По направлению к Рихтеру - Юрий Борисов

Все, что происходит в первой части — это Agon, состязание. Аполлон соревнуется с Марсием. Сдирает с него кожу за то, что тот глуп и лезет на рожон.

У меня было два случая, когда я участвовал в соревнованиях: в 45-ом году как исполнитель. И еще на Первом конкурсе Чайковского как член жюри — но это, пожалуй, неинтересно.

На Всесоюзном конкурсе премию присудили мне и Мержанову. Он только что демобилизовался из армии, имел мало времени на подготовку, ну и все такое… На самом деле я соревновался не с ним. Я взял в программу Восьмую сонату Прокофьева, которую только что сыграл Гилельс. Сыграл хорошо, но мне нужно было доказать, что это не просто хорошая соната, а самая большая вершина оракулов. Собрать всех мыслителей — Аристотеля, Пифагора — и получится Восьмая соната. Но тогда у меня это не получилось.

В разработке первой части — тоже соревнование. Между Аполлоном и Гиацинтом в метании диска. В Дельфах до сих пор стадион сохранился, на самой вершине, и даже места для зрителей… Именно там все и было. Аполлон рассек Гиацинту лоб; тот, бедняга, иссякал кровью. И тогда Аполлон превратил его в цветок… Все это есть и в нотах: вот эта модуляция из As-dur в a-moll, затем секстаккорд F-dur… Уже прорезается цветок. Композиторское чудо, которое нужно не только слышать, но и видеть… иметь на него нюх. Даже эти перебрасывания диска — вот, тоже в нотах!

Действие уже давно переместилось из столовой в Большой зал, к роялю. Рассказ Рихтера дополняется показом обеих партий — и фортепьянной, и оркестровой. Только не ясно, от чьего лица ведется рассказ — Рихтера, Брамса или… Аполлона?

Вторая часть: воинственный Аполлон. Несущий смерть. Убивает змея — ну, за это его осуждать нельзя. А вот за что детишек Ниобеи угрохал[38]? Да еще руками сестрицы…

Он совсем не такой, как у Перуджино[39]. Слишком рафинированный, надменный.

Аполлон у Пикассо — это другое дело[40]. Такой Геракла «под орех» разделает, и музы будут счастливы.

У вас уже есть муза? Обязательно заведите. Какую себе вообразите, такая и будет. Вообразите покрепче, с мускулами, чтобы за вас постоять могла.

У меня уже муза утомленная, не первой молодости. Тяжело дышит — я это чувствую, когда колышется занавеска. Это «Сидящая клоунесса Ша-Ю-Као»[41]. Лотрековская муза, я долго ее добивался. И сейчас она согласилась перейти ко мне.

Третья часть: Аполлон — оракул. У него был дар все предвидеть.

Пазолини в «Царе Эдипе» снял очень сильную сцену — с оракулом. Но еще сильней у Куросавы с ведьмой. «Трон в крови» — это переделанный «Макбет». Я сам никаких транскрипций не играю, но у Куросавы самые любимые фильмы — именно «переделки»: и «Идиот», и «На дне».

Мой друг в Вене ужасно просил зайти в один дом. Я предчувствовал что-то неладное… Оказалось — спиритки! Склонились над столом, двигают блюдце. Атмосфера не из приятных. Они помешаны на Моцарте, хотят с ним пообщаться. Но, видно, так ему надокучили, что он уже не является. Кому-то пришло в голову пригласить меня, чтобы я его вызвал. Мне это не очень приятно и потом… почему непременно Моцарта? Я с ним часто за роялем общаюсь. Если уж вызывать, то Вагнера. Они ни в какую!

Умоляют: ну, просто посидите… в другой комнате. Вот вам конфетки — и угощают этим шоколадом. Это же издевательство над Моцартом — самые невкусные в мире конфеты! Но что вы думаете — Моцарт им ответил! А спрашивали какую-то чепуху: пианистка не знала, что делать с каденциями в C-dur'ном концерте. Между прочим, и я не знаю. Но сколько из-за этого шуму!..

Четвертая часть: амурные похождения. Здесь Аполлон очень милый… Но невезучий. Кажется, как и Брамс. Дафна его отвергла. Вот посмотрите, бежит от него, задыхается… Кассандра открыто изменяла! Тогда он приказал музе — той, что со свитком, Каллиопе[42] — родить ему сына. Использование служебного положения — так это называется?

Все кончается хорошо: рождается на свет Орфей.

Я редко сочиняю такие сюжеты. Не всякая музыка это навевает. Есть композиторы, которых играешь с настроением — и все! Совсем не надо что-то выдумывать. Возьмите Шопена! Хотя нет… Четвертое скерцо!!! Оно про ангела, который еще не научился летать. Напоролся на скалу и сломал себе крылышко.

VII. Дремлющие святыни

В ожидании Святослава Теофиловича открываю «Стенвей» и беззвучно нажимаю на клавиши. Решаюсь что-то сыграть, надавив на левую педаль — чтобы никто не слышал исходящих от меня звуков. Начинаю речитатив d-тоll'ной сонаты Бетховена. Дверь распахивается незамедлительно.

Вы играете речитатив еще медленней, чем я! Меня за такие темпы ругали!

Из всех бетховенских сонат я ее чаще всего играю. По Рейну к старой церкви везут одежду волхвов. Это — вторая часть.

В том месте, где родился Бетховен, растут фиолетовые анемоны. Я их очень люблю. Они символизируют печаль, их еще называют ветреницей — они раскрываются, как только подует ветер.

Этому речитативу меня учил Генрих Густавович. Он ставил ногу на педаль значительно раньше, чем брал первый аккорд. То есть открывал у рояля поры. У меня так не выходило. Тогда он просил «произнести» речитатив голосом Диогена из бочки. Это он так шутил… а у меня получилось!

Мне не ясно, почему надо читать «Бурю» Шекспира, чтобы понять «Аппассионату». Я знаю, что это слова композитора, но мне лично они ничего не дают. «Бурю» Шекспира вообще надо читать! К Семнадцатой тоже это название прилепили, и это окончательно всех запутало.

Хотя к Семнадцатой это название как раз подходит. Просперо всех заманил на свой остров… чтобы простить. Правда, не сам заманил, а с помощью духа.

Один священник в Вене, после похорон мамы, наставлял меня. Это было что-то каноническое: «Прости брату своему его согрешения». Прости, прости… Он как чувствовал, что я на кого-то зуб точу. Я действительно до сих пор «точу» на Караяна[43] — за Tripelkonzert. Надо репетировать, а он вздумал фотографироваться! Совершенно на этом помешан! На Гилельса — что так неуважительно говорил о Нейгаузе… Нет, я им этого никогда не прощу! Вот видите… Мне надо еще чаще играть Семнадцатую, чаще чувствовать себя Просперо. Но ему ведь дух помогал, а мне кто поможет?

Единственный путь к Богу — через искусство. Это было убеждение Юдиной.

Кто-то из ее учениц рассказывал, что перед gis-moll'ной прелюдией и фугой из Второго тома она читала Рембо. У себя в классе. И набрасывалась на него за то, что в его стихотворении Иисус «глядит с потолка безучастно»[44]. Там про фальшь и притворство в церкви.