Последний бриллиант миледи - Ирэн Роздобудько

И единственным его защитником окажется верная и уважаемая образованной общественностью «Литературная Украина».

«Кстати, надо поинтересоваться, будет ли сегодня корреспондент из «Литературки», – подумал Дартов, подбирая галстук. – Фото с московскими коллегами не мешало бы сделать…»

На плите что-то зашипело – это вылился кипяток, в котором варились четыре толстых сардельки. В свои сорок с хвостиком Жан еще ни разу не был женат, хотя женщин у него было много и на любой вкус: от молоденьких поэтесс из провинции, живших у него по нескольку недель, до изысканных окололитературных дам, которые «забегали на огонек» и охотно выслушивали пламенные речи литературного мачо. Жан не решался признаться даже себе самому, что не может жениться не только потому, что это ограничит свободу, которую должен иметь художник, а скорее из-за безумного страха раскрыть тайну своей литературной лаборатории. Этот страх был сильнее любви.

Сегодня он должен был выступать вместе со своими сверстниками из «ближнего зарубежья», знакомым по прежним молодежным семинарам, которыми он восторгался и которые, по незнанию языка, считали его своим «братом по цеху». Но высокие эмоции давно ушли в прошлое. Жан гордился тем, что именно он будет выступать «на уровне». Потому что смог удержаться, потому что не спился и имеет хороший презентабельный вид в отличие от непризнанных любителей Борхеса, которые все еще толкутся в дешевых забегаловках, сбивая с толку юных бакалавров-филологов.

Жан Дартов поужинал, надел лучший костюм, прихватил с собой пачку новых книг, небрежно бросил их на заднее сиденье «мицубиси» и отправился в лавру, мысленно проговаривая свою речь.

Разочарование постигло его с первых минут встречи с гостями. Дартов с удивлением и чувством внутреннего дискомфорта сразу заметил, что один из гостей – поэт из поколения «восьмидесятников», который якобы сейчас жил в одной из европейских стран, был одет в дешевую синюю курточку и помятые брюки. К тому же он стоял в окружении таких же нереспектабельных собратьев и на глазах у всех отхлебывал из плоской бутылки водку, закусывая после каждого глотка пирожками сомнительного вида.

Жан все же подошел и напустил на себя такой же богемный флер, который, правда, не очень вязался с его шикарным костюмом и безупречно подобранным галстуком. Московский гость тут же положил ему на плечо свою жирную от пирожков ладонь, и Жан понял, что он как писатель, как талантливый представитель своего поколения все же существует, что его приняли, что он – свой.

Начались разговоры на общие темы, воспоминания, цитирование стихов, прикладывание по очереди к залапанной бутылке водки. Жан тоже, преодолевая отвращение, сделал глоток и предложил всем пачку «Голуаза». И с тем же неприятным чувством наблюдал за тем, как шумная толпа моментально разметала сигареты, а поэт, снисходительно похлопывая его по спине, прихватил целых пять. В то же время Жан на уровне подсознания ощущал, что этот круг – а в нем были и свои, те самые, что околачиваются по дешевым кабакам, – насмехается над ним, презирает и использует его. Публика уважительно обходила этот богемный кружок и направлялась в зал библиотеки, молодежь останавливалась и под предлогом «давайте перекурим…» глазела на писателей, девушки в очках прижимали к груди книжки, с которыми мечтали подойти к авторам, чтобы получить автограф или приглашение на кофе. Жан заметил, что ни у одной их них не было его шикарного издания «Украина моя калынова» – только тоненькие сборники гостей и совсем плюгавенькие книжечки «восьмидесятников».

Поэт наконец сбросил тяжелую руку с плеча Жана и замахал кому-то из толпы, тыча своего приятеля в бок: «Сейчас я тебя познакомлю… Это мой друг – классный мужик и большой талант! Хоть будет перед кем бисер метать!»

Жан с интересом посмотрел в ту сторону, куда было обращено внимание поэта. Из толпы показался Макс с загипсованной до локтя рукой. Рядом с ним шла удивительно красивая стройная женщина в потертых джинсах. Жан вздрогнул…

– Привет, Иван! – через плечо бросил ему Макс и сразу же попал в медвежьи объятия поэта.

– Чертяка! Ну ты как всегда! – кричал поэт, указывая на сломанную руку Макса. – В морду кому-то, небось, заехал? А это кто такая – любовница или жена? Везет же тебе на баб! Ничего, если я вдруг блевану? – обратился он к женщине.

– Только не на мое вечернее платье! – просто ответила она.

– Абажаю ваш язык! – продолжал фонтанировать поэт, вежливо наклоняясь и целуя руку Жанне. – А ты маладец!

Дартова оттеснили, и он гадливо, но с завистью наблюдал, как непринужденно общаются эти совершенно разные люди, как легко находят они общий язык, и этот язык был ему незнаком.

Поэт представил всем Макса, без конца повторяя всякие банальности вроде «вот человек, тоже просидел в совдеповской заднице, а себя не предал…» – и Дартов вздрагивал, принимая эти слова как выпад против себя…

Он вздохнул с облегчением только тогда, когда всех наконец пригласили в зал. Но настроение было испорчено. Он утешал себя тем, что, вопреки всему, выступать перед гостями будет именно он, а не какой-то выскочка-неудачник с загипсованной рукой.

Время пролетело незаметно. Макс сидел на больничном, Жанна взяла отпуск за свой счет, и они беспечно тратили деньги. Сумма в две с половиной тысячи гривен казалась им безразмерной. Влада, как всегда, занималась своими делами, и они часто оставались дома наедине. Порой они даже не застилали постель, и зеленый халатик Жанны был для Макса самым изысканным нарядом в мире.

Они никогда не останавливались так надолго в погоне за хлебом насущным, и эти дни, растянутые во времени и пространстве, как густой мед, капали с небесной ложки, сгущались, консервируя в себе каждое слово, каждый жест и движение. Они давно привыкли понимать друг друга без слов, но теперь эта пауза во времени позволила им по-новому осознать, насколько они близки. Даже вечерние вторжения Влады с ее безумными идеями и болтовней, к которым они уже давно привыкли и с которыми смирились, вызывали почти физическую боль, как укол в десну при посещении стоматолога.

– Мы просто эгоисты! – говорила Жанна, когда они закрывались в своей комнате и делали вид, что в восемь часов вечера уже спят, лишь бы не выходить на кухню.

Утром они находили ужин, который служил им завтраком, и «строгую» записку с инструкциями: «Купить хлеба» или «Разморозить курицу».

Однажды утром в записке было сказано: «Сумасшедшие! Во-первых: настал срок снимать гипс (врач работает с 14.00), во-вторых: деньги закончились! Целую. Влада».

– Она права, – сказал Макс, – нужно браться за ум. Пошли в больницу, а потом вместе заглянем в агентство. Узнаем, как дела с переводом, и получим обещанную часть гонорара. А поужинаем в ресторане.

Через час они уже ехали в центр. Макса освободили от гипсового нарукавника.

– Надо размять руку! – повторял Макс и обнимал Жанну всю дорогу – в троллейбусе, в метро, на ступеньках эскалатора.

«Вот босяки!» – обругал их какой-то старичок, и они засмеялись, ведь и впрямь напоминали двух распущенных подростков в рваных джинсах.

– Кстати, дед метко подметил, – сказал Макс. – Знаешь, что мы сейчас сделаем? Получим деньги, и я поведу тебя в лучший бутик – купим тебе вечернее платье и туфли на высоких каблуках. Какого цвета ты хочешь платье? Зеленого?

– Господи, это какой-то лягушачий цвет! – засмеялась Жанна. – Я его никогда не любила.

– А я люблю тебя в зеленом… В нем ты похожа на боттичеллиевскую Венеру.

– Насколько я помню, она – раздета…

– Какая разница! Ты даже в скафандре будешь выглядеть как раздетая!

– Ничего себе! – притворно строго сказала Жанна. – Ведите себя прилично, господин миллионер!

Наконец эскалатор поднял их наверх, и Макс заглянул в свой блокнот – он никогда не запоминал адреса.

– Это тут, недалеко, – сказал он.

В тихом переулке длинной цепочкой протянулись маленькие частные кафе, мелкие фирмы и магазинчики.

– Это здесь, – сказал Макс, еще раз сверяя адрес по записной книжке.

– «Салон модной одежды “Пани Амелия”», – прочитала вывеску Жанна, – ты ничего не путаешь?

– Ничего. Может, салон взял здесь помещение в аренду – тогда его, кажется, не было… Зайдем.

В салоне стоял запах духов и дорогих вещей, девушка-продавец, взглянув на их одежду, даже не встала со своего стула – только, на всякий случай, незаметно положила палец на кнопку вызова охраны. Она с недовольным видом подтвердила, что салон действительно открылся неделю назад, а раньше помещение принадлежало горсовету и долгое время находилось в состоянии перманентного ремонта. О существовании издательского представительства она слышала впервые.

Макс с Жанной обошли еще несколько магазинов и кафе, но поиски не дали никаких результатов…

– Я идиот… – сказал Макс, когда они, уставшие и измотанные, наконец присели в одной из кофеен. – Тебе нельзя жить со мной… Можешь бросить меня в любой момент. И, пожалуйста, не говори мне, что «рукописи не горят»! Я всегда знал, что нельзя жить с литературы. Я ненавижу само это слово. Я бы отстреливал таких идиотов, как я. Молчи. Я больше ничего не хочу слышать!