Катер связи - Евгений Евтушенко

Под ними с хриплым патефончиком

галдели, пили и сорили.

Но, даже не оставшись в целости,

стоят, на это не пеняя,

свой долг задумчивого шелеста

все так же строго выполняя.

Шуршат, с природой обрученные,

в часы дневные и ночные,

не глядя ни на копоть черную,

ни на разводы нефтяные...

Еще я наблюдал из рощицы,

в задорный вслушиваясь гомон,

как шли девчонки-фрезеровщицы

к реке по берегу другому.

Они устали все, наверное.

В столовке чуть перекусили,

а после по обыкновению

стояли где-то в магазине.

Но было столько в них свечения,

когда они спускались к ивам,

что я подумал — нет священнее

природной тяги быть счастливым.

Они снимали платья, тапочки,

в реке визжали несолидно.

И пели. Песни были так себе,

но чем-то трогали их, видно.

101

А невдали в закате брезжущем,

острижены и грубоваты,

стараясь выглядеть небрежнее,

стояли юноши-солдаты.

Наверно, были на учении.

Попробуй сам поди поползай!

Но то же самое свечение

в них было, скрытое под позой.

Солдаты, шуточки подбрасывая,

курили «гвоздики» картинно.

А рядом, самая прекрасная,

река вперед себя катила.

А я смотрел, смотрел, завидуя,

к себе же ощущая жалость,

и вера в истины забытые

во мне тихонько воскрешалась.

102

ДАВАЙТЕ, МАЛЬЧИКИ!

Я был жесток.

Я резво обличал,

о собственных ошибках не печалясь.

Казалось мне —

людей я обучал

как надо жить,

и люди обучались.

Но —

стал прощать...

Треволсная примета!

И мне уже на выступленьи где-то

сказала чудненький очкарик-лаборантка,

что я смотрю на вещи либерально.

Приходят мальчики,

надменные и властные.

Они сжимают кулачонки влажные

и, задыхаясь от смертельной сладости,

отважно обличают

мои слабости.

Давайте, мальчики!

Давайте!

Будьте стойкими!

Я просто старше вас в познании своем.

Переставая быть к другим жестокими,

103

быть молодыми мы перестаем.

Я понимаю,

что умнее —

со стыдливостью.

Вы неразумнее,

но это не беда,

ведь даже и в своей несправедливости

вы тоже справедливы иногда.

Давайте, мальчики!

Но знайте, —

старше станете

и, зарекаясь ошибаться впредь,

от собственной жестокости устанете

и потихоньку будете добреть.

Другие мальчики,

надменные и властные,

придут,

сжимая кулачонки влажные,

и, задыхаясь от смертельной сладости,

обрушатся они

на ваши слабости.

Вы будете —

предсказываю —

мучиться,

порою даже огрызаться зло,

но все-таки в себе найдете мужество,

чтобы сказать,

как вам ни тяжело:

«Давайте, мальчики!»

104

Пришли иные времена.

Взошли иные имена.

Они толкаются, бегут.

Они врагов себе пекут,

приносят неудобства

и вызывают злобства.

Ну, а зато они — «вожди»,

и их девчонки ждут в дожди

и, вглядываясь в сумрак,

украдкой брови слюнят.

А где же, где твои враги?

Хоть их опять искать беги.

Да вот они — радушно

кивают добродушно.

А где твои девчонки, где?

Для их здоровья на дожде

опасно, не иначе —

им надо внуков нянчить.

105

Украли всех твоих врагов.

Украли легкий стук шагов.

Украли чей-то шепот.

Остался только опыт.

Но что же ты загоревал?

Скажи — ты сам не воровал,

не заводя учета,

все это у кого-то?

Любая юность — воровство.

И в этом — жизни волшебство

ничто в ней не уходит,

а просто переходит.

Ты не завидуй. Будь мудрей.

Воров счастливых пожалей.

Ведь как ни озоруют,

их тоже обворуют.

Придут иные времена.

Взойдут иные имена.

106

к .

НЕУВЕРЕННОСТЬ

Самоуверенность блаженна,

а неуверенность грешна.

Души подспудные броженья

подергивает льдом она.

Я суеверно не уверен.

Скрывая внутренний испуг,

то в чем-то слишком неумерен,

то слишком скован я и скуп.

Себе все время повторяю:

зачем, зачем я людям лгу,

зачем в могущество играю,

а в самом деле не могу?!

Что, — вдруг поймают, словно вора,

и я, для всех уже иной,

обманщик, шулер и притвора,

пойду с руками за спиной.

И не дает мне мысль об этом

перо в чернила обмакнуть...

О, дай мне, боже, быть поэтом!

Не дай людей мне обмануть.

107

Из

Будем великими!

ранних стихов.

Жизнь делает нас маленькими часто,

возможное величие губя.

«Ты маленький!» — вокруг шипят несчастья,

подстерегая мстительно тебя.

«Ты маленький!» — хохочет быт глумливо,

заботами и дрязгами круша.

«Ты маленький!» — грохочут в небе взрывы,

тебя в тра'ву вдавив, как мураша.

«Ты маленький! — стучит бесстрастно маятник. —

Ты никуда от смерти не уйдешь!»

«Ты маленький! Ты маленький! Ты маленький!» —

в ладоши бьет, приплясывая, ложь.

Но помни в самой трудной полосе,

назло всей дряни мира не отчаясь:

еще под сердцем матери качаясь,

мы изначально гениальны все.

Ты человек. Тебе лишь то под стать,

что подобает всем бессмертным ликам.

Надумана задача — стать великим.

Твоя задача — маленьким не стать.

ЭКСКАВАТОРЩИК

А. Марчуку

Ах, как работал экскаваторщик!

Зеваки вздрагивали страстно.

От зубьев, землю искорябавших,

им было празднично и страшно.

Вселяя трепет, онемение,

в ковше из грозного металла

земля с корнями и каменьями

над головами их взлетала.

И экскаваторщик, таранивший

отвал у самого обрыва,

не замечал, что для товарищей

настало время перерыва.

С тяжелыми от пыли веками

он был неистов, как в атаке,

и что творилось в нем, не ведали

все эти праздные зеваки.

Кто знал, что с дальней-дальней

Ржевщины

пришла сегодня телеграмма?

Кто слышал в грохоте скрежещущем,

как парень шепчет: «Мама... Мама...»

109

Случилось горе неминучее,

но только это ли случилось?

Все то, что раньше порознь мучило,

сегодня вместе вдруг сложилось.

В нем воскресились все страдания.

В нем — великане этом крохотном —

была невысказанность давняя,

и он высказывался грохотом!

С глазами странными, незрячими

он, бормоча, летел в кабине

над ивами, еще прозрачными,

над льдами бледно-голубыми,

над голубями, кем-то выпущенными,

над пестротою крыш без счета,

и над собой с глазами выпученными

застывшим на Доске почета.

Как будто бы гармошке в клапаны,

когда околица томила,

он в рычаги и кнопки вкладывал

свою тоску, летя над миром.

Летел он... Прядь упрямо выбилась.

Летел он... Зубы сжал до боли.

Ну, а зевакам это виделось

красивым зрелищем — не боле.

110

КАРТИНКА ДЕТСТВА

Работая локтями, мы бежали, —

Кого-то люди били на базаре.

Как можно было это просмотреть!

Спеша на гвалт, мы прибавляли ходу,

зачерпывали валенками воду

и сопли забывали утереть.

И замерли. В сердчишках что-то сжалось,

когда мы увидали, как сужалось

кольцо тулупов, дох и капелюх,

как он стоял у овощного ряда,

вобравши в плечи голову от града

тычков, пинков, плевков и оплеух.

Вдруг справа кто-то в санки дал с оттяжкой.

Вдруг слева залепили в лоб ледяшкой.

Кровь появилась. И пошло всерьез.