Король замка - Виктория Хольт

Его домочадцы производили впечатление не совсем обычных людей: кузен Филипп — в отсутствие хозяина и хозяйки он распоряжается по дому, но самостоятельно не принимает ни одного решения; избалованная девочка — когда нет отца, она ведет себя отвратительно, а при нем дрожит от страха; бессильная что-либо с ней сделать гувернантка; бедная старая Нуну — няня, справляющаяся с воспитанницей не лучше гувернантки. Есть еще Жозеф — конюх, да еще несколько слуг и служанок, без которых невозможно обойтись в таком большом хозяйстве. Вроде бы ничего особенного, но за всем этим чувствуется какая-то тайна. Может быть, дело в том, как тут все отзываются о графе? Он — единственный, кого опасается девочка. Его все боятся. От него все зависит. В том числе и продолжительность моего пребывания здесь.

Утро я провела в галерее — составляла подробное описание картин. Так увлеклась, что не заметила, как пролетело время, и не сразу поняла, чего от меня хочет горничная, которая пришла сказать, что уже полдень и пора обедать.

При упоминании о еде я почувствовала, что проголодалась. Собрав бумаги, я направилась к себе. Там мне принесли суп, за ним последовали мясо и салат, а потом — сыр и фрукты. Я поинтересовалась, всегда ли мне будут накрывать стол в этой комнате — да, если Его Светлость не решит иначе. Иронизируя, я про себя тоже начала называть графа Его Светлостью: «Пусть другие боятся вас, Ваша Светлость. Я — не боюсь, вы в этом убедитесь».

Не скажу, что обожаю послеобеденные прогулки, но, с другой стороны, надо же было чем-то заняться. Без разрешения я, конечно, не могла осмотреть замок, а кто мне запрещал взглянуть на сад и окрестности?

Я легко нашла внутренний двор, на который меня привез Жозеф, но пошла не по разводному мосту, а по крытой галерее, соединявшей главную башню и крыло замка. Пересекла южный дворик и очутилась в парке. Там я не удержалась от мысленного упрека. Картины у Его Светлости в небрежении, чего не скажешь об ухоженном парке.

Вот он, тремя террасами разбитый на склоне горы. На первой — газоны и фонтаны. Весной тут, должно быть, все пестреет цветами. Даже сейчас, осенью, они праздничны и нарядны. По мощеной дорожке я прошла к декоративным деревьям в живой изгороди из самшита и искусно подстриженного тисса — в основном, в форме геральдического трилистника. Как это похоже на Его Светлость! Даже в огороде, занимающем нижний уровень, и то все продумано красиво. Гряды разбиты на аккуратные квадраты и прямоугольники, некоторые отделены друг от друга решетками с вьющимся виноградом. Вокруг — фруктовые деревья, и — никого. Я решила, что работники отдыхают после обеда, потому что даже в это время года солнце палило нещадно. В три часа они опять спустятся в сад и проработают до темноты. Должно быть, их немало — парк содержится в идеальном порядке.

Стоя в тени фруктовых деревьев, я вдруг услышала чей-то оклик:

— Мисс! Мисс!

Оглянувшись, я увидела бегущую ко мне Женевьеву.

— Я заметила вас из окна, — выпалила она, взяв меня за руку и показав на замок. — Видите, вон из того, на самом верху… Это моя комната. Детская.

Она состроила рожицу. До сих пор Женевьева говорила по-английски.

— Я выучила это наизусть, — пояснила она, — специально, чтобы вам доказать. Теперь давайте перейдем на французский.

Сегодня она была другой — доброжелательной, хотя немного проказливой, и вопреки всем ожиданиям выглядела так, как и положено выглядеть хорошо воспитанной четырнадцатилетней девочке.

— Как хочешь, — согласилась я по-французски.

— Я бы с удовольствием поговорила на английском, но ведь вы сказали, что я его не знаю.

— У тебя сильный акцент, но зато хороший словарный запас.

— Вы случайно не гувернантка?

— Нет.

— Напрасно. У вас бы получилось. — Она засмеялась. — И не пришлось бы ничего выдумывать, чтобы сюда приехать.

— Я собиралась прогуляться, — ледяным тоном произнесла я. — До свидания.

— Нет, не уходите. Я должна поговорить с вами. Извините меня за вчерашнее. Я была слишком резкой, да?.. Кстати, вы всегда такая невозмутимая? Понимаю, англичанам нельзя иначе, от них все ждут хладнокровия.

— Я наполовину француженка.

— Вот почему у вас такой характер! Я видела, вы по-настоящему разозлились. Равнодушным был только голос, а внутри все кипело от злости. Разве нет?

— Естественно, меня удивило, что девочка из хорошей семьи так невежливо обращается с гостьей.

— Вы же не гостья. Вы приехали…

— Какой смысл продолжать этот разговор? Я принимаю твои извинения и ухожу.

— Но я вышла специально для разговора с вами.

— А я вышла прогуляться.

— Почему бы нам не пойти вместе?

— Я тебя не приглашала.

— Папа тоже не приглашал вас в Гайар, а вы приехали, — заметила она и тотчас добавила:

— Но я рада, что вы приехали… Может быть, вы тоже будете рады, если я пойду с вами?

Она явно пыталась загладить свою вину. Не желая быть грубой, я улыбнулась.

— Вот так-то вы выглядите симпатичнее, — сказала она. — Вернее… — Она склонила голову набок. — Не симпатичнее, а моложе.

— Улыбка красит любого человека. Советую это запомнить.

Она вдруг расхохоталась. Смех у нее был заразительный, я не удержалась и тоже рассмеялась. Ей это доставило удовольствие, а я радовалась нашей встрече. Люди, в общем, всегда интересовали меня не меньше картин. Отец ругался и называл это праздным любопытством, но привычка оказалась сильнее. Да и стоило ли с ней бороться? Теперь Женевьева мне даже нравилась. Мне довелось увидеть ее в хорошем настроении. Все-таки она — милое и любознательное создание. Правда, еще неизвестно, кто из нас двоих любознательнее.

— Решено, — сказала она. — Мы идем вместе, я буду вашим проводником.

— Согласна.

Она снова рассмеялась.

— Надеюсь, вам здесь понравится, мисс. Если мы все-таки будем разговаривать по-английски, вас не затруднит говорить помедленнее, чтобы я могла вас понимать?

— Конечно, нет.

— А смеяться не будете? Вдруг я что-нибудь скажу неправильно?

— Не буду. Желание поупражняться в английском делает тебе честь.

Она улыбнулась. Наверное, опять сравнила меня с гувернанткой.

— Вообще-то, я не подарок, — призналась она. — Меня все боятся.

— Не думаю. Просто многие огорчены тем, как ты себя иногда ведешь.

Эта мысль развеселила ее — впрочем, ненадолго.

— Вы боялись своего отца? — спросила она, перейдя на французский.

Я подумала, что Женевьева неспроста заговорила на более легком для себя языке. Видимо, тема была слишком важной.

— Нет, — ответила я. — Скорее, трепетала перед ним.