Отчий край - Константин Седых

Его разыскал Гошка, поднял с земли и повел к лиственнице с повешенными. Там уже дожидался их Чубатов. Еще издали Ганька узнал в повешенных доктора Карандаева и Ефима Полуэктова.

Чубатов взял у Гошки нож, вытянулся во весь свой немалый рост и обрезал веревку над головой Карандаева. Холодного и непомерно длинного доктора Гошка подхватил на руки, бережно уложил на притоптанную траву. Потом, глядя вокруг себя затуманенными глазами, строго и горестно сказал:

- Вот какого человека не сберегли! Буду мстить за него, пока самого не убьют.

Рядом с доктором уложили и Ефима Полуэктова, неграмотного дучарского мужика, умевшего одинаково хорошо столярничать и плотничать, складывать печи и шить сапоги, крепко верить в бога и горячо ненавидеть своего дучарского попа, по милости которого был он арестован карателями, как "сочувственник красных", и беспощадно выпорот плетями на крыльце волостного правления.

Чубатов тяжело опустился на колени, поцеловал Карандаева в суровое, даже страшной смертью не искаженное лицо и сказал:

- Прощай, доктор! Никогда не забуду тебя, дорогой человек. Добрая была у тебя душа. Для каждого из нас находил ты время, с каждым возился, как с родным, пока не ставил на ноги. Прости нас, старик, и прощай!..

Потом он поцеловал усатого печника с подвернутой на бок головой, с вытянутыми вдоль туловища руками в неистребимых мозолях и попенял ему:

- Эх, ты, Ефим, Ефим!.. Сапоги-то мне так и не сшил. Не носить мне их... Буду в Дучаре - расскажу твоей старухе, как погиб ты, наш мастер на все руки...

Ганька последовал примеру Чубатова. Увидев на заросшей седым курчавым волосом груди Полуэктова медный крестик на длинном гайтане, с горечью подумал: "Вот и крестик не помог тебе, дядя Ефим. Выходит, правду говорят - на бога надейся, а сам не плошай".

Поднявшись на ноги, Чубатов вытер рукавом изодранной в клочья исподней рубашки мокрые от слез щеки, глухо сказал:

- Ну, хватит горевать, ребята! Некогда нам этим заниматься. Придется вам в бакалейки идти, Димова искать. Пусть приезжает с китайскими огородниками хоронить друзей-товарищей.

Михаил Димов, бывший председатель Нерчинско-Заводского уездного совдепа, жил за границей в качестве официального представителя партизан. Сын кузнеца, был он грамотей-самоучка. Двадцатитрехлетним парнем вступил в члены Российской социал-демократической рабочей партии. В то время партия имела в районе нерчинской каторги строго законспирированную подпольную организацию. Все члены ее находились на службе в не вызывающих подозрения учреждениях, частных фирмах и имели возможность совершать частые поездки по Нерчинскому округу.

Михаилу Димову порекомендовали для этой цели устроиться агентом по распространению швейных зингеровских машин. Должность разъездного агента компании, находившейся под особым покровительством царской фамилии, вполне его устраивала. В любое время беспрепятственно посещал он Горный Зерентуй и Кутомару, Кадаю и Алгачи, продавал тюремному начальству на самых льготных условиях свой товар и связывался с необходимыми ему людьми.

Немало дерзких и смелых побегов с каторги организовали после 1905 года Димов и его товарищи, служившие землеустроителями, инженерами горного ведомства и даже инспекторами народных училищ.

Но однажды Димов обнаружил, что зингеровская фирма требует от него сведений, не имеющих никакого отношения к торговле швейными машинами. И тогда перед ним и перед его организацией встал вопрос, как поступить в таком щекотливом случае. Было решено, что он немедленно оставит службу и о мотивах этого решения письменно сообщит члену Государственной думы от Забайкальской области социал-демократу учителю Горбунову. Горбунов при первом же удобном случае не без злорадства познакомил с содержанием письма забайкальского губернатора генерала Кияшко.

Вскоре Димова вызвал к себе начальник жандармского управления области, поблагодарил за патриотическое рвение и вежливо предложил не соваться не в свои дела. В заключение почему-то намекнул, что мечтал повстречаться с Димовым совсем при других обстоятельствах.

Немедленно после этого Димов укатил в Петроград, устроился рабочим на Путиловский завод и проработал там около года. А когда началась война с Германией, его призвали в армию и отправили на фронт. В начале восемнадцатого года Димов вернулся в Нерчинский Завод, и был выбран председателем уездного совдепа.

Служба в зингеровской компании помогла ему в свое время завязать обширные знакомства среди русского и китайского пограничного населения. Это и послужило одной из причин назначения его красным консулом. Постоянным его местопребыванием были бакалейки. Но он нередко наведывался и в госпиталь. Каждый его приезд был большим событием для раненых. Он рассказывал самые последние новости обо всем, что творилось в Забайкалье, на Дальнем Востоке и даже в Советской России.

От него-то Ганька и узнал, что вся необъятная Россия полыхала в тот год в огне небывалой войны. Молодая Красная Армия дралась с белогвардейскими полчищами Колчака, Юденича и Деникина, с войсками четырнадцати капиталистических держав. Обстановка на фронтах менялась каждый день, и Димов привозил то хорошие, то дурные известия.

Однажды Димов рассказал по чьей-то просьбе о своей прежней жизни. И здесь Ганька впервые узнал, чем занимался на самом деле Димов, не раз бывавший до революции и у них в Мунгаловском. Поведал Димов и о несомненной шпионской деятельности представителей Зингера, и это наделало больше всего разговоров в госпитале.

- Теперь понятно, почему нас немцы били, - возмущались бывшие фронтовики. - Вон у них как дело было поставлено. Везде распустили свои паучьи щупальца. Никогда бы и не подумал, что даже в нашей дыре, на краю России, про все старались разнюхать эти мерзавцы. И все им с рук сходило.

- Чего же тут удивительного? - говорили другие. - Царица была чистокровной немкой, царь - полунемцем. Вот и командовали у них не только армиями и корпусами, а даже полками и сотнями всякие фон-бароны. У нас в Первой Забайкальской казачьей дивизии были бароны Врангель, Унгерн, Тирбах и всякие энквисты и энгельгардты. Гнали они нашего брата на убой, как баранов. Лезли мы на пулеметы с одними шашками и умывались собственной кровью...

После этой памятной беседы с Димовым Ганька сказал Гошке:

- Не знал я, что Димов такой. Ловко обводил он вокруг пальца царских начальников. Голова мужик!

- Конечно, ты этого и во сне не видел. А я про него еще прежде догадывался, что это не простой человек. Когда мой отчим еще в Горном Зерентуе служил, Димов частенько гостить к нему наезжал. Приедет, водки привезет, подпоит отчима и начинает у него выспрашивать про тюрьму досконально. Да я про него и не это знаю.

- Да ну? Расскажи, будь другом, что знаешь.

- Если хочешь знать, я сам однажды у него за посыльного был. Ходил из Завода в Горный Зерентуй с его письмом. Передал его, кому полагалось, а потом произошел такой побег оттуда, что сразу семь человек скрылись среди ясного дня - и как в воду канули.

- Выдумываешь ты все! - не поверил Ганька. - Ты же тогда маленький был.

- Ничего не маленький! Было мне уже двенадцать лет. А ты если не веришь мне, возьми да спроси у Димова - правду я говорю или брехней занимаюсь.

Но расспрашивать Димова об этом Ганька постеснялся, хотя и не раз разговаривал с ним про Василич Андреевича и Романа, которого Димов считал своим спасителем. Роман и покойный мунгаловский фронтовик Тимофей Косых спасли его от расправы пьяных кулаков во время митинга мобилизованных в восемнадцатом году, и Ганьке было приятно, что Димов помнил об этом.

4

Оставив Чубатова в разгромленном госпитале, Ганька и Гошка отправились в бакалейки. Боясь нарваться врасплох на дружинников, возможно ожидающих ночи, чтобы уйти незамеченными на свою сторону, ребята шли с большими предосторожностями. Часто сворачивали с Дороги и пробирались по заваленному буреломом лесу. В лесу причудливо чередовались свет и тени, стояла первобытная тишина. Пахло древесной гнилью, прелыми листьями и грибами. То и дело попадались под ноги целые семьи груздей, маслят и обабков. На влажных прогалинах краснели россыпи брусники и крупной, как дикий маньчжурский виноград, голубицы, хорошо утолявшей жажду.

Пройдя половину пути, ребята так устали, что устроили короткий привал. Развели под столетней лиственницей небольшой костер. Пока жарили на углях нанизанные на прутья и посыпанные солью обабки, озабоченно разговаривали.

- Как ты думаешь, уцелел кто-нибудь, кроме нас? - спросил Ганька.

- Кто ж его знает, - вздохнул Гошка. - Не видал я среди убитых только Бянкина с Антониной Степановной. А спаслись они или нет - остается лишь гадать.

- Да ведь Бянкин вчера с Жолсараном Абидуевым в бакалейки уехал! вспомнил вдруг Ганька. - Я своими глазами видел, как они уезжали. И как я забыл об этом?