Преемник - Марина Дяченко

Он обернулся; на лице его блуждало то рассеянно-счастливое выражение, с которым он проводил Господина Блондина. Правда, при виде меня оно несколько померкло — что хорошего в дряхлой старухе с растрёпанными космами, когда она, старуха, появляется, как из под земли! Впрочем, он тут же овладел собой, и на лице его появилось подходящее к случаю внимание.

— Добрый юноша, — продребезжала я надтреснутым голоском. — Подскажи бедной глупой старухе, что за прекрасный господин только что разговаривал с тобой?

Его губы дрогнули — тут были и гордость, и застенчивость, и удовольствие, и некое превосходство:

— Это мой отец, почтеннейшая.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы переварить это сообщение. Лицо парня казалось непроницаемым, но я-то видела, что он вот-вот лопнет от гордости. Сочтя, что старушечье любопытство вполне удовлетворено, он повернулся и зашагал прочь; мне пришлось покряхтеть, чтобы нагнать его снова:

— Э-э… Деточка… Зовут-то его как?

Он остановился, уже с некоторым раздражением:

— Вы нездешняя?

Я охотно закивала, тряся седыми космами и разглядывая собеседника в узкую щель своего самодельного капюшона. Кажется, парень ни на минуту не сомневался, что уж здешние-то все как один обязаны узнавать его папашу в лицо.

— Это полковник Эгерт Солль, — сказал он. Таким же тоном он мог бы сказать — это повелитель облаков, обитатель заснеженных вершин и заклинатель солнца.

— Светлое небо! — воскликнула я, приседая чуть не до земли. Эгерт Солль! Подумать только! То-то я гляжу — личико знакомое!

Теперь он смотрел на меня удивлённо.

— Маленький Эгерт, — прошептала я прочувственно. — Вот каким ты стал…

Он нахмурился, будто пытаясь что-то припомнить. Пробормотал нерешительно:

— Вы из Каваррена, что ли?

Милый мой мальчик, подумала я с долей нежности. Как с тобой легко. Из Каваррена…

— Из Каваррена! — задребезжала я воодушевлено. — Вот где он рос, родитель твой, на моих глазах рос, без штанишков бегал, пешком под стол ходил…

Он нахмурился — «без штанишков» было, пожалуй, слишком смело.

— Маленький Эгерт! — я тряслась от переполнявших меня чувств. — Да знаешь ли ты, юноша, что этого самого твоего родителя я и на коленках тетёшкала, и головку беленькую гладила, и сопли подтирала, а он, сорванец, всё норовил леденец с комода стянуть…

Парень отшатнулся, тараща глаза; тем временем моё сентиментальное старушечье сердце заходилось в сладких воспоминаниях:

— Глазки-то шустрые… Через забор к нам шмыгнёт, бывало, и давай яблоки воровать…

Он сглотнул — шея дёрнулась — но сказать так ничего и не смог.

— А старик-то отец мой, покойничек, хворостину однажды взял…

— Что вы мелете, — выдавил он наконец. — Какой… покойник?

У него, бедного, всё перемешалось в голове. Я наседала:

— …А как подрос наш орелик… Годков двенадцать было ему… Убегу, говорит, в актёры, лицедеить буду на сцене… В труппе господина Флобастера… Тут уж его батенька, дедушка твой, хворостину как взя…

— Вы, наверное, сумасшедшая, — осторожно предположил он. — Или перепутали имя.

Он пятился, и при этом всё быстрее и быстрее, досадуя, наверное, что ему попалась на редкость прыткая и ловкая старуха:

— Я?! Помилуй, деточка, я уж восемьдесят лет как всё помню! Актриса его сманила, и ведь так себе актриска, ни рожи ни кожи…

Он побагровел, резко повернулся и пошёл прочь; я нагнала его и побежала рядом; по дороге попалась лужа, и я в азарте перемахнула так, что по поверхности воды пробежала рябь. Он замедлил шаг и подозрительно на меня покосился. Чтобы загладить оплошность, я закряхтела с удвоенной силой; седые патлы забились мне в рот:

— Тьфу… Сынок… Тьфу… Не беги… пожалей… старуху… Актриска то… паршивая была, это я тебе гово…

С неба обрушился грохот колёс. Прямо перед моим лицом оказался карий лошадиный глаз в венчике из длинных ресниц; ещё мгновение — и круглые мохнатые копыта втоптали бы меня в мостовую. Заорал кучер, в потоке его слов я разобрала только «старую суку»; обжигающее конское дыхание отодвинулось — и карета, огромная, золочённая, пузатая как боров карета прокатила мимо, окатив меня грязью, ослепив мельканием спиц, обругав чёрным языком ливрейного лакея, громоздившегося на запятках…

…Моя брань догнала его в спину; он обернулся, и я ещё успела увидеть, как вытянулось и побагровело лакейское лицо. Карета давно скрылась за углом, а я стояла посреди улицы и орала, как базарная торговка, ругалась сквозь навернувшиеся на глаза слёзы, бранилась вслед, пытаясь криком изгнать запоздалый ужас — ещё волосок, и переехали бы…

Потом я обнаружила, что стою с непокрытой головой, что волосы растрепались у меня по плечам, а замечательный плащ из фарса о Трире-простаке зажат у меня в опущенной руке и купает в луже свои седые космы.

Мой недавний собеседник стоял чуть поодаль, и на лице его медленно сменяли друг друга всякие противоречивые чувства. Очевидно, превращение согбенной старухи в молодую и очень скандальную особу произвело на парня исключительное впечатление.

— Посетите представление, внучек, — сказала я ему сухо. — Труппа господина Флобастера, самые смешные на свете фарсы…

Развернулась и ушла, волоча плащ по мостовой и проклиная свой глупый, неожиданный, абсолютно бесполезный авантюризм.

Изрядно поплутав, я вернулась к месту нашей стоянки, получила выволочку от Флобастера и выстирала плащ в кадушке с ледяной водой. Жена нашего хозяина — весёлая молодуха — вертелась вокруг да около, ей было любопытно поглазеть на бродячих комедиантов.

— Милейшая, — обратилась я к ней, — вы слыхали когда-нибудь о господине по имени Эгерт Солль?

Она чуть не подскочила:

— Полковник Солль? Как же, это, милая, герой… Это, милая, если б не он, так и город спалили бы, уж лет двенадцать или больше, как наскок этот был… Ты молодая, может, не помнишь, но уж слыхала, наверное, кто их знает, откуда набежали, как саранча, орда громадная, бешеные, голодные и по-нашему не понимали… Резали и старых, и малых. Осада была, бургомистр-то растерялся, начальник стражи убёг… Полковник Солль, долгих лет ему, тогда ещё не полковник… Вот уж кто боец, так это боец, стражу собрал, людей собрал, муж мой ходил, вот… Отбили извергов этих, со стен поскидывали, кого в лес загнали, кого в реке потопили… Ну, и своих положили — меньше, чем в Мор, а всё поредел город… А если б не полковник Солль, так не знаю, девонька, что было бы, сожгли бы, пограбили, перебили да и всё…

Я поблагодарила разговорчивую женщину. Плащ висел на ветхой верёвке, заливая землю мыльными потоками.