Министерство правды. Как роман «1984» стал культурным кодом поколений - Дориан Лински
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На самом деле Оруэлла бесило не только это (ведь ложь во время войны почти так же повсеместна, как трупы и вши). Он терпеть не мог, когда что-то прикрывают и скрывают. В его понимании такие слова, как «обман», «жульничество» и «шантаж», были самыми ругательными. Именно поэтому ему не понравилось отношение Голланца и Мартина. Замалчивание правды ради какой-то краткосрочной выгоды можно сравнить с введением чрезвычайного положения, то есть ситуации, при которой временная отмена гражданских прав легко может стать постоянной. Информация о том, что внутри одной войны шла другая грязная война, было определенной лакмусовой бумажкой, тестом, который левые в Великобритании не смогли пройти, потому что больше верили тоталитарной пропаганде. А он ожидал, что левые окажутся немного мудрее и прозорливее.
Правда для Оруэлла была важна именно в ситуациях, когда она не была удобной и приятной. В своих ранних эссе он ради художественного стиля использовал и облагораживал анекдоты и упускал некоторые неприятные факты, но в «Памяти Каталонии» старался писать максимально объективно и не шел на сделки с собственной совестью. Он писал, что без понимания того, что реальность достигается посредством консенсуса, «не может быть спора, невозможно будет достигнуть минимально необходимого соглашения»89. Оруэлл был достаточно прозорлив, чтобы понимать, что далеко не всегда можно найти объективную правду, но, если даже не предполагать, что она существует, то дело будет совсем плохо. «У меня появилось чувство, что правдивую историю этой войны так никогда и не напишут, – отмечал он много лет спустя. – Реальных цифр и объективных описаний того, что произошло, просто не существует»90. Именно это он имел в виду под фразой «История остановилась», которая неоднократно встречается в тексте романа «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый». Когда главным арбитром реальности являются сила и власть, победители сделают все возможное, чтобы превратить ложь в правду.
По крайней мере, до определенной степени. Обман режима рано или поздно выплывет наружу. Боркенау обратил внимание на то, что начавшие обманывать окружающих испанские коммунисты обманули в конечном счете самих себя. Паранойя привела к поискам козлов отпущения, чисткам и ухудшению морального состояния, а преувеличения коммунистической пропаганды – к поражениям на фронте. В СССР те, кто врал, превратились в тех, о ком врали. Большинство ведущих русских участников конфликта в Испании расстреляли или посадили. Военного советника Берзина, рекомендовавшего ликвидировать членов ПОУМ, обвинили в шпионаже и расстреляли на Лубянке.
Благодаря помощи Феннера Броквея Оруэллу удалось найти издателя для своей книги «Памяти Каталонии». Это было молодое издательство Secker & Warburg, занимавшее антисталинистские позиции и готовое пропагандировать альтернативное мнение. Один из директоров издательства, Фредерик Варбург, писал в мемуарах: «Я хотел найти и поддержать писателей, которые предлагали план достижения утопии и программу осуществления этого плана. Но я не был уверен в том, какие из этих планов и программ выводят в страну обетованную, что можно считать очком в мою пользу»91.
«Памяти Каталонии» является лучшей документальной прозой Оруэлла. Книга была опубликована 25 апреля 1938-го, через год после выхода «Дороги на Уиган-Пирс». «Памяти Каталонии» – более мудрое, спокойное, щедрое и полное смирения произведение. Филип Майре писал: «Эта книга демонстрирует невинное сердце революции, а также и то, что это сердце в гораздо большей степени убивают миазмы лжи, а не жестокость»92. Со временем она стала чуть ли ни важнейшим изданием, описывающим события гражданской войны в Испании, но в то время являлась всего лишь одним из многочисленных произведений на эту тему. Тираж издания составлял полторы тысячи экземпляров, из которых распродали всего половину. Английские коммунисты назвали книгу в лучшем случае сумбурной, в худшем – предательской, льющей воду на мельницу Франко. Оруэлл флегматично относился к плохим рецензиям, считая, что даже плохие рецензии работают на продвижение. Кроме того, он совершенно не отрицал субъективность своих позиций: «Я предупреждаю всех о том, что у меня есть предубежденность, а также о возможных ошибках. Тем не менее я сделал все возможное, чтобы быть честным»93, – писал он. Он считал, что за правду надо бороться, и поэтому писал жалобы на книжные рецензии, в которых клеветали на его старых боевых товарищей. Возможно, что в книге он преувеличил свои симпатии к ПОУМ, но сделал это исключительно потому, что никто не выступал за тех, кого обвиняли в грехах, которые они не совершали. «Если бы меня это не разозлило, я бы вообще никогда не написал эту книгу»94, – писал он позднее.
Переселившийся в Англию Боркенау написал Оруэллу письмо с одобрительным отзывом на книгу, в котором были такие строки: «Для меня ваша книга является очередным подтверждением моего убеждения в том, что можно быть совершенно честным по поводу приводимых фактов вне зависимости от занимаемой политической позиции»95. Чувство уважения между писателями было взаимным. Оруэлл хвалил книгу «Кабина испанского пилота», написав про нее, кроме прочего, следующую типичную для него метафору технофоба: «Как приятно слышать человеческий голос среди воя пятидесяти тысяч играющих одну и туже мелодию граммофонов»96. Позднее он назвал труд Боркенау «Коммунистический Интернационал» «книгой в большей степени, чем все остальные, познакомившей меня с общим ходом революции». В 1929 году Боркенау вышел из немецкой компартии в знак протеста против политики Сталина, финансово поддерживал антинацистскую партию и разработал одну из ранних теорий тоталитаризма. Он писал: «Цивилизация неизбежно исчезнет не из-за существования определенных ограничений свободы мысли… а из-за тотального подчинения мыслей людей приказам партии» 97. Всего лишь один человек высказал предположение о том, что Оруэлл одобрял коммунизм. Когда писатель в конце 1920-х бомжевал в Париже, он периодически навещал свою тетю Нелли Лимузин и ее сожителя Юджина Адама. Адам и его друг Луис Банньер были в прошлом коммунистами, а потом стали большими поклонниками эсперанто – языка международного общения, которым интересовались Гитлер и Сталин. Позднее Банньер утверждал, что помнит спор, произошедший между Адамом и молодым Оруэллом, «утверждавшим, что советская система является примером высшей стадии социализма» 98. Это утверждение противоречит всему тому, что писал сам Оруэлл. Сложно сказать, является эта история правдивой или нет, но, возможно, Адам был первым человеком, страстно рассказавшим молодому писателю о коммунизме.
В годы после гражданской войны в Испании многие из любимых писателей Оруэлла были бывшими коммунистами. Это австриец Боркенау и британец венгерского происхождения Кёстлер, итальянец Иньяцио Силоне, русский Виктор Серж, американцы Макс Истмен и
