Избранное - Кэндзабуро Оэ

— Это конец света.

У входа в парк, на конечной остановке автобуса, Исана, ведя сына перед собой, подошел к вращающемуся турникету и стал всовывать монету в узкую, как глаз, щель. Но монета лишь ударяла его по пальцам. Отверстие было закрыто. Он решил пойти к соседнему турникету, но Дзин сел на корточки в металлическом коридоре, ведущем к турникету, и расплакался. С ним ничего нельзя было поделать. В его затуманенном сознании вырисовывалось в определенной последовательности то, что должно было происходить, и вдруг все резко переменилось. И когда отец, всегда заставлявший его действовать в установленном порядке, теперь что-то изменил, Дзин решительно воспротивился, твердо придерживаясь того, что уже зафиксировалось в его мозгу. Однажды по ошибке Исана направил Дзина по коридору, не имеющему выхода и оканчивающемуся тупиком. Когда же он попытался его вернуть, тот, вопя, точно от физической боли, начал биться о стенку, буквально прилип к ней, и Исана пришлось потратить немало усилий, чтобы отодрать от нее тщедушное тельце сына. От отчаяния ребенок готов был пробить стену. Но поскольку это было невозможно, то, чтобы освободить от навязчивой идеи бедную голову жалобно плачущего, ни за что не желающего идти к другому выходу сына, он стал пугать его, делая вид, будто сам вдавлен в стену.

Сначала Исана изо всех сил старался вытащить сына, растопырившего руки и ноги, как водяной жук, из металлического коридора. Когда ему пришлось отказаться от этой мысли, он стал оглядываться вокруг и вслух определять расстояние до окружающих предметов, убеждая Дзина тем самым, что уступает его сопротивлению. Он надеялся, что таким способом ему удастся вернуть сыну покой и радость, освободив от навязчивой идеи и пустив его мысль в новом направлении. Потом он подошел к турникету и, делая вид, что сообразил, как можно легко преодолеть его, поднял мальчика и опустил на другой стороне. А сам быстро перебежал к соседнему, но Дзин за его спиной жалобно заплакал — он почувствовал себя одинокой душой, маковым зернышком, брошенным в этом злом, огромном мире. Исана еще стремительнее понесся к металлическому коридору и стал безуспешно пытаться просунуть в отверстие монету, пролезть через турникет — у него было чувство, будто за его спиной слышится его собственный отчаянный плач. Хотя между ним и сыном стоял преградой лишь турникет безлюдного входа в парк, собственное существование показалось ему таким эфемерным, таким неустойчивым, будто единственной опорой в жизни ему мог служить умственно отсталый ребенок. Наконец Исана нашел турникет, в который ему удалось опустить монету, и, встав на колени, прижал к себе дрожащего от страха ребенка, будто хотел, чтобы мягкое, теплое тельце сына вернуло ему душевный покой. В стороне на почтительном расстоянии от них стоял служитель парка. Почему кричит этот пожилой служитель да еще таким голосом, что волосы дыбом встают? Чего доброго мелкие звери в парке еще аппетита лишатся! — хотел сказать Исана. Но когда их взгляды встретились, служитель лишь робко предупредил:

— Парк уже закрыт. Увидеть сейчас чучела чудовищ все равно не удастся. Да и аттракционы уже не работают…

— Но мы приехали издалека, — сказал Исана и, продолжая обнимать сына, стал внимательно осматривать парк.

В погружающемся в сумерки парке не видно было ни одного посетителя, на огромной площадке беспомощно повисли прикрепленные тросами к высокому металлическому столбу самолеты и клетки, которые под действием центробежной силы, рожденной вращением, должны были взлетать вверх. Рельсы американских гор казались висящим в воздухе причудливым скелетом. И лишь выкрашенные в красный цвет бесплатные качели да зеленая листва, чуть прикрывающая ветви искривленных деревьев, выглядели живыми. Музыка в парке уже давно умолкла.

— Раз уж вы приехали издалека, можете, пожалуй, обойти парк. Пока рабочие не закончат уборку аттракционов и не уйдут, выход будет открыт, — сказал служитель Исана, который по-прежнему стоял на коленях и оглядывался вокруг.

Исана и Дзин не остановились у пруда с водоплавающими птицами, где стоял тяжелый запах разлагающихся моллюсков. Они не остановились у вольера с коварным, всегда готовым напасть злобным горным козлом, тощей свиньей и обессиленным зайцем. Они не остановились и у клетки с одинокой взъерошенной обезьяной, которая всем своим видом напоминала, что на воле обезьяны живут стаями. Исана с сыном шли так торопливо, что даже жирные голуби, уже не обращающие никакого внимания на посетителей, в панике разлетались. Сидевшие в отдалении голуби смотрели в одну сторону. Исана обратил внимание, что и водоплавающие птицы, и обезьяна, и все остальные животные повернулись в одну и ту же сторону, в сторону — заходящего солнца. Исана показалось, что эти животные всеми силами хотят предупредить его о чем-то, но они с сыном продолжали идти, не останавливаясь.

Наконец Исана и Дзин остановились у клеток со зверями, хотя и не собирались смотреть на тех, кто пойман и обречен на неволю. Исана с утра до вечера наблюдал за деревьями, а сын, поглощенный слушаньем записанных на пленку голосов птиц, проводил целые дни как бы наблюдая за птицами, — в общем, нельзя сказать, что они были равнодушны к тому, что их окружало. Из-за трепанации черепа, которую ему сделали вскоре после рождения, Дзин плохо видел правым глазом и, кроме того, привык жить взаперти, поэтому не научился видеть предметы в перспективе. Например, когда в углу клетки показался барсук, каждым своим движением демонстрируя, как ему ненавистно все вокруг, Дзин продолжал неотрывно смотреть на металлические прутья, и было непонятно, заметил он самого барсука или нет. Да и как объяснить обладающему слабым зрением и к тому же умственно отсталому ребенку, что представляет собой барсук, которого он видит первый раз в жизни? Исана должен был постоянно помнить о том, что воображение Дзина крайне ограниченно.

Исана и Дзин вышли на площадку с аттракционами. Перед ними, занимая площадь примерно в пятьдесят квадратных метров, высился огромный помост, на котором стояли так называемые волшебные чашки. Толпившиеся вокруг помоста подростки как по команде повернулись к Исана и Дзину и стали наблюдать за ними. По мере их приближения подростки, все вместе, кроме одного щуплого мальчишки, как откатывающаяся от берега волна, стали отступать к глицинии, скрывавшей общественную уборную. Исана сразу же обратил внимание, как, не сговариваясь, организованно они отступают. Он почувствовал, что они с Дзином невольно замедляют шаги, подходя к помосту с волшебными чашками. Из чувства самосохранения он, разумеется, не стал внимательно разглядывать находившихся у него за спиной подростков. И продолжал идти вперед как человек, завороженный видом волшебных чашек, но ребенок упирался, и его приходилось волочить, как мешок с песком, и они двигались все медленнее и медленнее.

Подросток, который не присоединился к остальным, вошел в находившееся на помосте помещение, где был расположен мотор. Он лишь мельком взглянул на приятелей, которые удалялись, делая вид, будто даже не знакомы с ним. Однако в его взгляде явственно проглядывала неприязнь к друзьям, бросившим его на произвол судьбы. Мальчишка включил мотор, не обращая внимания на Исана и его сына, замерших в нерешительности. Потом, демонстрируя профессиональное мастерство в обращении с этими сюрреалистическими предметами, начал извиваться вместе с пришедшими в движение волшебными чашками.

Волшебные чашки — огромные чайные чашки, предельно неустойчивые, двигаясь в соответствии с законами механики на помосте по невероятным орбитам, одновременно вращались вокруг собственной оси, и это их вращение порождало все новые головокружительно сложные перемещения по помосту — они то мчались навстречу друг другу, то разлетались в противоположные стороны. А тут еще прихоть мальчишки — был ли он механиком, или его просто наняли для уборки, — забравшегося в чашку, так что видна была лишь его макушка, заставили ее вращаться самым немыслимым образом. Дело в том, что чашка снабжена рулем, и, орудуя им, можно придать ей еще более стремительное вращение. Чашка вращалась, сталкиваясь с остальными, разметая их. Наконец время сеанса истекло, чашки замедлили бег, а потом совсем остановились, и только чашка, в которой сидел подросток, продолжала вращаться. Но вот и она остановилась рядом с тем местом, где стоял Исана с сыном, вылезший из нее мальчишка, потеряв ориентацию, начал мотать головой, чтобы прийти в себя, потом, беспомощно и осуждающе посмотрев на своих приятелей, точно ища у них поддержки, неожиданно встал на четвереньки, и его вырвало. Это зрелище почему-то встревожило Исана, а раздавшийся откуда-то снизу смех показался угрожающим. Невероятно, но это смеялся Дзин. Стоявший на четвереньках подросток, сильно вытянув вперед шею, как игрушечный тигр из папье-маше с качающейся головой, злобно посмотрел на Дзина. Его глаза в линзах заволакивающих их слез казались непропорционально огромными, как глаза малька, и в то же время нежно-влажными, привлекательными. Мальчишка оторвал от помоста правую руку и вытер рот — рукав выцветшей полосатой рубашки задрался, и показалось забинтованное запястье.