Переподготовка - А Успенский

- Вот это хорошо, - поддержал на этот раз и Секциев. - А то на следующий раз он собирается высмеять наш марксистский кружок. Ведь Маркс это святыня. А мы изучаем Маркса. Как же можно смеяться над нашим кружком?

Здесь Секциев немного соврал или, как принято выражаться, ошибся. Кружок Маркса еще не изучал. Было всего два кружковых собрания. Одно было организационное: на нем только распределили между пятью членами кружка административные должности - председателя, двух товарищей председателя и двух секретарей. Один из членов напомнил было, что, например, на уездных учительских собраниях президиум состоит из 7 человек и это гораздо эффектнее, но ему резонно возразили что сейчас такой президиум неосуществим, в виду недостатка членов. Внесший предложение попросил, чтобы оно всетаки было занесено в протокол для руководства, когда количество членов кружка увеличится. На втором собрании постановили приобрести сочинения Маркса, истребовав необходимые для этого средства из отдела образования. Кроме того решили исходатайствовать небольшую субсидию для организации во время собраний товарищеского чая... Обо всем этом и стало известно теревьюму, - искоренителю всего смешного в Головотяпске.

Но теперь решена участь теревьюма и решена также и твоя участь, злосчастный поэт, заведующий отделом головотяпского смеха! Единственный заведующий, который не является с портфелем на заседания пленума и президиума и с видом государственного деятеля не извлекает оттуда бумаги, перед которым не заискивают и не подхолимничают служащие, который не шествует в первомайской процессии, подобно римскому и греческому военачальнику, впереди когорты своих подчиненных, который, чтобы "зашибить деньгу" должен головотяпскому ценителю искусства такие остроты преподносить, чтобы в нос садануло, который и теревьюм свой превратил в балаган и сам нацепил на себя костюм клоуна и в этом непотребном одеянии распевает на потеху гогочущей головотяпской толпы сочиненные им на злобу дня стишки, где, впрочем, осмеливается задевать только шубы или носы, а не их обладателей; которого за эти шубы и носы, пропущенные кстати, цензурной комиссией при отделе образования, тащат к уполномоченному политбюро, который... Но, боже мой, какая бесконечная вереница и куда она может привести! Может быть, в такие места, где смех вовсе неуместен! И зачем ты, головотяпский поэт, не ограничился тем, что читал со сцены чеховские рассказы, выражая в своем лице и пьяного рассуждающего человека и лающую на него собаку, что рассказывал анекдоты из ученической, еврейской и армянской жизни? Лбов и Молчальник смеялись тогда от души, называли тебя остроумным, рукоплескали тебе. Тебе мало этого: ты захотел быть обличителем, ты слишком высоко стал думать о теревьюме, ты стал говорить, что тебя и комиссары головотяпские побаиваются, что ты - общественная сила. Так выпей же до дна чашу, которую преподнесут тебе Лбов и Молчальник ты ее заслужил!

VII

Заключив военное соглашение против теревьюма, комиссары скоро поднялись и ушли. По-вечернему гулко отдавался звук их шагов сначала в корридорообразной комнате, потом на лестнице и - незаметно где-то окончился переплавился в тишину, настолько надвинувшуюся со всех углов, настолько сгустившуюся, что резко запечатлевалось слухом шуршание газеты в руках Секциева. Подкрадывались сумерки и Секциев отодвинул газету: он дорожил зрением и нашел, что продолжать чтение будет вредно для глаз. Тут он, собственно, и заметил скромного шкраба Азбукина с которым поздоровался почти машинально.

Азбукин, погрузившись было в чтение театральной заметки, тем способом, который понятен ему, Азбукину, и целым тысячам, а, может быть, и миллионам людей, но всетаки не вполне еще доступен для науки - узнал, что Секциев газеты читать не будет и хочет о чем-то поговорить с ним. Азбукин тоже отодвинул газету, но не встал и не вышел. Продолжал он сидеть молча до тех пор, как Секциев, немного снисходительно, спросил его:

- Ну, как там вы?

- Ничего.

- Так.

Это была увертюра. Надо было с чего-нибудь начать.

- Программы получили.

- Получили.

- К празднованию 1-го мая готовитесь?

- Да.

- Значит, на фронте все обстоит благополучно... на фронте просвещения, - констатировал Секциев, принимая соответствующую позу.

- Благополучно. Только вот переподготовка... - запнулся Азбукин.

- Да-да. Это дело очень и очень важное. Можно сказать, первостепенной государственной важности. Понимаете, поставлена ставка на советского учителя. Мы - именинники. Кто на нас раньше обращал внимание? Кто посещал наши собрания, кроме нас, шкрабов? А сегодня собрание будет, - посмотрите, придет к нам с десяток партийных. А это, знаете, обязывает, мы должны переподготовиться.

- В правлении союза, значит, есть уже инструкция относительно этого? - осведомился, робея, Азбукин.

- Как же! Как же! За переподготовку взялся заведующий культурно-просветительным отделом Усерднов.

- Усерднов? - испуганно спросил Азбукин: он знал Усерднова.

- Да, он вчера в заседании правления три часа читал обращение центрального комитета и другие циркуляры о переподготовке.

- Значит, и отдел, и правление?

- Да, с двух концов... поджаривать вашего брата будем.

Секциев сострил, но его острота походила на упражнение: кошке-игрушки, а мышке-слезки.

- Вы, Иван Петрович, человек авторитетный в наших сферах, вы и на губернские съезды постоянно ездите, - скажите, что выйдет из всей этой переподготовки? - спрашивала бедная мышка.

- Дело серьезное. Страда. А осенью экзамены. И если кто... Понимаете?

Совсем обезкуражило Азбукина. Мысль о провале мелькнула у него. А Секциев еще утемнял краски.

Азбукин подавленно молчал.

- Да, товарищ Азбукин, дело громаднейшее, можно сказать. Все должны переподготовиться. Тут, брат, не увильнешь. Все.

- Да, товарищ Азбукин, во всем мире должна произойти переподготовка. Самое мировоззрение человека должно измениться, должно стать марксистским. Вы слыхали о нашем кружке?

- Слышал.

- Так вот, этот кружок будет переподготовкой всему Головотяпску. Мы головотяпца в марксиста превратим. Прочие переподготовки будут представлять только отдельные струи в нашем марксистском устремлении.

- Значит, если записаться в кружок?

- То и переподготовка не нужна будет. Кого заставят плескаться в незначительном ручейке, ежели он в состоянии плыть по большой реке? Даже...

Тут Секциев хотел было добавить, что марксистский кружок - кратчайшая дорога в партию, но умолк.

Вскоре, однако, он продолжал бодро и радостно.

- Пять с лишним лет в Головотяпске существует коммунистическая партия и советская власть, и, надо признаться, что все головотяпские коммунисты прекрасные практические работники...

Секциев с удовольствием подумал, что похвала может достигнуть ушей тех, к кому она относится.

- Они много потрудились над водворением советской власти, они самоотверженно собирали продналог, проводили двухнедельники, субботники, они герои, подвижники но...

Секциев помахал рукой, словно хотел облегчить себе и собеседнику перевал мысли.

- Но какие ж они теоретики? Им недостает идеологии. Они, в сущности, незнакомы с марксизмом. А марксизм это, понимаете ли, как душа в теле. До сих пор здесь, в Головотяпске, было пустое место. Мы заполнили его. Мы дадим идеологию головотяпским коммунистам. Мы будем учителями этих зарекомендовавших себя практиков. Что может быть выше, почтеннее данного служения?

- Записаться разве в кружок? - мелькнуло вдруг у Азбукина.

- Кружок разрастется, - продолжил Секциев. - Я вижу это. Он будет своего рода закваской, которая заставит бродить головотяпское тесто. Мы разбудим Головотяпск. Мы мещан головотяпских превратим в марксистов. Мы...

В соседней комнате комсомольского клуба неожиданно грянули бурные звуки марша - того самого, который играют в Головотяпске во время всяких торжественных шествий. Секциев вздрогнул и перестал ораторствовать. Азбукин вздрогнул: ему жаль было, что так некстати прервали уверенную речь новоявленного головотяпского марксиста. А звуки марша все неслись и неслись... Будто в уютную и мирную, чуть спросонья, комнату ворвалась толпа забияк-мальчишек, и они, не зная, куда деть свою юную энергию, шныряют по комнате, подпрыгивают, сдвигают мебель, кричат, смеются, дерутся.

Секциев взглянул на часы.

- Через полчаса собрание городского месткома. Надо сбегать домой скушать яичко. Я утром и вечером съедаю по яичку.

Азбукин, оставшийся в одиночестве, предался печальному раздумью. Его начала упрекать совесть в том, что он с корыстными целями хотел попасть в марксистский кружок. Совесть говорила довольно таки бесцеремонно:

- Разнесчастный ты шкраб! Чего ты возжелал? Карьеры? Хочешь таким образом избежать переподготовки? Вспомни прежние суровые времена, когда ты три лета подряд отхватывал босиком, когда у тебя по неделе хлеба во рту не бывало. Вот тогда ты точно был Азбукин, и мне приятно было итти с тобой нога в ногу. А теперь?.. Право, если возникнет еще раз у тебя подобное желание, мне будет стыдно показаться на улице-то с тобой. Бросайся, брат, вместе с другими и на равных основаниях в пучину переподготовки.