Улица Сапожников - Дойвбер Левин

— Взял! — сказал Симхе. — Взял Файвела! Он богатый, что на него смотреть. У него и так-то много. Ему бог дал.

— «Бог дал» — тьфу! — Нохем плюнул и закашлялся. Кашлял он долго, с сипом, с хрипом. Откашлявшись, отдышавшись, он заговорил опять, но глуше, тише: — «Бог дал»! Да откуда он взял-то, бог-то? Из жилетного кармана выложил, что ли? Или на банк поревел тысяч пятьдесят? Знаем мы, как он даст. Слыхали! Обдерут нас, дураков, а там: «Мы что! Нам бог дал». А нам-то чего он не дает? Мы-то, голь-то, у него на особом счету, что ли? А то, может, список потерялся. Свистнули, может, списочек-то.

— Не богохульствуй, Нохем, — строго сказал старик. — Потому-то он тебе и не дает, что ты богохульник и крикун.

— Так. — Нохем вдруг захохотал. — Так. Богохульник — потому и не дает. Верно. Правильно. Понимаю. Ну, а вы-то? Вы-то, господин Симхе? Что говорить — свят муж, праведник, хоть в рай старостой. Много вы-то получили? Чего-то не вижу я вашего золота, чего-то оно, понимаете, не бренчит, звону нема. А то, может, где-нибудь под полом бочки целые? — Нохем хитро мигнул. — Тогда, господин Симхе, сделайте милость, дайте до среды тыщенку взаймы, а?

— Ты, Нохем, не в свое дело не мешайся, — сказал Симхе. — У меня с богом свои счеты. За ним не пропадет, не бойся. Не здесь, так там.

— Это где там? — крикнул Нохем. — Там, там. — Он сердито стукнул ногой об землю. — Нет уж! Дудки. Давай — не надо. Давай менять. Пусть тут, а там — фигу. Ничего, не обижусь. Не гордый. Пусть мне — тут, а Файвелу и Менделу — там. И ладно. И квиты. А чтоб им недолго ждать, сам вот, этими вот руками, отправлю их туда. Спроважу, как следовает, — с громом, с блеском, с барабанным треском. Валяй! Получай по счету!

— Эх, брат, — сказал Симхе, — меняючи, только вор разживается, да и то на три дня.

— Слыхали, — проворчал Меер. Он заговорил впервые в этот вечер, до этого он сидел, курил, слушал и молчал.

— А хоть бы и на три, — сказал Нохем. — Терять-то нечего.

И опять закашлялся. Потом встал.

— Пойду, — сказал он глухо. — Вставать-то рано, на свету. Эх-ма! — И, длинный, сутулый, пошел через улицу в дом.

— Шалая готова, — тихо сказал Симхе.

— Прав он. — Меер махнул рукой. — Прав он, что говорить.

Сумерки сгустились. Кой-где зажглись огни. Шум затухал. Люди нехотя вставали, уходили в дом — ужинать и спать. На слободе гавкнула собака. Гавкнула раз и умолкла. Но сразу же — и на «выгоне» и на «шляху» — на лай отозвались несколько собак..

К Ирмэ подошел мальчишка.

— Сегодня ваша сторожка, Ирмэ, — сказал он.

В Рядах не было городских сторожей. Стерегли местечко от пожаров и от воров сами жители. Это называлось «сторожка».

— Так помни, Ирмэ. — сказал мальчик и ушел. Ушли и Симхо и Меер. Улица опустела.

«Который это час?» подумал Ирмэ. И вдруг услыхал свист — Алтер стоял за углом.

— Пора? — сказал Ирмэ.

— П-пора, — сказал Алтер. — Идем.

Глава седьмая

Домик у реки

Мальчики долго кружили по темным улицам и переулкам. Прошли пустырь, чей-то двор, опять пустырь и наконец вышли к реке. Тут Ирмэ заметил, что совсем не так уж темно, как казалось, — ясно видны река и луговой берег реки. Место было пустынное, глухое. Ни людей вокруг, ни огня. Только собаки брехали вдалеке. Брехали лениво — со сна, должно быть.

— Веселое место, — сказал Ирмэ и плюнул.

— Постой, — сказал Алтер. — О-огня-то не видать.

Ирмэ глянул влево, вправо, — нет, не видать.

— Рано, — сказал он.

— Нет, — сказал Алтер, — и-пора.

Они пошли берегом. Прошли шагов тридцать, и вдруг впереди вспыхнул огонек.

— Ого, — сказал Алтер. — Вот оно где.

На берегу — окнами на воду — стоял ветхий домик. Он был похож на воронье гнездо — на высоких толстых сваях — утлое жилье: четыре стены, крыша, на крыше труба. Дом был, как говорится, голый — ни сеней, ни чулана. Жил тут сапожник Герш, сам-третей: он, жена да воробей на крыше. В Рядах про Герша говорили: «Не дурак, а вроде чудак». В очках, к примеру. А зачем молодому очки? Чудак. Ирмэ же его знал мало: Герш с месяц только как вернулся с военной службы.

Ребята подошли к дому, приостановились, присмотрелись. Будто на помосте стоит кто-то, а кто — не попять, — темно. Хоть бы слово сказал, а-то стоит, молчит. Думу думает. Во, дурной.

— Ну-ка, — шепнул Ирмэ. — Чихай.

— Ч-чего? — удивился Алтер.

— Чихай, говорят. Ну?

Мальчики — оба разом — набрали воздуху и — гоп-чхи! — Человек зашевелился, повернулся в их сторону и звонко сказал:

— Кто?

Ирмэ обрадовался: Лейбе!

— Дядя Лейб, — сказал он, — это мы.

— А-а, — сказал Лейбе, — пришли?

— Пришли.

— Ну, и добре. Что делать-то — помним?

— П-помним, — сказал Алтер. — «Г-гляди в оба».

— Так, — сказал Лейбе, — а заметили что — в окошко — тук. Ясно?

— Ясно, дядя Лейб, — запел Ирмэ. — Ясно, ясно…

— Ну тебя, — сказал Лейбе. — Не дури.

Подошел Янкель Гор, шорник. Они с Лейбе о чем-то тихо поговорили, и Янкель пошел в дом. Потом еще кто-то, — Ирмэ его не узнал, хотя голос-то был знакомый, — опять поговорили: что-то Лейбе спросил, что-то тот ответил — и в дом. А народу в доме уже было много.

— Значит, так, — сказал Лейбе.

— Так, — сказали ребята.

Лейбе взялся за ручку двери.

— Дядя Лейб, — тихо окликнул его Ирмэ.

Лейбе оглянулся.

— Чего?

— Дядя Лейб, — Ирмэ заговорил шопотом, — о чем это вы там, а?

Лейбе засмеялся.

— О Халабесе, — сказал он. — Его, подлеца, женить надо, — вот что.

— Нет, — сказал Ирмэ, — вы — правду.

Лейбе подошел поближе.

— А — никому? — сказал он сурово.

Ирмэ обиделся.

— Да что я, маленький, что ли?

Лейбе наклонился и сказал чуть слышно:

— Так вот, — сказал он. — Запомни. Запомни, рыжий: о клопах, о блинах, о ногах, о котах, о боге и о синагоге.

Ирмэ удивился:

— Ну?

Но Лейбе уже прошел в дом.

Ребята уселись на нижней ступеньке лестницы — тесно, бок-о-бок.

— И верно, — сказал Ирмэ, — о чем они там, не знаешь?

— Кто их знает, — сказал Алтер. — А только б-батька говорит — у-упекут их скоро.

— Что ты? — испугался Ирмэ. — Чего это?

— Б-батька говорит: им дай — все разнесут. — А пристава-то, — Алтер провел пальцем по горлу, — во!

— Ну! — Ирмэ покачал головой. — А ведь за такое дало знаешь!..

— В С-Сибирь, — твердо сказал Алтер. — Б-батька говорит…

Ирмэ вздохнул.

— Хорошие парни, — сказал он, — жалко.

— Жалко, — согласился Алтер.

Ребята замолчали. Было темно и тихо. Вода плескалась и билась о берег. Где-то далеко, — на церковной колокольне, что ли, — кричала птица. Крикнет раз «кра» и долго-долго молчит. Потом опять «кра».

Ирмэ встал.

— Ты посиди, — сказал он, — а я пойду послушаю.

Он поднялся на помост, подошел к окну, прижал к стеклу нос, вгляделся. Да, много тут увидишь! Кто-то сидел у самого окна и спиной заслонят всю комнату. Расселся, балда. Ирмэ отошел от окна, подкрался к двери, приложил ухо к замочной скважине, притаился. Нет. Ничего не понять. Говорят все разом и тихо, шепотом. Одно только слово Ирмэ расслышал, — и то потому, что его повторили раза четыре подряд, — это «пунт» или «пункт». Но что такое «пунт» — Ирмэ не знал. Он спустился вниз, — чего так стоять.

— Алтер, — сказал он, — не знаешь, что такое «пунт» или: «пункт»?

— Фу-унт?

— Нет, «пункт» или «пунт».

— Не з-знаю.

— Ружье, что ли?

— П-похоже.

— Значит, вона они что затеяли, — сказал Ирмэ. — Не дело.

И вдруг услыхал шаги. К дому подходил человек, в темноте натыкаясь то на бочку, то на кочку, то на столб, то на бревно. Он говорил сам с собой, ругался и ворчал. «Чтоб те, Фейга, гнида, ни дна…» — ворчал он и плевался. Ирмэ толкнул Алтера. Алтер толкнул Ирмэ. Вот уж — не было печали. Они сжались, стихли. Что-то будет, а?

А тот подходил все ближе. Вот он дошел до лестницы. Вот он остановился, стал. Он стоял и, не замечая ребят, глядел на освещенное окно. Он замолчал. Стоял, глядел, ждал чего-то. Эх, ты! Ирмэ тихонько пнул Алтера. Алтер тихонько пнул Ирмэ. Вот ведь…

Вдруг человек шагнул к лестнице, но на лестницу не попал, а угодил куда-то в сторону, в ямку. Он покачнулся, плюхнулся оземь и как гаркнет:

Эх-ты, д'моя милая, д’какая ты богатая…

Ребята перевели дух. Тьфу ты, пьяное рыло! Ирмэ подошел к человеку и легонько тронул его за плечо.

— Слышь-ка, друг, — сказал он, — проваливай отселева, ну!

Человек перестал петь и уставился на Ирмэ. С пьяных глаз и в темноте Ирмэ ему, должно, представился невесть кем. Он засопел, всхлипнул и проговорил жалобно и тихо:

— Фейга, голуба, — проговорил он, — дай водицы, а! Попить, а!

— Ну-ну, — сказал Ирмэ, — нечего тут. Проваливай. А то как дам.