Записки бывшего директора департамента министерства иностранных дел - Владимир Лопухин

Деда своего Алексея Александровича и бабку Варвару Александровну я не знал. Оба скончались в пору моего младенчества. По рассказам представляю себе деда по его времени передовым и культурным человеком. Дом его в Москве на Молчановке привлекал наиболее выдающихся людей его эпохи. Частыми посетителями и друзьями были Гоголь, Самарин, Хомяков. Тесная дружба связывала деда с поэтом Лермонтовым, увлекавшимся родною сестрою деда. Вхожи были в дедовский дом и менее крупные величины. Часто бывал писатель Маркевич, списавший действующих лиц своего известного романа «Четверть века назад» с большинства друзей и знакомых моего деда[43]. Политические тенденции дедовского кружка были прогрессивные, но лояльные. Идеология – славянофильство. Настроение – мистическое. Склонность к романтике и фатализму. Как человек культурный и передовой, дед установил в своих имениях режим исключительно мягкий и гуманный. Принципиально являлся сторонником открепощения крестьян. Событий, однако, не предвосхищал. Но когда они наступили, и воля была объявлена, то все-таки растерялся, предоставив проделать все требовавшиеся формальности своему зятю князю Трубецкому, которого и снабдил полною доверенностью[44]. Сам же лег в своем кабинете на диван, запретил кого бы то ни было к себе пускать и, отвернувшись к стене, в молчании пролежал два месяца. Пытавшийся несколько раз проникнуть к нему, чтобы переговорить о делах, князь Трубецкой был всякий раз неизменно изгоняем. Все-таки и по эмансипации состояние осталось у деда большое – имения в Московской, Рязанской и Смоленской губерниях. Тем не менее растерянность, неприспособленность, неумение жить были таковы, что бывали дни, когда в доме не оказывалось ни копейки и приходилось занимать рубля по 3, по 5, на день, на два. Сокращение расходов понималось так, что все лошади, экипажи и весь выезд были безвозмездно переданы в собственность извозопромышленнику с обязательством в течение года[45] подавать, в случае надобности, экипаж за ту самую месячную плату, за которую можно было бы подрядить извозчика и без уступки ему целого легкового обоза. Сын богатых родителей, мой отец спал все четыре года своего студенчества в родительском доме на диване с вылезшими и покривившимися пружинами, впиравшимися ему в спину и бока.

Сыновей у деда было трое: старший Александр, второй – мой отец Борис и младший Сергей, дочерей – пять: София – княгиня Трубецкая, Мария и Лидия, оставшиеся девицами, Эмилия, вышедшая замуж за графа Капниста, и Ольга – супруга А. С. Озерова[46].

Дядя Александр Алексеевич, красавец и богатырь с густою гривою волос, седых с двадцатипятилетнего возраста, что при молодом лице придавало его наружности особую оригинальность, пользовался исключительным успехом у женщин, которых, с<о> своей стороны, был большим и тонким ценителем. И сердце его было по отношению к дамам весьма любвеобильное. При таких его особенностях и данных он совершенно неосмотрительно дал себя «по рассудку» поженить на Елизавете Дмитриевне Голохвастовой, особе по внешним качествам абсолютно неинтересной. Но она была неглупа и впоследствии показала себя хорошей матерью. Она прижила с Александром Алексеевичем пятерых сыновей. Муж был ей верен минимально короткий срок, прибегая по его прошествии к содействию жены для продолжения рода только, так сказать, мимоходом, между делом того же порядка, но в сочетаниях более для него заманчивых и приятных. Елизавета Дмитриевна относилась к этому крайне нетерпимо. Так как она была женщина с характером, настойчивая и упорная, то предпринятая ею борьба с мужем против его романических выступлений в роли сеятеля на не принадлежащей ему земле делала семейную жизнь Александра Алексеевича лишенною всякой привлекательности. Он счел чашу переполненною, когда однажды ночью, выйдя из клуба и садясь в свою карету, нашел в ней подстерегавшую его ревнивую супругу. Надо полагать, что Александр Алексеевич не располагал вернуться в эту ночь из клуба прямо домой. Как бы то ни было, но наутро он вышел из дому окончательно и более не возвращался, вверив Елизавете Дмитриевне воспитание своих сыновей. С этою задачею она справилась. Сыновей выходила и воспитала. Александр Алексеевич предался радостям жизни, как он понимал их, и карьере, которая развернулась перед ним достаточно широко. Образование получил не ахти какое, окончив всего только Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, переименованную впоследствии в Николаевское кавалерийское училище. Но был человек способный и обладал недюжинным природным умом. Попав в мировые судьи первого их призыва, пленил толковым и бойким разбирательством дел посетившего его камеру министра юстиции графа Палена. Последний выдвинул его по прокуратуре. Был прокурором Петербургского окружного суда, а затем Петербургской судебной палаты. Пути его карьеры ширились. Случился, однако, процесс Веры Засулич, стрелявшей в градоначальника Трепова. Оправдание ее судом присяжных под председательством А. Ф. Кони повредило не только последнему, впавшему в открытую немилость, но и Александру Алексеевичу, которому пришлось несколько отступить, получив назначение в Царство Польское, на должность председателя судебной палаты в Варшаве[47]. Вскоре у него разыгрался роман с Ольгою Федоровною Добровольской. Она ли так дело повела, он ли увлекся не в меру, но задумал во что бы то ни стало на ней жениться. Между тем продолжал быть формально женатым на Елизавете Дмитриевне Голохвастовой. Последняя на все его просьбы о согласии на расторжение брака отвечала отказом. Отправился с Ольгою Федоровной в Болгарию и там с нею обвенчался. Оказался в строго каравшемся двоеженстве, особенно соблазнительном и нетерпимом в лице старшего представителя, на окраине, судебной власти, нарочито призванной охранять закон. Нашлись друзья, которые не преминули доложить об этом случае Александру III. На очередном докладе министра юстиции царь приказал Александра Алексеевича «убрать». Дело могло бы для него кончиться куда хуже. Уволенный со службы Александр Алексеевич остался в Варшаве, где занялся адвокатурою. Его прошлое обеспечивало его многочисленною клиентурою. Тем не менее, служебное крушение было для него тяжело. И еще страдал он от непризнания его второго брака[48] семьею и обществом.

О старшем сыне Александра Алексеевича Алексее Александровиче, бывшем директором Департамента полиции, рассказано выше – на стр. 125 записок.

Насколько отрицательною рисуется его личность, настолько хорошим человеком, редких качеств души и сердца был брат его Дмитрий Александрович Лопухин. Кристаллически честный, прямой, простой во всех своих проявлениях, скромный без слюнтяйства и уничижения паче гордости, в то же время в себе уверенный без самомнения, отзывчивый, чуткий, добрый, где надо – стойкий и мужественный до бесстрашия, он всею своею жизнью до героического ее конца в империалистическую войну являл незабываемый образ едва ли не последнего рыцаря без страха и упрека. Надо к этому прибавить, что он был образованный человек, хорошо окончив Московский университет, а в офицерских чинах пройдя Академию Генерального штаба. Он был военный по призванию. Предназначал себя к военной службе еще с гимназической скамьи. По окончании университета поступил вольноопределяющимся в Нижегородский драгунский полк на Кавказе. Вскоре после производства в офицеры женился там на султанше – княжне Елизавете Михайловне Тохтамыш-Гирей. Отец ее был магометанином, а мать, по происхождению итальянка, – католичкою. Жена Дмитрия Лопухина была также католичкою. Это обстоятельство долгое время препятствовало Дмитрию Лопухину поступить в Академию Генерального штаба. В видах недопущения в Генеральный штаб офицеров-поляков, вообще лиц польской ориентации или хотя бы только сочувствующих в той или иной мере полякам, устав академии преграждал доступ в нее католикам, а также лицам, женатым на католичках[49]. Случай жены-католички – дочери султана-мусульманина устав академии не предусмотрел. И только долгие и настойчивые хлопоты влиятельного родства раскрыли в конце концов перед Дмитрием Лопухиным, в виде совершенного исключения, двери академии. Я был всегда близок к Дмитрию Лопухину и по родству, и по взаимным пониманию и симпатии. И брак его не ослабил, как это иногда бывает, его приязненных отношений к родственникам, так как и жена его была такая же хорошая, как он сам. Особенно сблизился я с ним во время его пребывания в академии. Юрист по образованию, он с трудом разбирался в математических предметах академического курса и обратился к моей помощи. Я как раз был в то время студентом-математиком старших курсов. И помогал ему в овладении основами математических дисциплин. Во все тяжелые значительные минуты моей жизни как-то случалось, что он неожиданно появлялся передо мною (хотя по окончании им академии мы жили в разных городах) и несказанно поддерживал меня своею светлою бодрящею философиею. Именно светлую бодрость нес в себе этот исключительно милый, прямой и сердечный человек на всем протяжении своей жизни. В империалистическую войну[50] в чине уже генерала он командовал гвардейским Конно-гренадерским полком. В полку состоял младшим офицером его единственный, нежно любимый им сын Георгий, милый, красивый юноша. За несколько дней перед развившимися вскоре большими боями в Польше, в пору сравнительного затишья перед грозой, в отсутствие отца, шальная пуля на месте уложила Георгия. Вернувшись к вечеру к полку из поездки в штаб, ничего еще не зная, Дмитрий принимал обычный рапорт. Ранено, убито… столько-то нижних чинов. Один офицер. Убит. Кто? Корнет Лопухин… Очевидцы передавали, Дмитрий не дрогнул. А ему был нанесен такой удар, который он не мог пережить. И в то время, как в большинстве случаев другие генералы щадили в своем лице высший командный состав, Дмитрий Лопухин ринулся в бой во главе своего полка. Он искал смерти. И он ее нашел через три-четыре дня после гибели сына в бою перед Ивангородом. Смертельно раненный, скончался через несколько часов в сильных страданиях[51].