Как вам живется в Париже - Кандала Тамара Ивановна

Зато Графиня, пожалуй, единственная, кто был не в восторге от выбранного Ксенией пути.

— Театр не должен быть ничьим выбором. Выбирать может только он сам. Театр — это судьба. Гораздо больше, чем любая другая профессия. Здесь ошибка может оказаться роковой — будешь жить с уязвлённой и униженной душой. Превратишься в нищую, мстительную и завистливую стерву. И при этом как законченный наркоман, не сможешь от этого отказаться, — выдавала Графиня филиппики, в надежде пробить броню Ксенькиного упрямства.

— Ну почему в нищую стерву? Меня носили на руках и платили так, что уже в семнадцать лет я могла бы всю семью содержать.

— Не путай кино с театром. Это как сравнивать Божий дар с яичницей. Они тебе, этой ранней славой, перевозбудили орган величия. В кино актрисой можно даже и не быть — достаточно фактуры. А в театре нужен талант от Бога и ещё кое-что.

Тут вступала Ксенина мать, Лилечка, как звали её все, несмотря на возраст.

— Ксенечка, — говорила она робко, зная, что её никто и никогда не слушает, — актёрство может быть хобби, времяпровождением, но никак не делом жизни. Ты понимаешь, что суть этой профессии — это развлекать людей за деньги. Причём, отказаться ты не можешь и выбирать, перед кем представляться, тоже не можешь. Кто заплатил, перед тем и выворачиваешь душу. Это же унизительно. В этой среде двойное освещение становится нормой света, а двусмысленность — нормой смысла. И это невыносимо, — добавляла она трагически. — Ты не знаешь, как страдал от этого твой отец, несмотря на славу. От этого и пить начал.

— И запомни, — вторила Графиня, — публичному человеку ничего не прощают. Ты знаешь, например, что по-югославски сцена — это «позорище». Представляешь, всю жизнь выходить на позорище!

— Выйди лучше замуж за дипломата, — советовала Лилечка, — с ним мир увидишь.

— Мама! Ну где я возьму тебе сейчас дипломата, — злилась Ксенька. — И потом, пока он дослужится до поста, на котором сможет мне мир показывать, я уже сто раз с ним разведусь.

— Ну, видишь, Соня, — сетовала Лилечка, — что у неё в голове. Она ещё и замуж-то не вышла, а уже точно знает, что разведётся.

— А какие кобели эти режиссеры! — не унималась Графиня. — Музы им, видите ли, нужны! А музы должны быть брезгливы. Вон, пришла к нам в прошлом сезоне молодая актриса, просто божественное создание. Просидела целый год на «кушать подано». А тут на днях забегаю к главному, выяснить отношения, а он её оприходует прямо на своём рабочем столе. При этом похож на фавна, насилующего козлицу. Впопыхах забыл даже дверь запереть на ключ. Ему хоть бы что. А она смотрит на меня с выражением кающейся верблюдицы и мычит что-то из своей неудобной позы. Пришлось извиниться и удалиться. По-светски.

Ксения хохотала, уверенная, что всё это не про неё.

— И твоего Главного я хорошо знаю. Тоже кобель. Но по сучьему типу. Это он сейчас тебе роль дал, пока ты ещё купаешься в своей киношной славе. Супостат. — При этом она бросила многозначительный взгляд на Лилечку. Та в ответ потупила взор.

Но все эти разговоры не производили на Ксению никакого впечатления. Она ни на мгновение не сомневалась ни в своих силах, ни в своём «святом призвании».

Тем страшнее разразилась катастрофа на премьере. Тем оглушительней стал её провал.

Поначалу она ничего не поняла. Она просто не слышала никакой реакции зала. Как в вакууме. Как в разряжённом пространстве. После сцены на балконе тишина стала оглушительной. Её охватила паника. В одно мгновение забылись все уроки Арсения Петровича. Здесь, впервые в жизни, она почувствовала себя жалкой, неуклюжей и абсолютно беспомощной. Ей неудержимо захотелось спрятаться, уползти, забиться в тёмный угол. Это было как во сне, когда кошмар становится невыносимым, и ты знаешь, что это сон, но не можешь проснуться. В ней осталось только одно чувство — желание умереть, вот сейчас, сразу, на месте и потом… потом будет уже всё равно. Дальнейшее она помнила смутно. Она действовала как механическая кукла, завод которой запрограммирован на определённое время. В перерыве, перед вторым актом ей пришлось дать дозу коньяка, просто чтобы она не потеряла сознание. Во втором акте в её сценах в зале раздавались уже откровенные смешки, многозначительный кашель и презрительные хлопки.

И здесь завод сломался — она забыла текст. На неё нашло полное оцепенение. Она не слышала ни подсказок суфлёра, ни партнёров. Она стояла посреди сцены, как сломанная игрушка, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой. Мизансцену обыграл более опытный Ромео — он подхватил её на руки и унёс за кулисы. Спектакль пришлось прервать, сославшись на внезапное недомогание героини.

За кулисами у неё начались рвотные судороги, которые ничем не могли остановить. Домой её привезли в состоянии истерического полубезумия. Пришлось вызвать врача, который сказал, что у неё психический шок и накачал её такой дозой успокоительного, что она проспала почти двое суток.

Очнувшись от этого сна-обморока, она дотащилась до ванной комнаты и, увидев себя в зеркале, ужаснулась. Черты её дивного, известного всей стране лица, были искажены мукой. Орехового цвета глаза, о которых говорили, что они завязаны верёвочкой у неё на затылке, заволокло какой-то грязно-серой дымкой, красиво очерченные губы кривились в нервном тике. И здесь, перед зеркалом, глядя самой себе в глаза, она поклялась, что больше никогда! никогда! её нога не ступит на порог театра, ни в каком качестве, даже зрителя, и что больше ни за что на свете ни её внешность, ни её личная жизнь не станут достоянием публики.

В этот момент произошло рождение другой Ксении. В ней умерло то беззаботное счастливое дитя, которым она умудрилась прожить до своих двадцати с лишним лет, и родилась женщина.

Однако, травма была настолько сильна и так глубоко загнана в подкорку, что когда-то это неминуемо должно было сказаться. Наступит в её жизни момент, когда при совершенно, казалось бы, невинных обстоятельствах, этот слом психики даст себя знать. Иначе я никак не могу объяснить того, что случилось больше чем через двадцать лет, какой демон её обуял, когда она изуродовала жизнь не только себе, но и самому близкому ей человеку.

Но в то момент, у себя в ванной, перед зеркалом, она казалась себе достаточно сильной, чтобы перешагнуть и забыть… перешагнуть и забыть.

«Научись оборачивать поражения в свою пользу… Тогда ты всегда будешь победительницей», — вспомнила она слова Арсения Петровича перед смертью. Он знал, подумала она, он знал… Как он мог это знать? Почему не предостерёг меня? Почему? Но она знала, что её упрёки несправедливы. Он пытался предостеречь её, много раз. Так же, как и Графиня. Но она была глуха. Ослеплена слишком рано пришедшей славой и поклонением. Слишком горда, чтобы допустить, что таланта у неё меньше, чем красоты. Слишком привыкла побеждать.

Ну что ж… сейчас, в свой двадцать один год, она всё начнёт сначала. У неё есть для этого всё, включая трёхлетнего сына. А для красоты в жизни всегда найдётся применение.

3

Так она приземлилась у нас на филфаке. Хорошее знание французского (специализированная французская школа) и четыре года театрального института, плюс, конечно, известность, дали ей возможность оказаться сразу на третьем курсе романо-германского отделения университета.

Будучи самой старшей, самой красивой и самой опытной, она сразу стала кумиром всей группы. Но, принимая обожание всех остальных, в подруги она выбрала меня. А я, я всегда мечтала иметь именно такую подругу — умную, сильную, с радиоактивным обаянием, заботливую, щедрую на чувства и снисходительную. И главное, в отличие от меня, с лёгким нравом, как говорят англичане easy-going, то есть легко парящую по жизни, не создающую проблем ни себе, ни другим. Ксения отвечала всем критериям, по крайней мере, я была в этом уверена. И я была влюблена в неё той любовью, которую в этом возрасте может вызвать только подруга-женщина. Она стала моей богиней, я была готова для неё на всё. Оставшиеся три года в институте мы прожили как сиамские близнецы, расставаясь только для сна.