Двадцать тысяч лье под водой (пер. Вовчок) - Жюль Верн

«Ну! — думал я. — Если чудовище наткнется когда-нибудь на гарпун Неда Ленда, так ему, пожалуй, и не уйти живому».

Фрегат чрезвычайно быстро прошел мимо юго-восточного берега Южной Америки. 3 июля мы уже находились у входа в Магелланов пролив, близ мыса Дев. Только капитан Фаррагут не захотел войти в этот извилистый пролив, а постарался обогнуть мыс Горн.

Экипаж единодушно одобрил распоряжения капитана. И вправду, можно ли было ожидать встречи с чудовищем в этом узком проливе? Почти все матросы говорили:

— Да тут ему и не пролезть! Этакая махина здесь не продерется.

6 июля, около трех часов пополудни, «Авраам Линкольн» обогнул в пятнадцати милях к югу тот одинокий остров, ту скалу на оконечности американского материка, которую голландские моряки называли именем своего родного города, — мыс Горн. Обогнув его, мы взяли курс на северо-запад. На следующее утро фрегат уже скользил по водам Тихого океана.

— Не дремать! Не зевай! Гляди в оба! — говорили друг другу матросы.

И надо сказать, никто не дремал, не зевал и все глядели в оба. Награда в две тысячи долларов имела свою прелесть, глаза и подзорные трубы и минуты не отдыхали. И днем и ночью все вглядывались и всматривались в поверхность океана; страдающие куриной слепотой вдруг поднялись в общем мнении и возбуждали зависть: они ночью различали предметы гораздо явственнее и, значит, имели больше шансов выиграть приз.

Меня деньги не особенно прельщали, но я тем не менее никому не уступал в усердии. Я наскоро обедал, спал, что называется, одним глазом, пренебрегал и солнечным зноем, и проливным дождем и не уходил с палубы. Перегнувшись через борт на баке или опершись на поручни на шканцах, я пожирал жадными глазами пенистые борозды бурунов, которыми белел океан на необозримом пространстве до самого горизонта.

И сколько раз приходилось всем нам волноваться понапрасну! Какой-нибудь причудливый кит высунет из воды свою черноватую спину, и у нас уже дрожат поджилки. В одну секунду палуба покрывается народом. Из нижних кают офицеры и матросы валом стремятся на палубу, и все, затаив дыхание, всматриваются в одну точку до помутнения в глазах. Я так, бывало, напрягал глаза, что рисковал повредить себе сетчатку и ослепнуть, а мой невозмутимый приятель Консейль говорил мне своим спокойным голосом:

— Если бы их честь не так утруждали глаза, то их честь видели бы гораздо лучше и дальше.

Но все эти треволнения были напрасны. «Авраам Линкольн» лавировал, направляясь к увиденному чудовищу, а оно оказывалось простым китом или самым обыкновенным кашалотом и скоро исчезало, преследуемое общим негодованием и проклятьями.

Погода между тем стояла прекрасная, и плавание совершалось при самых благоприятных условиях. Было самое дождливое время года, так как в Южном полушарии июль соответствует нашему европейскому январю, но море было спокойно, и его можно было обозревать на огромном протяжении.

Нед Ленд по-прежнему скептически относился к нашим тревогам. Когда он не стоял на вахте, так он и не смотрел на море. А между тем удивительная острота его зрения могла бы принести огромную пользу! Но из двенадцати часов упрямый канадец восемь проводил в своей каюте, спал там или читал. Я его упрекал сотни раз за это постыдное равнодушие.

А он мне отвечал:

— Ба! Если и существует такое чудовище, так все-таки маловероятно, что мы его повстречаем. Как его нам повстречать? Ведь мы идем наудачу, куда бог даст. Говорят, видели это чудовище в водах Тихого океана. Ну, ладно, положим, его там видели. Да с той поры прошло уже два месяца, — неужели вы думаете, что оно все сидит на том же месте да поджидает нас? Судя по его нраву, так оно киснуть на одном месте не любит. Вы сами говорите: «Одарено необычайной скоростью движения», а вы лучше меня знаете, что если кто чем-нибудь одарен, так это не без толку, а на дело, на пользу. Помните, вы сказали сами: «Природа ничего бессмысленного не делает». Значит, если нарвал существует, так его теперь и след простыл.

На это я не знал, что ответить. Мы шли как слепые, наудачу, на авось, но иначе было невозможно. Рассчитывать положительно на встречу с нарвалом, разумеется, было нельзя. Однако никто из нас еще не сомневался в успехе предприятия и ни один матрос не побился бы об заклад против этого.

20 июля мы миновали тропик Козерога на долготе 105°, а 27 июля пересекли экватор на сто десятом меридиане. Затем фрегат направился на запад и вошел в центральный бассейн Тихого океана. Капитан Фаррагут полагал, и полагал очень резонно, что нарвала можно скорее встретить в глубоких водах, вдали от материков и больших островов, которых он, по-видимому, всегда избегал — наверное, потому, что «там для него слишком мелко», как объяснял нам боцман.

Фрегат прошел в виду островов Паумоту, Маркизских, Гавайских, пересек тропик Рака на долготе 132° и направился к Китайским морям.

Наконец мы пришли на место последних подвигов чудовища. Сказать по правде, мы все были ни живы ни мертвы. Все сердца учащенно бились, обеспечивая себе на будущее неизлечимые болезни. Я не берусь описать, как был возбужден весь экипаж. Люди не ели, не спали. Все мы испытывали необычайное волнение раз по двадцать в день: то оптический обман, то просто кто-нибудь из матросов вдруг крикнет или охнет. Нервы наши находились в состоянии постоянного напряжения, что неминуемо должно было вызвать скорую реакцию. И в самом деле, реакция не замедлила сказаться. Целых три месяца подряд — а нам каждый день казался за столетие — «Авраам Линкольн» скитался по северным водам Тихого океана и избороздил его во всех направлениях, гоняясь за попадавшимися китами, круто меняя курс, ложась с галса на галс, резко останавливаясь или прибавляя пары, рискуя сломать машину. Все пространство от берегов Японии до Америки было исследовано тщательнейшим образом. И ничего! Ничего решительно, кроме беспредельности пустынных волн! Ничего похожего на гигантского нарвала, или на подводный остров, или на разбитое судно, или на плавучий риф, — одним словом, ничего сверхъестественного!

Наступила реакция. Все пришли в уныние и упали духом, что открыло дорогу неверию. На борту «Авраама Линкольна» все испытывали новое ощущение, состоявшее из трех десятых стыда и семи десятых злости. Невыносимо стыдно было остаться в дураках, положась на какие-то бессмысленные сказки, — но еще более было досадно!

Горы доводов и доказательств, которые нагромоздили в продолжение целого года, вдруг все разом рухнули, теперь все стали есть и спать, стараясь наверстать время, которое даром потратили на выглядывание и высматривание небывалого чудовища.