Короткие истории - Леонид Хлямин

всякую ерунду; уже почти светать стало. Под утро мы все равно подмерзли. А позже мы еще ходили в три ночи за шампанским. Чтобы дверь подъезда не закрылась, и мы могли попасть обратно, я нашел какую-то швабру и положил ее на порог.

В магазине я потянулся за шампанским, но Андрей произнес: нет, будем пить дорогое, – и взял то, которое было по триста рублей что ли, – я не помню точно. Деньги, все равно нам любезно предоставлял как обычно Жорик. Потом были первые накрышники. (Что вообще может измениться в этом городе, где царит безвременье? Что такого может измениться?). Ну да, – вспомнил, – мы были здесь последний раз, когда устраивали последний накрышник, в первый день сентября 2010 года. Теперь здесь снег, как и на соседней крыше, «№2», по улице пр. Ленина 22а, где мы обитали в этом году в основном, и где тоже мутили накрышник с моими стихами и прочей хуйней. «Номер два», «номер один» – это условно. Еще я трахал на ней девчонок. Для многих крыша – это самое плохое место. – Что угодно, но только не на крышу. (Особенно для девочек). Многим девочкам запрещают родители ходить на крышу. Они вбили им в детстве, что это плохо. – Что угодно! Но только не на крышу. Ты могла сделать что угодно, но не на крышу пойти! Там наркоманы, бомжи и педофилы! – говорят родители. Я ни разу, ни разу пока что не видел на крыше ни одного бомжа, наркомана или педофила…

Крыша – территория моей маленькой душной свободы в этом городе.

…Она лежала на темно-ржавом листе железа, на парапете, а я стоял и трахал ее; в мои ноги больно впивались края этих ржавых листов. Трусы она носила в основном белые, и они меня как-то не возбуждали, признаюсь; как-то по-пионерски они выглядели. Но фигура, да, – занятия танцами сделали свое по сути неплохое, даже хорошее дело. – Фигура у нее была точеная. Почему вы скажите – «была»? – Я отвечу. – А она уехала, предварительно уйдя от меня, – надоело ей всё. И я надоел. Захотелось нового, новых чувств, ощущений. А потом, правда же, здорово совмещать материальное с полезным?! И приятное с полезным, то есть. А хули теряться? Она собралась уезжать, – у нее в планах было стопудово уехать с концами. Нахуя я ей нужен? Нихуя не нужен. Я был нужен только для исполнения ее мимолетных задач, на пути к цели; там к фотографу ее сводить знакомому, заплатить за нее, купить чего-то, еще чего-нибудь сделать. Она капризничала, а я терпел.

Один раз, когда я ее встретил после театрального банкета, пьяную, она набрала в рот минеральной воды, а потом весело выплеснула мне ее в лицо. Смачно так, с брызгами и звуком. Так захотелось в тот момент ее ебнуть по роже, по ее белому кукольному лицо, чтобы почувствовала, блядь, чтобы поняла что-то по жизни, что есть что-то серьезное и настоящее, что, блядь, есть честность, и что деньги в конце-концов тяжело зарабатывают честные люди, с невеселыми лицами, – такое что-то в мыслях завертелось в тот момент. Но я конечно сдержался, чтобы ее не ебнуть кулаком по морде, просто не знаю, как, но сдержался. Я улыбнулся и что-то сказал вроде того, что не стоит так делать и так себя вести. В таком духе что-то сказал. Она в ответ смеялась, и вела себя как самая настоящая тварь и сука. Как тварь. Но и такую ее, я любил тогда, и все прощал тут же, какой бы номер она мне не выкидывала.

Еще она, помню, говорила, что у нас сексуальная несовместимость, и была недовольна тем, что я недостаточно резко в нее вхожу. Ей нужно было резкости, она любила дрыгаться, – мне же этого не хотелось. – Куда еще резче? – говорил я. – И так сильно вполне… Специально меня третировала.

На улице был конец апреля… начало мая… конец мая. Полтора месяца мы весело проводили время на крыше. (Теперь там только твои влажные салфетки носит ветер, – не удержавшись, написал я ей как-то). Она была актриска. Русская красивая дура, мечтающая о большой жизни в столице. Внизу проносились машины, а из соседнего дома, из окна пялился скучный мудак какой-то, а из другого окна – старый дед. Мы никого не стеснялись. А что такого нам-то, влюбленным? Хотя, у меня есть такие знакомые, вроде того скучного мужика, которому не дают телки, и им приходится жить в своих извращенных фантазиях. Ведь те, кому не дают и становятся, наверное, уродами, у кого с этим делом не все в порядке… Но не ходят скучные мудаки в наше время по крышам. Они хотя бы не знают, как туда попасть на нее. По крышам шляются провинциальные поэты с провинциальными актрисками, мечтающими о большой карьере, конечно же, в первопрестольной…

Если идти трахаться на крышу, зайдя с первого подъезда, то вас будет видно с соседних домов, скорее всего. А если с последнего, где красуется наша, как бы сказали когда-то, непристойная надпись в стиле граффити, то видно с высотки, по улице Гагарина, в которой сейчас разместился корпус ебаного политеха. Кстати надпись служила (и еще послужит, если не закрасят) хорошим фоном для фотографий и стихов. Вот вам территория свободы. Крыши.

Я когда ходил устраиваться на работу в этот самый политех, то там имел честь общаться с одним гондоном, который разводил меня на деньги, вместо того, чтобы тупо принять на работу. Редкий мудила.

Стоя на чердаке, я снова задумался, что мы все так и не повзрослевшими подростками остались. Нам всем уже сильно за двадцать. А кому-то уже и тридцатник есть, и даже поболее. – Мы как подростки, сбежавшие от родителей, стоим холодным ноябрем, на чердаке крыши «№1» и собираемся дуть. Вернее, ребята мои собираются.

– Мы как классические «темные» личности стоим, выжидая. – Страшная дверь, дверь никуда, – говорит Дима.

Я подкладываю под нее, под дверь брусок железки, но она все равно сильно скрипит на ветру. В этом году очень рано началась зима, прямо в начале ноября, и нам приходится внюхиваться, думать, – а вообще попросту жить в своем городе, где стоит непонятное безвременье, если ты в нем родился и задерживаешься в нем, пересиживаешь, ничего не меняя. Это заметно только тем, кто в нем родился, и чувствует свою привязку к нему. Большинство из нас до сих пор безработные. Неустроенные. У всех почти есть высшее образование, а у меня теперь и ученая степень имеется, но хули