Переподготовка - А Успенский

Успенский А

Переподготовка

А. УСПЕНСКИЙ

ПЕРЕПОДГОТОВКА

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Предлагаемая читателю повесть А. Успенского "Переподготовка" является опытом художественной сатиры на некоторые стороны провинциальной жизни эпохи нашей революции. Как всякая сатира повесть А. Успенского построена на преднамеренном выделении одних черт и явлений и затенении других. Разумеется, октябрьская революция даже в глухой провинции не сводилась ни к торжеству комиссаров Лбовых, Молчальников и "беспартийных марксистов" Ижехерувимских, ни к "шкрабьему" житью-бытью. В конечном итоге в нашей провинции ход революции определялся диктатурой рабочего класса. Наша провинция вписала в великую книгу Октября свои героические страницы; иначе центр не одержал бы побед над врагами нового демоса. Но российский Головотяпск сплошь и рядом вносил в революцию и свое головотяпское, окуровское, гоголевское. В этой мере должны быть общественно и художественно оправданы и признаны своевременными такие вещи как повесть А. Успенского.

I

Пред глазами уездные, привычные картины: пробежала собака, понюхала тумбу, фыркнула и продолжала свой путь дальше; изголодавшаяся корова протрусила к крестьянской телеге, набитой сеном, и на глазах у всех совершила тот поступок, который, пожалуй только коровам и сходит вполне безопасно; провезли пьяного лесничего после кутежа в трактирчике Фрумкина; прошел в щеголеватых зеркальных сапогах комиссар, направляясь, повидимому, по весьма важному делу; подрались две базарных торговки; остановился неподалеку с миловидной барышней комсомолец и, под впечатлением комсомольской пасхи, доказывал ей, что нет бога. Но выражение его глаз, лица говорило, что бог то для него есть и даже очень близко от него. Барышня это понимала, и щечки ее горели, и глаза струились.

Азбукин всегда умилялся, созерцая панораму своего родного города. Вот где Россия, матушка - Русь, думал он. Серая, грязная, а всетаки наша, родная. Что значат перед ней большие города, с их гамом, возней и шумихой! А здесь - зеркало русской жизни.

Отсель грозить мы будем шведу,

исподволь в его уме - уме пушкиниста - возник пушкинский стих.

Помыслив обо всем этом, Азбукин сунул руку в карман пальто, но не затем, чтобы вынуть платок и высморкаться. Нет, носовых платков он давно уже не имел и сморкался демократическим способом, "по-русски". Азбукин сунул руку машинально. В кармане его пальцы нащупали бумагу, и тогда он вспомнил, что эту бумагу, полчаса назад, ткнул ему секретарь наробраза: - Прочитайте; вот вам удовольствие. - И, помолчав, добавил: - Но удовольствие ниже среднего, - вас собираются в переплет взять.

- Бывали мы в переплетах - ответил Азбукин, взял бумагу и опустил ее в карман, расчитывая внимательно прочесть наедине, дома. Потом последовала беседа с секретарем, даже с самим заведующим о введении в нормальное русло ученических кружков, которые покамест занимаются тем, что бьют окна во время уроков и устраивают такой шум, что заниматься невозможно. Заведующий отделом, большой сторонник и насадитель кружков, сравнил подобное школьное явление с весенним половодьем, после которого вода всегда же сбывает, и Азбукин, сам ценивший поэтические образы, с этим согласился.

- Кружки развивают самодеятельность учащихся! - патетически воскликнул заведующий. - Они могут сделать, - понимаете-ли, - то, чего не сделать вам, педагогам.

Азбукин и с этим согласился, - самодеятельность он тоже ставил высоко. Но сразу же задал вопрос:

- На какие же средства вставить разбитые стекла? Не может ли отдел этого сделать?

Но отдел был беден, и заведующий был заданным вопросом приведен в некоторое смущение. Он даже призадумался. Лишь после его осенила счастливая мысль:

- Знаете, теперь весна... Так, ведь?

Заведующий при этих словах осклабился. Очевидно, слово "весна" вызывало у него представление не об одних только разбитых школьных стеклах, а и о предметах более приятных.

- За весной же последует лето, - продолжал заведующий. - Так ведь?

Он нарочно тянул, смаковал свою мысль, - продлить наслаждение, - но Азбукин был нетерпелив и потому вставил:

- А за летом следует осень, потом - зима.

Лицо заведующего погасло.

- Не то, не то! Вы не так понимаете меня. Зачем же осень и зима? Ведь, теперь весна, а за весной - последует лето.

- Ну да, лето, - поддакнул Азбукин, желая попасть в тон начальству.

- А раз лето, то на что же стекла? - сказал заведующий.

Азбукин настолько был ошарашен мудростью заведующего, что язык у него не повернулся, чтобы заикнуться еще о чем-либо - о кружках, стеклах, об осени, зиме.

Выйдя из кабинета заведующего, Азбукин подошел к барышне-бухгалтерше, отличавшейся неприступностью.

- Как же насчет жалованья-то? - спросил он осторожно и ласково вместе.

- Насчет жалованья? - недовольно фыркнула крепость, - ишь чего захотели!

- Да я думал... - еще более ласково и приветливо продолжал Азбукин.

- Вот и не думайте, - еще более грозно надвинулась крепость.

- Да я не буду... извините, - совсем уже сдаваясь, пролепетал Азбукин.

- Жалованье вы получите на следующей неделе.

- А сколько? - полюбопытствовал осмелевший Азбукин.

- По рассчету 160 миллионов в месяц. Вероятно, ячменем.

- Да, ведь, это же мало. Ведь, самый последний служащий больше получает. Ведь, сторож исполкома больше получает...

- А вы - шкраб, - неожиданно сурово хлопнула крепость, - тоже захотели!

Тут только, Азбукин, понял всю неуместность своей горделивой попытки сравнять себя со сторожем исполкома и - умолк.

Что-ж, верно, шкраб, - горько подумал он. - Ведь, "сторож" звучит гордо, - его можно даже переделать в величавое: страж. Кстати, вспомнился стих Пушкина:

- Маститый страж страны державной.

А шкраб? И звучит-то даже не по-человечески, а напоминает какое-то животное, не то ползающее по земле, не то живущее в воде. Животного этого Азбукин никак не мог досконально припомнить, не взирая на все потуги, потому что в естествоведении был слаб.

Пробыв в задумчивости несколько более четверти часа (тут он, не желая того, сопоставил себя с Сократом, который мог целые сутки пробыть в этом состоянии), Азбукин решил выйти из отдела. А на улице его ждало солнце, такое ласковое. Теперь, вытаскивая бумагу из кармана и припомнив все, что пришлось ему пережить в отделе, Азбукин всю свою нежность перенес на солнышко, которое не строило каверз, как секретарь отдела, не важничало, как заведующий, и не открывало и не захлопывало ворот, как неприступная крепость.

- Милое, - с чувством помыслил о дневном светиле Азбукин, оно одинаково проливает благодать и на сторожа исполкома, и на несчастного шкраба. Если бы люди брали с него пример!

Той порой он окончательно извлек из кармана бумагу и начал читать.

По мере чтения, глаза Азбукина расширялись, и интерес к читаемому настолько усилился, что он даже и не заметил, как кое-кто из прохожих, тут же рядом несколько раз чихнул. А обыкновенно он не упускал случая, если кто-нибудь по близости от него чихал, вежливо пожелать: будьте здоровы.

Бумага была циркуляром о переподготовке учителей. Она озадачила, ошеломила Азбукина.

Чтобы придти в себя, Азбукин по складам, водя пальцем, прочел ее заглавие:

ГОЛОВОТЯПСК.

Головотяпскому Уоно

И тоже по складам, только с большим почтением, повернув бумагу на бок, прочитал резолюцию своего заведующего уоно:

исполнить

Азбукин давно привык к субординации, и начальнические слова теперь для него так же выразительно и ярко горели на бумаге, присланной из губоно, как радуга горит, сквозит и млеет на покрытом тучами небе.

Раз исполнить - значит дело свято. - Да и какой же я дурак, - в мыслях обругал он себя, - разве можно не исполнять повелений высшего начальства, - губоно? Так, значит надо!

И Азбукин принялся внимательно читать циркуляр. Губернский отдел народного образования извещал, что он высылает несколько равновеликих по духу (да, там было употреблено такое звучное выражение) библиотек для прочтения их шкрабами Головотяпского уезда за летние каникулы.

Азбукин пробежал заглавия книг. Их было 13. Тринадцать, - суеверно испугался Азбукин. Постепенно, однако, испуг его из мистического перешел в рассудочный. Эти 13 книг надо прочесть летом, когда шкрабам и законом и традицией полагается отдыхать от школы, от своих любезных воспитанников, от их самоуправления, кружков, разбитых стекол исписанных стен и т.д. А тут вместо отдыха, на! Положим, книжки-то не особенно увесистые, - одну Азбукин даже просматривал как-то, но всетаки.

Азбукин стал было уже успокаиваться, прибегнув к обычно, успокаивавшей его думе: и не такая еще беда может приключиться с людьми. Но в это время запущенная в тот же карман рука нашарила там... опять лист бумаги. На листе был обозначен тот же адрес, что и ранее, и та же начальственная надпись заведующего уоно: