Ловец человеков - Надежда Попова

Глава 2

Второй день пути должен был стать последним – собственно, Курт уже понял, что сам он на настоятельском жеребце, один, не подлаживая скорость под семенящую поступь ослика, мог бы преодолеть это расстояние за день. Даже если учесть то, что по его просьбе дали хороший крюк в сторону – увидеть замок местного правителя, от которого до деревни было уже рукой подать.

Обиталище барона Эрнста Лотара фон Курценхальма представляло собой, как и многие родовые гнезда не слишком обеспеченных фамилий, довольно грубую помесь старинной постройки с улучшениями более поздних поколений. Простая тумба домины, сложенная здесь, судя по всему, еще Бог знает когда, опоясывалась стеной, достроенной уже впоследствии, еще позже очередной фон Курценхальм пристроил четыре башни и, похоже, совсем недавно (может даже, нынешний барон) – надвратную башню. Каждое из нововведений отличалось и обработкой камня, и кладкой, и, по чести говоря, качеством. Теперь так уже не строят, подумал Курт, придерживая шаг коня и приглядываясь; несмотря на очевидное губительное действие времени, заметное даже с такого приличного расстояния, именно центральная махина замка казалась монолитной и незыблемой. Стена отличалась мало, а вот башни… Возникало чувство, что их строил человек, ожидающий нападения со дня на день – не заботясь о наружности, да и, собственно, о качестве; «укрепления первой волны», которые должны сдержать натиск и дать обороняющимся время и возможность подтянуть силы. Нападение так и не состоялось, а башни перестраивать не стали по той же причине, что и коробку основного дома, – по недостатку средств.

Наступление свершилось много позже, чем его ожидали, и противник был не тот – замок атаковала природа, не встречая на своем пути сколь-нибудь заметного сопротивления. Плети хмеля разлеглись на внешней стене, а основная домина, как осадными лестницами и веревками, покрылась плотными, густыми лозами одичалого винограда и поветели. Холм, держащий на себе громаду замка, не облагораживался лет уж, кажется, восемь-девять – пробившиеся некогда тут и там деревья были уже толщиной с мужскую руку, окружили себя свитой из плотного кустарника и высокой травы и медленно, но неотвратимо шли в наступление.

Был некогда и ров, однако ныне его наличие лишь угадывалось по изгибу холма и покосившимся деревьям; Курт был уверен, что вода в нем уже давно зацвела либо вовсе пересохла. Вообще замок производил впечатление давно брошенного, несмотря на вывешенный над одной из башен штандарт, похожий, правда, скорее на какую-то большую бледно-желтую тряпку, нежели на знамя баронского рода.

– Хотите ближе? – тихо спросил отец Андреас, когда Курт приостановил коня.

– Нет, – отозвался он не сразу, пытаясь понять, опущен ли подъемный мост, или же просто когда-то упал с цепей и теперь лежит поперек ненужного рва сам по себе. – Я увидел достаточно.

Когда замок остался за спиной, он все еще ехал молча, подавляя противоестественное желание обернуться и пытаясь представить себе, как в этом каменном доме, который теперь, наверное, больше стал похож на склеп, вот уже полтора десятка лет ходит по коридорам одинокий полусумасшедший старик. Слышал ли барон обращенные к нему слова местного священника? Насколько вообще он воспринимает то, что окружает его? И сколько еще продержится в таком добровольном изгнании от мира…

– Уже недолго, – услышал Курт отца Андреаса и даже не сразу понял, идет ли речь об оставшемся до деревни пути, или это продолжение его мыслей.

Замок скрылся за листвой и стволами окруживших дорогу деревьев, и Курту показалось, что только сейчас он смог слышать птиц вокруг и дробный перестук копыт по пыльной, сбитой в камень земле. Невзирая на массу прочитанных в основном на ночь, весьма специфичных книг (как по необходимости, выучивая заданное, так и из собственного любопытства), на бесчисленное количество рассказанных все так же ночью сокурсниками историй о стригах, вервольфах и, что чаще, привидениях, он не начал коситься в темные углы или заглядывать под кровать, перед тем как лечь. Правды ради надо сказать, что, конечно, после особенно страшной истории первые пару часов он все-таки предпочитал не поворачиваться спиной к темным аркам и шугался взлетающих со двора голубей, но все-таки традиционный поход на кладбище на спор в начале пятого курса осилил без особенных нервных затрат… Однако сюда, к замку, ночью он уж точно предпочел бы не ходить. Отринув эмоции, Курт понимал, что все дело в банальной запущенности, в видимой опустелости этого места, да еще тишина – пугающая, одинокая тишина, словно и впрямь все вымерло, однако неприятный холодок меж лопаток остался, будто в спину неотрывно смотрели чьи-то внимательные глаза.

До самой деревни попутчики хранили молчание; Курт пытался вообразить, как будет он, зеленый юнец, не имеющий ни опыта, ни действительной силы, пусть и при всех его полномочиях, добиваться встречи с владетелем этого сокрушенного родового гнезда. Он покосился на отца Андреаса, вспомнив, как тот сетовал на далекую и фактически не существующую для этих мест королевскую власть. А ведь здесь, в этой глуши, даже всемогущая Конгрегация, даже ему, ее представителю, кажется чем-то столь же далеким, почти сказочным и мнимым; Курт ощутил вдруг себя таким одиноким, словно неведомая сила однажды взяла его с земли и перенесла на отдаленный остров. И если вдруг сейчас святой отец сбросит свою смиренную личину, обнажит невесть откуда взявшееся оружие и проткнет насквозь своего спутника – когда спохватятся, когда вспомнят о том, что выпускник академии святого Макария номер тысяча двадцать один давно не давал о себе знать? Через две недели? Месяц? Даже шанс найти тело – ничтожный… И когда другой выпускник, под номером, скажем, тысяча сто, прибудет сюда, ответом на его вопросы будут удивленно-невинные взгляды и непритворное недовольство – дело-то давнишнее, кто ж теперь упомнит, какие люди здесь были и что делали…

Курт встряхнул головой, выпрямившись в седле и устремив взор вперед, на первый домик Таннендорфа, появившийся из-за поворота. Все это игра воображения, мысленно четко проговаривая каждое слово, возразил он сам себе. Во-первых, никто не посмеет поднять на него руку; и репутация, на которую временами он так пенял, играет в этом роль не последнюю. Во-вторых, ни одно нападение на следователя, даже не закончившееся смертью оного, за последние тридцать лет не осталось ни нераскрытым, ни безнаказанным – и карали за такое безжалостно, в самом страшном смысле этого слова. Этого не скрывали, об этом не умалчивали – об этом рассказывали знакомым и друзьям, между делом соседу по столу в трактире, не препятствуя слухам расходиться в народе. Об этом должен знать каждый: покушение на члена Конгрегации или хотя бы посягательство на его здоровье – crimen excepta, преступление среди преступлений, преступление чрезвычайное.