Козодои в Распадке - Огюст Дерлет

Я подождал, пока его истерика немножко не поутихнет.

– И чем же Они питаются? – спокойно спросил я.

– Вы это знаете! – неистово закричал он. – Кровью и духом: кровью, чтобы расти, а духом – чтобы лучше понимать людей. Смейтесь, если хотите, но вы должны это знать. Козодои-то знают – потому и поют всегда, и кричат под вашим домом.

Я не мог сдержать улыбки, хотя его серьезность была вполне искренней, но подавил в себе смех, которого он ждал.

– Но это, все-таки, не объясняет, зачем надо было поджигать дом и меня вместе с ним, насколько я знаю.

– Я не хотел вам зла, я просто хотел, чтобы вы уехали. Если у вас не будет дома, то ведь негде будет и оставаться.

– И вы высказываете сейчас мнение всех остальных?

– Я знаю больше, чем они все, – ответил он с легкой гордостью, пробившейся сквозь весь его вызов и настороженность. – У моего деда были книжки, и он мне много чего рассказал, и брат Уилбур много чего знал, и я знаю много, чего остальные не знают – что происходит там… – Он взмахнул одной рукой в сторону неба. – …Или там… – Он показал себе под ноги. – И много чего им знать вообще не надо, а то оно их сильно напугает. А знать наполовину – это вообще нечего не значит. Вам надо было сжечь эти книжки, мистер Харроп, – я вам говорил. Теперь уже слишком поздно.

Я вглядывался в его лицо в поисках хоть какого-нибудь знака того, что он говорил все это не всерьез. Но он был совершенно искренен и даже, кажется, немного сожалел, что определял мне ту безымянную судьбу, которую мог предвидеть. На какой-то миг я засомневался, что мне с ним делать дальше. Нельзя же просто так пренебречь попыткой спалить ваш дом, да еще, к тому же с вами самим в придачу.

– Ладно, Амос. Что вы там знаете – ваше дело. Но я знаю одно – вы подожгли мой дом, и я не могу закрыть на это глаза. Я думаю, вам следует это исправить. Когда у вас будет время, можете прийти и починить угол. Если вы это сделаете, я не стану ничего сообщать шерифу.

– Совсем ничего?

– А что там еще?

– Ну, если вы не знаете… – Он пожал плечами. – Я приду, как только смогу.

Каким бы смешным ни был весь его вздор, то, что он рассказал, привело меня в замешательство – в основном, потому, что во всем этом была какая-то дикая логика. Но, опять-таки, размышлял я, направляясь через лес к домику брата, некая извращенная логика присутствует в любом суеверии, и это объясняет цепкость суеверий, передаваемых от одного поколения к другому. И все же в Амосе Уотли был безошибочно виден страх – страх, не объяснимый ничем, кроме суеверия, поскольку Уотли был мощно сложен, и ему, по всей вероятности, не составило бы никакого труда одной рукой перекинуть меня через каменную стенку, разделявшую нас. И в его поведении, бесспорно, лежал зародыш чего-то глубоко тревожного – если бы я только мог найти к нему ключ.

III

Теперь я подхожу к той части моего рассказа, которая, к несчастью, по необходимости останется туманной, ибо я не всегда могу быть уверен в точном порядке или значении событий, в которых принимал участие. Растревоженный суеверным страхом Уотли, я отправился прямиком к дому брата и начал просматривать странные старые книги, составлявшие его библиотеку. Я искал какие-то дополнительные ключи к курьезным верованиям Уотли, но не успел я взять в руки и первой попавшейся мне книги, как меня снова наполнила несокрушимая уверенность, что эти поиски тщетны – ибо что дает человеку чтение того, что он и так уже знает? И что думают те, кто не знает об этом ничего, – разве это имеет какое-то значение? Ибо мне чудилось, будто я вновь вижу странный пейзаж – с его титаническими аморфными существами, вновь слышу, как хор поет чужие имена, намекающие на чудовищную власть, и пение это сопровождается пронзительной музыкой и завываниями, извергающимися из глоток, вовсе не похожих на человеческие. Эта иллюзия длилась лишь краткое мгновение – ровно столько, чтобы отвлечь меня от поисков. Я бросил дальнейшие исследования библиотеки брата и после легкого обеда вновь попытался продолжить расспросы, но так неудачно, что в середине дня все бросил и вернулся в дом в состоянии крайней нерешительности ума, не будучи столь уверенным, что люди шерифа в самом деле не сделали всего, что было в их силах, чтобы разыскать Абеля. И, хотя моя решимость довести дело до конца не убавилась, я впервые серьезно засомневался, удастся ли мне это выполнить вообще.

Той ночью я снова слышал странные голоса. Возможно, мне уже не следовало называть их странными, поскольку я слышал их прежде: они были неузнаваемыми и чужими, и источник их по-прежнему оставался для меня загадкой. Но этой ночью козодои кричали гораздо громче, чем раньше. Их крики пронзительно звенели в доме и в Распадке за домом. Голоса начали звучать, насколько я смог определить, около девяти часов. Ночь была пасмурной, огромные серые тучи давили на холмы и нависали над долиной, воздух был напитан влагой. Сама его влажность, однако, увеличивала громкость козодоев и усиливала странные голоса, как и прежде вскипевшие внезапно, – чрезмерные, неразборчивые, жуткие; более того, их невозможно было описать вообще. И снова это походило на литанию: хор козодоев набухал как бы в ответ каждой певшейся фразе – невыносимая какофония, поднимавшаяся до ужасных катаклизмов звука.

Некоторое время я пытался разобрать хоть что-то в тех чуждых моему естеству голосах, которыми пульсировала вся комната, но они оставались невнятными, они звучали как совершеннейшая белиберда, несмотря на мое внутреннее убеждение, что произносили они вовсе не белиберду, а нечто важное и зловещее, прекрасное и кошмарное, они внушали мне нечто, далеко превосходящее мои способности понимать это. Мне уже было все равно, откуда они исходят: я знал, что они возникают где-то в доме, посредством какого-либо естественного явления или как-то иначе – этого определить я не мог. Голоса были порождением тьмы или – такой возможности я тоже не должен был отрицать – возникали в сознании, глубоко растревоженном демоническим криком козодоев, со всех сторон, создававших ужасный бедлам, не заполнявших долину, дом и мой разум ничем, кроме своего грохота, резкого и пронзительного, кроме своего постоянного визга: «Уиппурвилл! Уиппурвилл! Уиппурвилл!»

Я лежал в состоянии, похожем на каталепсию, и слушал:

– Ллллллллл-нглуи, ннннннн-лагл, фхтагн-нагх, айи, Йог-Сотот!

Козодои отвечали раскатистым крещендо звука, заливавшего дом, бившегося о стены, вторгавшегося внутрь. Голоса отступали, и из холмов возвращалось эхо, разбивавшееся о мое сознание с лишь немного меньшей силой:

– Йгнайиих! Йотнк. Ииии-йя-йя-йяаххааахаахаа-хаа!..