Министерство правды. Как роман «1984» стал культурным кодом поколений - Дориан Лински
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После майских боев Оруэлл почувствовал, что в данной ситуации не может изменить ПОУМ, и вернулся на арагонский фронт. Впрочем, на фронте он пробыл недолго. Писатель был гораздо выше большинства испанцев, и его голова высовывалась из-за бруствера траншеи[5]. Каждое утро он любил, стоя в траншее, выкурить первую сигарету. Когда однажды ополченец из США Гарри Милтон спросил Оруэлла, не считает ли тот, что представляет собой отличную мишень для снайпера, тот ответил, что те на таком расстоянии «не попадут и в быка»75. На рассвете 20 мая пуля снайпера попала Оруэллу в горло чуть ниже гортани, пройдя в миллиметрах от сонной артерии и временно парализовав один из нервов, идущих к голосовым связкам[6]. Оруэлл был уверен, что умирает. Истекая кровью в траншее, его первой мыслью была мысль об Эйлин, второй: «Страшное сожаление о том, что придется покинуть этот мир, который, в конечном счете, так мне подходит… Эта глупая неудача меня бесила. Как все это бессмысленно!»76
Последующие три недели Оруэлл провел в больнице. Для него война закончилась, но для демобилизации ему нужно было получить подпись врача на передовой. К тому времени, когда 20 июня он вернулся в Барселону, начались репрессии. Как только Оруэлл вошел в отель Continental, Эйлин взяла его за руку и прошептала: «Уходим отсюда»77.
После майских событий ушел с поста премьер-министра Франсиско Ларго Кабальеро, который был противником репрессий против членов ПОУМ. ПОУМ объявили вне закона, о чем узнавал любой возвращавшийся с фронта член этой организации. Арестовали командира батальона Оруэлла Георгеса Коппа. Молодой член Независимой рабочей партии Боб Смилли («лучший из всех»78, по словам писателя) умер в республиканской тюрьме в Валенсии. Макнейр и Коттман из Независимой рабочей партии ушли в подполье. Андреу Нин исчез, а о его судьбе вскоре появилась очередная ложь. Нина схватили агенты НКВД, пытали (в отчете писали, что «его лицо превратилось в бесформенную массу»79), убили, после чего инсценировали его захват переодетыми в форму гестапо немцами – членами интернациональных бригад, для того чтобы потом говорить, что Нин жив и здоров в Саламанке или Берлине (все очень похоже на судьбу Снежки из романа «Скотный двор», о котором говорили, что тот живет на ферме мистера Фредерика).
В Барселоне во время репрессий Оруэлл первый и единственный раз в жизни лично ощутил «атмосферу кошмара»80, переданную в романе «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый». В этой удушающей атмосфере слухов, паранойи и клеветы «даже в ситуации, когда человек не был заговорщиком, он все равно себя таковым ощущал»81. Даже когда не происходило ничего плохого, угроза того, что что-то может произойти, была совершенно невыносимой. Комнату Оруэлла и Эйлин в отеле обыскали, и был выписан ордер на их арест. В 1980-х были найдены написанные агентами НКВД и испанских спецслужб документы, в которых супругов описывали как «отъявленных троцкистов» 82, вьющих нити заговора с врагами Москвы.
Спустя три дня, во время которых Оруэлл бродил по улицам, стараясь выглядеть незаметным, и ночевал где попало, ему, Эйлин, Коттману и Макнейру удалось получить из британского консульства документы, позволяющие утренним поездом выехать во Францию. Оруэлл писал своему другу Райнеру Хеппенсталлю: «Это была очень странная история. Все началось с того, что мы были героическими защитниками демократии, а закончилось тем, что мы перешли границу, когда за нами гналась полиция. Эйлин была прекрасна, мне кажется, что ей все это даже понравилось»83. В приграничном французском городке Перпиньян они повстречали Феннера Броквея, который направлялся в Испанию, чтобы добиться освобождения заключенных в тюрьму членов Независимой рабочей партии. «Это был единственный раз, когда я видел его злым»84, – вспоминал Броквей.
В Испанию Оруэлла привела ненависть к фашизму, но спустя полгода он уехал из страны с чувством ненависти к другому противнику. Поведение фашистов было вполне предсказуемым, но вот жестокость и ложь коммунистов его сильно удивили. Его товарищ из НРП Джек Брентвейт вспоминал: «Он раньше говорил, что все, что говорят про коммунистов, – капиталистическая пропаганда, но тогда заметил мне: “Знаешь, Джек, все это правда”»85.
«Практически каждый работавший в Испании журналист, – писал американский репортер Фрэнк Ханинген, – становился другим человеком после того, как пересекал Пиренеи»86. Именно это и случилось с Оруэллом. В разные периоды он считал, что пребывание в Испании является захватывающим, скучным, вдохновляющим, ужасным, и, в конце концов, очень полезным в смысле достижения понимания ситуации. «Война в Испании и события 1936–1937-го перевесили чашу весов, после этого я точно знал, что к чему, – писал он через десять лет перед тем, как приступил к работе над романом «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый». – Каждая строчка, написанная мной начиная с 1936 года, прямо или косвенно направлена против тоталитаризма и за тот демократический социализм, каким я его понимаю»87.
Заключительным актом процесса потери наивности была вера в то, что его старые коллеги захотят опубликовать сделанные им во время войны выводы. Голланц не захотел издать его книгу, а Кингсли Мартин из The New Statesman & Society отказался публиковать не только его эссе про войну, но и рецензию на книгу Боркенау «Кабина испанского пилота», в которой Оруэлл пытался протолкнуть основные мысли. Когда писателю удалось опубликовать эссе в New English Weekly Филипа Майре, название его статьи гласило: «Правда об Испании». «Существует самый настоящий заговор… с целью того, чтобы никто не понял ситуацию в
