Крах игрушечного королевства - Эд Макбейн

— Ага.

Лэйни с видом глубокого уныния поковырялась в своей порции жареной рыбешки. Она явно вбила себе в голову, что Сантос уже все решил, и дело проиграно. Один ее глаз был обращен на меня, второй глядел куда-то в сторону. Лэйни залила рыбу кетчупом. Ее загорелое лицо покрылось легкой испариной. Похоже, кондиционеры этой забегаловки тоже делали в каком-нибудь Пхеньяне. Лэйни поднесла рыбешку ко рту.

— На самом деле, то, что он должен решить к концу недели…

— Он сказал — к концу месяца.

— Ну, он сказал — самое позднее, к двадцать девятому. Так вот, он должен решить, окажемся ли мы правы по существу дела, если дойдет до экспертизы.

— А такое возможно?

— Ну конечно. На самом деле, он может просто приказать провести экспертизу.

— И все это затянется до Рождества, — мрачно сказала Лэйни.

— Да нет же. Если он примет такое решение, он, видимо, прикажет провести экспертизу немедленно. Он понимает, что вам нужно успеть к Рождеству, и сам сказал…

— Насколько срочно? Для меня любая задержка может оказаться губительной. Мэттью, ты не понимаешь, насколько это для меня важно!

— Нет, понимаю.

— Нет, не понимаешь! — возмутилась Лэйни, положила рыбешку обратно на тарелку и посмотрела на меня через стол. На мгновение ее правый глаз сфокусировался на мне, потом снова вильнул в сторону. Мне представилось, как четырехлетняя девочка проходила первую стработомию — довольно болезненная процедура. А через год — еще одну. Две операции, потерпевшие неудачу. При нашей первой встрече Лэйни рассказала, что она плакала по ночам — так ей хотелось стать такой же, как остальные девочки. Но она знала, что этому не бывать. Даже сейчас, когда она говорила об этом, в глазах у нее стояли слезы.

— Я знаю, что Глэдли — это выигрышный номер, — сказала Лэйни. — И я знаю, что сейчас его время, — она говорила о плюшевом медвежонке, как о живом человеке. — Не в прошлом году, и не в будущем, а сейчас. Что по-твоему, «Мэттэл» и «Идеал» так им заинтересовались из-за моих красивых глаз? — Они и вправду были красивыми. — Они знают, что могут заработать на Глэдли не один миллион. В этом медвежонке все мое будущее, Мэттью. Вся моя жизнь.

И она тихо заплакала.

Я сказал ей, что мне вовсе не кажется, что Сантос уже принял какое-либо решение. Сказал, что судья должен рассмотреть и другие аспекты этого дела, помимо копирования. Например, как я уже пытался ей объяснить минуту назад, Сантос должен решить, можем ли мы оказаться правы по существу дела. Еще ему следует решить, можно ли считать, что своими действиями Толанды нанесли Лэйни непоправимый вред…

— Подумаешь, всего лишь сломали мне жизнь, — всхлипывая, пробормотала Лэйни.

— …и в какую сумму оценивается нанесенный тебе моральный ущерб.

— Да я не возьму даже миллион долларов…

— Это хорошо, потому что если ты захочешь принять денежную компенсацию…

— За Глэдли? Да никогда!

— …ты уже не сможешь ничего им запретить.

— Я же сказала — нет. Глэдли мой!

И снова она говорила о нем, как о человеке.

— Вот и хорошо, — сказал я.

— Как же, хорошо! Чего тут хорошего?

Лэйни вытерла глаза бумажной салфеткой и посмотрела на меня. Ее зеленые глаза блестели. Они попытались сфокусироваться в одной точке, но потерпели неудачу. Правый глаз снова повело вправо. Странно. Мне захотелось посадить Лэйни на колени и успокаивать ее, словно ребенка.

— Все будет хорошо, — ободряюще сказал я. — Не волнуйся ты так. Ну пожалуйста.

Лэйни кивнула.

Первая новость, услышанная мною в среду утром по восьмому каналу — по местному телевидению, — гласила, что вчера ночью Бретт Толанд был застрелен на борту своей яхты, и что в убийстве обвиняется его бывшая служащая Элайна Камминс, ныне взятая под арест.

Глава 2

Я ненавижу смотреть на женщин в тюремной одежде.

Эта одежда отнимает у них все человеческое даже в большей степени, чем у мужчин. Сегодня, в среду утром, Лэйни Камминс была одета в бесформенный синий халат. Над нагрудным карманом наличествовала надпись: «Калузская окружная тюрьма». Белые носочки, черные туфли без каблуков. Ни помады, ни теней. Викторианское кольцо в форме колечка изъяли — для пущей сохранности. Из всего имущества Лэйни позволили оставить при себе лишь очки. Все прочее, сейчас надетое на ней, — включая нижнее белье, — принадлежало округу. Создавалось впечатление, что у нее отобрали даже ее загар — при резком свете флюоресцентных ламп Лэйни выглядела бледной и какой-то поникшей. Она меня не вызывала, но все же я пришел, и, похоже, ее это обрадовало.

— Я думаю, тебе может понадобиться помощь хорошего адвоката, специализирующегося на уголовных делах, — сказал я.

— Я хочу, чтобы меня представлял ты, — сказала Лэйни.

— Я бы тебе не советовал.

— Почему?

— Я проиграл единственное дело об убийстве, за которое взялся.

— Я никого не убивала!

— Надеюсь. Но…

— И меня вполне устраивает, как ты взялся за дело об авторских правах.

Я посмотрел на нее.

— Лэйни, нарушение авторских прав и убийство — это две большие разницы. Тебя обвиняют в убийстве первой степени, а по законам штата Флорида…

— Я никого не убивала!

— …за это полагается смертная казнь.

— Да, они мне сказали.

— Кто они?

— Детективы, которые меня арестовали.

— Когда это было?

— Когда они привезли меня в нижний город. Перед началом допроса.

— Они сообщили тебе перед этим твои права?

— Да, наверное.

— Они сказали, что ты имеешь право вызвать адвоката?

— Да. Но мне не пришло в голову, что это действительно нужно. Все было так нелепо. Я думала, что все сразу же прояснится. У меня никогда не было пистолета. Это был вовсе не мой пистолет. Я пробыла на яхте не больше…

— Ты была на яхте?!

— Да.

— Прошлой ночью?

— Да. Но совсем недолго.

— Недолго — это сколько?

— Где-то с полчаса. Не больше. Я не убивала Бретта. Я даже не знала, что он умер, пока ко мне не заявились полицейские и не арестовали меня. Мэттью, я хочу, чтобы меня защищал человек, которого я знаю, и которому могу доверять. Я хочу, чтобы это был ты, Мэттью. Пожалуйста, помоги мне. Я не убивала Бретта Толанда.

Я еще раз посмотрел на Лэйни. Ее правый глаз снова повело в сторону. Мне уже не в первый раз подумалось, что этот своенравный глаз вызывает какую-то особую симпатию и сочувствие.

— Если я возьмусь представлять тебя… — начал я.

— Да, пожалуйста! Помоги мне, Мэттью.

— …то мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь из моих сотрудников принял участие в судебном разбирательстве.

— Поступай, как считаешь нужным.

Я кивнул.

— Скажи мне еще раз — это ты убила Бретта?

— Я не убивала.

Я снова кивнул.

— Твое предварительное слушание назначено на одиннадцать, — сказал я и посмотрел на часы. — У нас остается еще час. Расскажи мне, что произошло на яхте.

Должен заметить, я искренне верил, что Лэйни совершает ошибку.

Надо признать, что я неплохо умею собирать факты. Я сам себе напоминаю бульдога, который вынюхивает добычу, вцепляется ей в глотку и трясет, пока та не завизжит. Но мне кажется, что мой образ мышления не годится для расследования дела об убийстве. Я вовсе не скромничаю. Просто я считаю, что это не мой профиль. Бенни Уэйс, который считается лучшим из адвокатов по ведению уголовных дел в Калузе — а может, и во всей Флориде, — как-то сказал мне, что никогда не спрашивает у человека, обвиняемого в убийстве, действительно ли он совершил это преступление.

— Меня не волнует, виновен ли клиент, — сказал Бенни. — Единственное, что меня интересует, это как снять с него обвинение.

Потому я рассказываю ему, чем располагает противная сторона — или думает, что располагает, — и мы вместе разрабатываем план атаки. Ты заметил, Мэттью, — я не сказал: «защиты». Все, что меня интересует, — это атака, безжалостная атака на силы, вознамерившиеся лишить моего клиента его конституционного права на свободу — вне зависимости от того, совершал ли он преступление, или нет.

Ну, насколько я понимаю, каноны профессиональной этики все же существуют, и оные каноны дают адвокату право — но не обязанность, — браться за защиту вне зависимости от того, считает он своего клиента виновным или нет. В противном случае невиновный человек мог бы не получить должной защиты, и вся наша судебная система вылетела бы в трубу, прихватив с собой суд присяжных.

Но я лично полагаю, что если кто-то совершил убийство — или поджог, или вооруженное ограбление, или изнасилование, или еще какое-нибудь из сотен преступлений, бросающих вызов цивилизации, — то он должен понести наказание. Но даже дураку известно, что ни в одной тюрьме нельзя найти человека, действительно совершившего преступление, за которое его сюда посадили. Точно так же вы не найдете виновных в зале суда. Это потому, что первым за любое судебное дело берется адвокат. В тот день, когда я услышу, что судья спросит: «Подсудимый, признаете ли вы себя виновным?», — а обвиняемый ответит: «Да, ваша честь», — я от изумления снова впаду в кому.