Дыхание Смерти - Роберто Диоталлеви

Караван медленно полз по пустыне. Горячее солнце нещадно жгло все живое. Тяжело нагруженные верблюды, усталые, еле переставляли ноги. Их было около трех десятков. Зикх знал точнее, а погонщики говорили просто, что верблюдов «много». Тяжело навьюченных лошадей было десять — это знали все. До десяти в караване Зикха умели считать даже погонщики. Кулл восседал на спине гнедого скакуна и наблюдал: в бескрайних желтых песках с однообразными горбами барханов медленно и величественно проплывали полосатые тюки. В самом хвосте, на спине большого рыжего верблюда, покачивался белый шелковый паланкин, окруженный отрядом суровых комморийцев.

Этот караван шел проторенной тропой, от колодца к колодцу, и от этого, на взгляд Кулла, двигался излишне медленно. Кроме того, присутствие в караване женщины изрядно замедляло ход. Кулл невольно думал, что, если бы ему пришлось идти пешком и нести эту красотку на себе, он и то двигался бы намного быстрее. Все началось с того, что в пяти лигах от Эбера (город едва успел скрыться из виду) караван вдруг стал замедлять ход и охранник поскакал вдоль длинной череды верблюдов, выкрикивая приказ остановиться. Оказалось — госпожу укачало. И чуть ли не под самыми стенами они стояли до полудня, лошади стояли, верблюды лежали, погонщики сидели, вода тратилась, солнце палило, время шло, женщина приходила в себя.

Ближе к полудню тронулись, но не прошли и лиги, как снова встали. Кулл злился, призывал на помощь всех богов, но его молитвы и его проклятия действовали одинаково, то есть никак. Когда они вышли из Эбера, Кулл был уверен, что караван придет в Гайбару через два раза по десять дней. После первой остановки он решил, что они придут туда через две луны. Когда солнце село в пески, стих ветер, опустилась тьма и цепочка усталых верблюдов сбилась в кучу, располагаясь на ночлег, Кулл уже был уверен, что караван в Гайбару вообще не придет.

Он лег спать злой и недовольный жизнью, а поднялся еще до солнца и, как это с ним частенько случалось, в прекрасном настроении. Приключения бывают всякие. Бывают, наверное, и такие. Путешествие только началось, женщина в караване еще не привыкла к мерной поступи верблюда, жаре и неудобству походной жизни. Кулл невольно думал: как она там, хрупкий цветок гей-рема, в душном паланкине, закутанная в шелк так, что видны одни глаза, зеленые, как изумруды? Деревянное сиденье, накрытое постоянно съезжающей подушкой, и узкое пространство, ограниченное плотными шелковыми стенами. И больше ничего. Ни посмотреть вокруг, ни поговорить.

А в конце пути — гейрем какого-нибудь захудалого гайбарийского вельможи. И это после сераля самого правителя. Впрочем, судя по рассказу Зикха и поведению прежних хозяев, Кулл мог ставить все, что он получит от Ритула, против скорлупы от прошлогодних орехов, что надолго она в Гайбаре не задержится.

Когда караван снова встал, Кулл уже не сердился. Он подъехал к узорному паланкину, охрана тут же сомкнула ряды и обнажила оружие, и учтиво предложил Ритулу:

— Может быть, госпожа желает выйти, размять ноги, подышать воздухом?

— Госпожа не желает выходить, — оборвал его Ритул, не двигаясь с места.

Кулл возвысил голос и повторил свое предложение, надеясь, что достигнет ушей дамы в паланкине. И верно, шелковые занавески слегка дрогнули. Кулл устремил туда взгляд, надеясь, что увидит хотя бы силуэт незнакомки, но Ритул, тоже возвысив голос, мрачно повторил:

— Госпожа не желает выходить. Ей уже лучше. Мы можем двигаться, проводник.

Куллу ничего не оставалось, как вернуться на свое место во главе каравана. Жизнь понемногу налаживалась. Госпожу укачивало уже не так сильно. На второй день пути они стояли всего два раза и не слишком долго, но, прикидывая пройденный путь, Кулл с тревогой начинал думать, что, двигаясь с такой скоростью, до колодца они не дойдут. Им просто не хватит воды.

Над песками висела серая предрассветная марь. Привычный рисунок звездного неба сместился далеко на закат. Первые лучи рассвета уже тронули лохматые «горбы» барханов, ветер вздохнул, шевельнув бескрайние пески, шелохнулась до половины зеленая, до половины бурая трава у неприметного источника, не ведомого ни одному проводнику караванов. Да если б и проведали о нем, вряд ли это внесло хоть какое-то оживление в безмятежную картину.

Старый колодец, некогда аккуратно выложенный плитами, но теперь заброшенный и полузасыпанный сырым песком, находился в стороне от караванных троп. Неподалеку от жалкого оазиса торчали из земли развалины не то дворца, не то древней крепости, не то целого города, занесенного песками за века так, что остались лишь венцы башен, торчащие из земли, подобно обломанным зубам. Они стойко сопротивлялись неумолимо наступающей пустыне и времени, и в этом бродячие ветры были им верными союзниками.

Одинокий всадник, неторопливо приближавшийся со стороны восхода, на низкорослой пегой лошаденке, видимо, прекрасно знал об источнике в развалинах. Лошаденка уверенно шлепала по песку широкими неподкованными копытами, направляясь прямиком к колодцу.

Всадник бросил поводья, спешился и, опустившись на колени, жадно припал к воде. Лошадь фыркнула, переступила копытами и после недолгого раздумья сунула в чашу свои мягкие губы, толкнув всадника лбом, чтобы посторонился. Солнце медленно поднималось над развалинами, и розовые, еще нежаркие лучи его скользили по старой, выветрившейся от времени кладке. В разгорающемся рассвете все четче обрисовывался силуэт сторожевой башни, похожей на исполинскую голову в островерхом шлеме, а остатки древней стены могли бы напомнить огромные лапы какого-нибудь спящего зверя или голову свернувшейся змеи. И то и другое было одинаково неприятно, чтобы не сказать — страшно. Казалось, древняя магия живет в этих стенах, живет и не собирается их покидать, живет, на горе и на погибель случайно заглянувших сюда путников.

Неожиданно конек фыркнул и прянул ушами. Не раздумывая, всадник пригнулся, метнулся в сторону и пружинисто вскочил на ноги, сжимая в руке обнаженную саблю.

— Последнее отребье не решается осквернить кровью источник, — проговорил он, — а тем более в Санджапуре.

С этими словами он обвел глазами компанию, которая незаметно окружила его и, вне всякого сомнения, собиралась его здесь и закопать. Их было шестеро. Свет еще не видел такого пестрого и такого оборванного сборища: опухшие лица, глубоко запавшие глаза с нехорошим, почти безумным огоньком в глубине, неуверенные движения, халаты с чужого плеча с полами, вымазанными конским дерьмом. Из них особо выделялся один — с огромным носом цвета недозрелого винограда.

— Мердек, — растерянно произнес он.