеточки, хи-хи да ха-ха. А тут на тебе, такой сюрприз.