Смерть воды и огня (Богомол - 2) - Алексей Биргер

Привиделось это Студневу - от большого желания увидеть очередное чудо, сотворенное его учителем - или нет, но, во всяком случае, именно в этот момент по студии пронесся легкий вздох облегчения, как бывает, когда атмосфера очищается, когда исчезает из неё нечто гнетущее и стискивающее грудь. Присутствующие недоверчиво переглядывались между собой - откуда вдруг взялось это удивительное чувство легкости, почти освобождения от земных пут?

Акличаг стал вращаться все медленней и медленней. Полностью покоренная публика ловила каждое его движение, затаив дыхание. Экстрасенс, оторвав ладони от подлокотников, разглядывал их с недоумением, даже с испугом. Видимо, его потрясла их непривычная сухость, и теперь он гадал, не без страха, вернется к нему то, что он считал своим даром.

Акличаг остановился. Выждав несколько секунд - не ради аплодисментов, которые были бы здесь неуместны, а ради того, чтобы глаза зрителей привыкли к состоянию полного покоя, в которое вернулась его фигура - он повернулся и исчез в своем закутке. Тут только все задвигались, заговорили негромко, кто-то прокашлялся, кто-то обратился к Студневу с вопросом. Но Студнев, отмахнувшись - мол, все вопросы на потом - заспешил в закуток Акличага.

Акличаг неспешно переодевался в костюм европейского покроя, складывая всю шаманскую амуницию в большую наплечную сумку. Шаманский грим с лица он уже стер.

- Этот человек... он и правда имеет дело с водой, - сообщил Студнев. Экстрасенс. Нечто вроде заговоров на воду, с которой он на "ты". Но я видел, как здорово вы его победили.

- Не я его победил, - возразил Акличаг, - а та природа, которую он пытается исказить. И он не на "ты" с водой. Точнее, он "тыкает" ей, как рабовладелец рабыне, но "ты" с её стороны не признает. Когда человек на "ты" с любой стихией, то все равно, к какой стихии он больше принадлежит он все равно будет нашим союзником. А вот когда он начинает подчинять себе стихию, он начинает сеять зло, потому что искривляет естественные пути вещей. Он силен, но я все-таки сумел помочь стихии воды избавиться от рабства.

Когда надо, Акличаг мог говорить по-русски очень правильно, и даже образно. Правда, сейчас он вставил в речь несколько слов своего языка которые Студнев понял, так что и не имеет смысла приводить речь Акличага дословно.

- Но почему он сеял зло? - спросил Студнев. - Он ведь вылечивал людей...

- Им бы потом становилось ещё хуже, - в голосе шамана промелькнуло нечто от того тона, которым взрослый отвечает на слишком глупый вопрос ребенка - мол, это тот случай, когда ребенок мог бы и сам додуматься, а не морочить голову... И Студнев только после паузы возобновил разговор.

- Но все равно вам было тяжело, - сказал Студнев. - Я имею в виду, это был сильный человек, и победа далась вам нелегко.

- Тяжело, - согласился Акличаг. - Но это хорошо.

- Почему? - удивился его верный оруженосец.

- Потому что предвидение тяжелой борьбы заставило меня сконцентрировать все свои силы, и они сейчас при мне. В жизни ничего не бывает зря. Возможно, на улице нас будет ждать опасность намного большая, чем этот человек воды - и тогда моя готовность поможет нам преодолеть эту опасность.

- Опасность? Какая? О чем вы говорите?

- Я не знаю, какая. Но я знаю, что только тогда, когда нужно, тебя заранее заставляют собрать все свои силы в кулак. Когда мы выйдем на улицу, то поймем, для чего это было нужно.

Весь остаток вечера, когда Акличаг вежливо улыбался своей азиатской улыбкой и отвечал на вопросы, а гости пытались разобраться в природе потрясения, которое они пережили, Студнев размышлял над словами шамана. Не преувеличивает ли на этот раз Акличаг? Но шаман всегда очень чутко улавливал приближение зла. "Приближается зло..." - вспомнилась Студневу цитата из "Макбета", когда ведьмы, ещё не видя Макбета, угадывают его приближение по им одним понятным предвестиям. Если Акличаг считает, что экстрасенс послан ему высшими силами в виде, так сказать, разминки, потому что в ближайшем будущем его ждет более серьезное сражение - что ж, очень может быть, он и прав.

Они ушли от гостеприимного художника во втором часу ночи. Метро уже не ходило, но художник заранее предложил заказать такси на нужный им час. Провожать Акличага вышли всей компанией, чтобы оказать уважение почетному гостю.

В лифт все не поместились, поэтому три человека, не считая Студнева, поехали в лифте вместе с Акличагом, а остальная компания, во главе с хозяином мастерской (тех, кто не разошелся к этому моменту, всего оставалось человек десять-двенадцать) пошла вниз пешком - все девять этажей по высоким сталинским лестницам.

Старый лифт шел вниз медленно, слегка сотрясаясь и дребезжа, но сомнений в своей прочности не внушая. Обычно лифты легко обгоняют спускающихся пешком, но тут обе части компании держались вровень этажа до шестого, и лишь потом идущие по лестницам начали отставать.

А где-то в районе третьего этажа Акличаг вдруг нажал кнопку "стоп".

- Что вы делаете? - даже Студнев удивился, не говоря уж об остальных.

Акличаг ничего не отвечал. Он молча прислушивался и к шагам сверху, которые становились все слышнее, и к чему-то внизу.

- Что там? - заинтересовался Студнев.

Лицо Акличага лишь стало ещё сосредоточенней.

В кабину лифта постучали, раздался голос художника:

- Вы, что, там, застряли?

- Нет, - ответил Студнев. - Сейчас поедем. Ждите нас внизу.

- Лады! - и шаги протопали дальше, мимо них.

Акличаг, удовлетворенно кивнув, опять нажал кнопку первого этажа, и лифт, возмущенно содрогнувшись - остановку на полпути он явно воспринимал как несправедливое унижение - пополз вниз.

Лифт едва тронулся, а они уже услышали снизу ругань обогнавших их "пешеходов". Какая-то сволочь, как они могли заключить по этой ругани, в очередной раз разбила лампочку на первом этаже. Более того, они, вроде бы, и сцапали эту "сволочь" - какого-то бомжа, который сумел проникнуть в подъезд, несмотря на кодовый замок и домофон, а теперь пристраивался помочиться возле почтовых ящиков.

Когда они достигли первого этажа и открыли дверь, бомж - которого художник держал за шиворот - уверял плаксивым голосом, что он ни в чем не виноват, что он забрел в подъезд погреться как раз потому, что замок на двери был сломан и на первом этаже темно - удобно можно устроиться где-нибудь за лифтом - а от тепла у него и прихватило мочевой пузырь...

Такова была суть объяснения, которое, конечно, проходило в несколько других словах.

Вышедшим из лифта вся группа на первом этаже виделась лишь темными смутными фигурами, в слабо проникавшем свете второго этажа.

- А, катись ты!.. - художник выпустил бомжа и, как бы в подтверждение своих слов, ещё поддал ему пинком под зад.

- Нет! - сказал вдруг Акличаг. - Не отпускайте его!

Но бомж, почувствовав свободу, уже рванул так, что его как ветром сдуло.

Такси уже ждало у подъезда и Акличага со Студневым торжественно усадили в него, немножко посмеявшись при этом над произошедшим инцидентом.

Всю дорогу Студнев пытался выпытать у Акличага, что означало его поведение и его слова, но тот отмалчивался, уйдя в себя. Лишь когда они уже подъезжали к дому, Акличаг вдруг сказал:

- Это был не бомж.

И опять замолчал.

Студнев понял, что сейчас Акличаг не в настроении отвечать на вопросы и что лучше обождать. Потом Акличаг сам все объяснит.

И Акличаг объяснил - утром, за завтраком.

- Это был охотник, - проговорил он вдруг, когда Студнев возился у плиты. - Он был как натянутая струна.

Студнев сразу понял, что речь идет о ночном приключении.

- Натянутая струна? - переспросил он.

- Да, - ответил Акличаг, глядя перед собой и бережно, словно драгоценность, держа пиалу с чаем. - Когда тебе говорят: "Увидь все вместе", ты только потом видишь ту часть, из-за которой тебя заставили глядеть на целое. Этот бродяга... бомж, как вы их называете... он был слишком хорошо тренирован для бродяги. Он был как натянутая струна, и ждал, когда его отпустят, в позе бегуна, готового к старту. В той позе, которую может принять только человек с литыми мускулами и отменной реакцией. Зачем такому человеку переодеваться в бродягу? Для охоты. Для охоты за мной.

Студнев резко повернулся от плиты.

- Почему вы так уверены, что он охотился за вами?

- Потому что он начал мочиться лишь тогда, когда понял, что те, кто спускается по лестницам, нас опережают. Они спускались долго, минут десять, и их шаги были слышны уже давно. Разве настоящий бродяга не потерпел бы ещё несколько секунд, при звуках приближающихся людей, чтобы без помех справить свои дела потом, когда они уйдут? Но ему зачем-то нужно было привлечь к себе внимание. Зачем? Потому что у него ещё оставалась надежда оказаться в самом центре, между нами, когда его поймают, и добраться до меня - а потом сбежать, воспользовавшись общим испугом. Но, поняв, что я остаюсь для него недосягаем, он вынужден был отступить. И это он разбил лампочку. Он уже давно подстерегал нас в темноте возле лифта.