Мегрэ напуган - Жорж Сименон

Жюльен Шабо был не один. Напротив него в кресле сидел Ален Верну, тут же вставший, чтобы поприветствовать комиссара.

— Как спалось? — осведомился следователь.

— Совсем даже неплохо.

— А я так зол на самого себя за вчерашнее жалкое гостеприимство. Алена Верну ты уже знаешь. Он забежал сюда по пути на минутку.

Шабо сказал очевидную неправду. Мегрэ готов был дать руку на отсечение, что психиатр жаждал встретиться именно с ним и, чего доброго, они оба заранее сговорились устроить это свидание.

Ален снял пальто. Остался в костюме из грубоватой шерсти, мятом и явно нуждавшемся в глажке. Галстук завязан кое-как. Из-под пиджака высовывались края желтого свитера. Обувь не начищена. Но и в таком неопрятном виде он сохранял тот же социальный статус, что и его отец, одевавшийся столь изысканно.

Почему при этом Мегрэ сморщился о неудовольствия? Один кичился чрезмерной ухоженностью и был одет с иголочки. Второй, напротив, выделялся подчеркнутой небрежностью в одежде, которую не мог бы позволить себе, скажем, банковский служащий, преподаватель лицея или коммивояжер, но в то же время костюм из такой ткани можно было приобрести, наверное, только у очень классного портного в Париже, хотя не исключено, что и в Бордо.

Повисла довольно тягостная тишина. Мегрэ не собирался в чем-то помогать этим двоим выпутываться из ими же самими созданной ситуации и подошел поближе к едва тлевшим поленьям в камине, на верхней полке которого стояли часы из черного мрамора, точно такие же, как в его кабинете на набережной Орфевр. Видно, когда-то давно администрация заказала их сотнями, если не тысячами. А не одинаково ли они все также и опаздывали на двенадцать минут, как у него?

— Ален как раз рассказывал мне кое-что интересное, — прервал наконец затянувшуюся паузу Шабо, подперев рукой подбородок в позе, очень характерной для расхожего представления о вдумчивом следователе. — Мы говорили о криминальном безумии…

Верну-сын прервал его:

— Я не утверждал, что все три преступления были совершены психические неуравновешенным человеком. Я только сказал, что «если бы они были делом рук какого-нибудь сумасшедшего»…

— Ну это одно и то же.

— Не совсем.

— Ладно, допустим, это я сказал, что все, похоже, указывает на то, что речь идет о душевно больном.

И, повернувшись к Мегрэ, добавил:

— Мы об этом беседовали с тобой вчера. Отсутствие мотива во всех трех случаях… Сходство орудий убийства…

Потом, обращаясь уже к Верну, закончил:

— Будьте добры, повторите комиссару то, что вы мне излагали только что.

— Я не эксперт и в этой области не более, чем любитель. Развивал общую идею. Большинство считает, что психически ненормальные люди обязательно и ведут сея как таковые, то есть без всякой логики и последовательности в своих мыслях. На деле же зачастую бывает наоборот. Умалишенные имеют свою, присущую только им, логику. Трудность в том и заключается, чтобы обнаружить её в их поединках.

Мегрэ, не произнося ни слова, смотрел на него своими большими и с утра мрачноватыми глазами. Он сожалел, что по дороге сюда не остановился, чтобы осушить рюмашку и взбодрить тем самым желудок.

Реальность этого небольшого кабинета, где в воздухе начал клубиться дымок от его трубки, а в камине поплясывали короткие язычки пламени, представлялась ему сомнительной, а эти два человека, рассуждавшие о безумии, то и дело косясь на него в ожидании реакции, казались в некотором смысле вылепленными из воска фигурами. Они тоже не принадлежали к этой жизни. Делали заученные жесты, обменивались затверженными фразами.

Что такой человек, как Шабо, мог знать о том, что происходит на улице? И уж тем более в голове убийцы?

— Вот эту логику я и пытаюсь выявить, начиная с первого преступления.

— Именно с него?

— Ну, со второго. Впрочем, уже после насильственной смерти дяди я подумал, а не замешан ли в ней какой-нибудь невменяемый субъект?

— И вы что-нибудь выяснили?

— Еще нет. Я лишь вычленил кое-какие образующие эту проблему элементы, которые могут нас сориентировать.

— Например?

— Пожалуйста: он наносит удар спереди. Не так-то легко изложить мою мысль в упрошенном виде. Человек, решившийся на убийство ради самого убийства, то есть на то, чтобы лишить другие существа жизни, но одновременно не желающий, чтобы его поймали, избрал бы для этого менее опасное средство. А этот тип, конечно же, не хочет попасться, раз избегает оставлять следы. Вы следите за моими размышлениями?

— До сих пор это было не слишком сложно.

Верну нахмурился, почувствовав иронию в голосе Мегрэ. В сущности, не исключено, что он из числа застенчивых. Не смотрел в глаза. Укрываясь за толстыми стеклами очков, довольствовался тем, что украдкой бросал на собеседника острые взгляды, и тут же отводил глаза, уставившись в какую-то точку пространства.

— Но вы согласны с тем, что он из кожи лезет вон, лишь бы его не обнаружили?

— Да, все выглядит таким образом.

— И тем не менее в течение одной недели он трижды нападает на людей и каждый раз добивается своей цели.

— Верно.

— Во всех трех случаях он мог бы ударить сзади, что уменьшало бы вероятность того, что жертва успеет закричать.

Мегрэ пристально вглядывался в Верну.

— Исходя из того, что даже сумасшедший ничего не делает беспричинно, я делаю вывод о том, этот убийца жаждет бросить вызов судьбе или же презирает тех, на кого обрушивает свои удары. Некоторые люди испытывают потребность самоутвердиться, пусть даже ценой преступления или ценой их серии. Иногда это делается из-за стремления самим себе доказать собственное могущество, значимость или отвагу. Другие убеждены, что им необходимо взять реванш над своими ближними.

— До настоящего времени этот тип атаковал только слабых. Робер де Курсон был семидесятитрехлетним стариком. Вдова Жибон — калека, а Гобийяр в момент нападения был мертвецки пьян.

На этот раз заговорил следователь, по-прежнему держась рукой за подбородок и, судя по внешнему виду, весьма довольный собой.

— Я тоже подумал об этом. Возможно, это какой-то симптом, но нельзя исключать и случайность. Я стремлюсь обнаружить хоть какую-то логику, определяющую поступки и поведение в целом незнакомца. Стоит нам её выявить, и до его задержания останется рукой подать.

Он говорил «нам», как если бы само собой разумелось, что он тоже участвует в расследовании, Шабо не воспротивился этому.

— Поэтому-то вы и гуляли вчера вечером? — спросил комиссар.

Ален Верну вздрогнул и слегка покраснел.

— Частично. Я действительно направлялся к своему другу, но признаю, что вот уже три дня, как брожу по улицам столь часто, как могу, изучая поведение прохожих. Город наш небольшой. Вполне правдоподобно, что убийца не ушел в подполье и не избегает появляться на людях. Как и все, ходит по тротуарам, даже опорожняет рюмку-другую в кафе.

— Вы полагаете, что сумеете распознать его, если встретите?

— Возможно и так.

— Считаю, что Ален может оказаться нам полезным, — тихо произнес несколько сконфуженный Шабо. — То, что он высказал здесь сегодня утром, представляется мне вполне разумным.

Доктор встал, и в этот момент в коридоре послышался шум, в дверь постучали, и в неё просунулась голова инспектора Шабирона.

— Ах, вы не один? — сказал он, глядя при этом не на Мегрэ, а на Алена Верну, чье присутствие здесь, видимо, представлялось ему неуместным.

— В чем дело, инспектор?

— Я тут привел одного, хотел, чтобы вы его поспрошали.

Доктор заявил:

— Я ухожу.

Его не удерживали. Пока он покидал помещение, Шабирон не без горечи бросил Мегрэ:

— Ну что, патрон, похоже, вы все же встряли в это дело?

— Это газета так утверждает.

— Вполне может статься, что расследование не займет много времени. Допускаю даже, что оно завершится через несколько минут. Так я приглашаю своего свидетеля, месье следователь?

И повернувшись в сторону полусумрачного коридора, рявкнул:

— Проходи! И не бойся.

Чей-то голос откликнулся:

— А мне ничуть и не страшно.

В кабинет вошел низенький человечек, худой, с бледным лицом и жгучими глазами, одетый в костюм цвета морской волны.

Шабирон представил его:

— Эмиль Шалю, преподаватель в школе для мальчиков. Садись, Шалю.

Шабирон был из тех полицейских, кто обращаются на «ты» равно как к обвиняемым, так и свидетелям, будучи уверенными в том, что это производит на них впечатление.

— Этой ночью, — начал он, — я принялся опрашивать жителей улицы, на которой убили Гобийяра. Не исключаю, будут утверждать, что это, мол, рутина…

И он покосился на Мегрэ, словно комиссар был личным врагом рутины.

— … Случается, однако, что она оказывается полезной. Улица эта не длинная. Нынешним утром я ранехонько продолжил прочесывать её. Эмиль Шалю живет в тридцати метрах от того места, где было совершено преступление, на третьем этаже дома, в котором первый и второй заняты под офисы. Давай, Шалю, выкладывай.