Холодная кожа (В пьянящей тишине) - Пиньоль Альберт Санчес

Послышались стоны раненого чудовища. Его товарищи также взвыли. Стук в окно прекратился. Наступила тишина. Это была самая страшная тишина, какую я когда–либо слышал. Я знал, что они находились там, снаружи, никакого сомнения в этом не было. Они вдруг хором стали издавать жалобные звуки. Это напоминало мяуканье слепых котят, когда те зовут мать. Их мяу–мяу–мяу были короткими и тихими, исполненными грусти и беззащитности. Они как будто говорили: выйди, выйди из дома, ты нас неправильно понял, мы не хотим тебе никакого зла. Они не хотели убедить меня в своих добрых намерениях, им было нужно лишь посеять ужас. Они испускали свои меланхоличные «мя–я–я–у», сопровождая их время от времени лицемерным стуком в дверь или в запертые окна. Не слушать их, ради всего святого, не слушать. Я укрепил дверь сундуками и положил побольше поленьев в очаг на тот случай, если им придет в голову спуститься в дом по трубе. Я с беспокойством взглянул на потолок. Крыша была покрыта черепицей. Если им вздумается разобрать ее, они спокойно проникнут в дом. Однако они ничего не предприняли. Всю ночь луч маяка, монотонно вращаясь, проникал в дом через щели спустя равные промежутки времени. Тонкие длинные лучи появлялись и исчезали с точностью часового механизма. Всю ночь чудовища пытались открыть то дверь, то одно из окон, и во время каждого нового нападения я с ужасом думал, что засовы не выдержат. Потом наступило долгое молчание.

Маяк потух. С величайшей предосторожностью я приоткрыл одно окно. Никого не было. На горизонте загоралась тонкая полоска – фиолетово–оранжевая. Я тяжело осел на пол, как мешок с мукой, продолжая сжимать в руках черенок лопаты. Во мне зарождались какие–то новые и незнакомые чувства. Спустя некоторое время над морем появился маленький шарик солнца. От горящей в темноте свечки было бы больше тепла, чем от этого светила, укутанного облаками. Но все же это было солнце. В этих южных широтах летние ночи были чрезвычайно коротки. Это была самая короткая ночь в моей жизни. Мне же она показалась самой длинной.

4

Годы подпольной деятельности научили меня, что лучший способ борьбы с унынием и сентиментальной мутью – это подойти к проблеме с чисто технической стороны. Я пришел к следующему заключению: «Тебя нет, ты мертв. Ты сидишь на этом холодном, забытом богом и людьми островке; никто, на многие десятки миль вокруг, не может тебе помочь. Ты мертв, ты мертв, – повторял я себе вслух, скручивая сигарету. – Твое положение на сегодняшний день таково: ты мертв. Следовательно, если тебе не удастся выкрутиться, ты ничего не потеряешь. Но если сможешь спастись, в награду получишь все – жизнь».

Нам не следует пренебрегать силой, таящейся в размышлениях наедине с самим собой. Сигарета, которую я курил в эту минуту, чудесным образом превратилась в самый изысканный в мире табак. И дым, извергаемый моими легкими, был росчерком человека, которому не остается ничего другого, как принять бой в Фермопилах [2]. Я был изнурен, вне всякого сомнения, но ощущение бессилия отступило. Я не испытывал усталости – усталость испытывала меня. Пока я мог ощущать изнеможение, пока чувствовал, что мои веки свинцово тяжелеют, я был жив. Причины, которые привели меня в эту даль, казались теперь несущественными. У меня не было ни прошлого, ни будущего. Я был на краю света, вдали от всего мира, и меня окружало ничто. Когда я выкурил сигарету, я был бесконечно далеко от самого себя.

Что же касается объективного положения вещей, то я не строил в этом отношении никаких иллюзий. Для начала, я ничего не знал об этих чудовищах. Исходя из этого и учитывая инструкции учебников по военному делу, я мог рассчитывать на самые неблагоприятные условия ведения борьбы. Они будут нападать и днем, и ночью? Все время? Организовываясь в группы? Беспорядочно, но настойчиво? Сколько времени я мог им противостоять – в одиночку против толпы? Естественно, очень недолго. Батису, правда, удалось выжить. Но у него за плечами опыт, которым я не располагал. А еще у него был маяк – настоящая крепость: чем больше я рассматривал свой дом, тем более ничтожным он мне казался. Одно можно было заключить без тени сомнения: о судьбе моего предшественника я никогда ничего не узнаю.

Как бы то ни было, мне оставалось только придумать систему обороны. И если маяк Батиса представлял собой укрепление по направлению к небу, то я мог создать заграждение на земле. Идея заключалась в том, чтобы окружить дом рвом, наполненным острыми кольями. Тогда чудовища не смогут приблизиться. Но откуда мне было взять время и энергию? Чтобы вырыть такую траншею, требовались титанические усилия. С другой стороны, чудовища были проворнее пантер – я в этом смог убедиться, – и ров надо было сделать широким и глубоким. Я же испытывал крайнее изнеможение: с момента приезда на остров я не сомкнул глаз. Кроме того, если я буду постоянно работать и защищать свой дом, у меня не останется ни одной минуты отдыха. Передо мной со всей ясностью вырисовывалось два выхода: погибнуть от лап чудовищ или сойти с ума от физического и умственного истощения. Не надо быть гением, чтобы понять, что оба пути заканчивались в одной точке. Я решил максимально упростить работу. Для начала надо вырыть ямы перед окнами и дверью. Я надеялся, что этого будет достаточно. Выкопав полукруглые траншеи, я принялся заострять ножом концы веток и вкапывать их остриями вверх. Многие из них я принес с берега моря. Пока я собирал их у самой воды, мне пришло в голову весьма логичное заключение. Все – и формы тел чудовищ, и перепончатые лапы – указывало на то, что они выходцы из океанских глубин. В таком случае, сказал я себе, огонь будет примитивным, но весьма действенным оружием. Теория противостояния стихий, вот именно. Всем известно, что любые звери инстинктивно боятся огня. Каково же должно быть его воздействие на амфибий?

Чтобы укрепить свою линию обороны, я сложил поленницы бревен, добавив туда свои книги. Бумага горит быстрее, но пламя от нее ярче. Быть может, так мне удастся сильнее напугать их. Прощай, Шатобриан! [3]Прощайте, Гете, Аристотель, Рильке и Стивенсон! Прощайте, Маркс, Лафорг [4]и Сен–Симон! Прощайте, Мильтон, Вольтер, Руссо, Гонгора и Сервантес! Дорогие друзья, мое величайшее вам почтение, но восхищение перед вашим дарованием не имеет ничего общего с исключительными обстоятельствами, поймите меня правильно. Я улыбнулся в первый раз с начала драмы, потому что, пока складывал поленницы, поливал их бензином и рыл углубление в земле, чтобы соединить их с будущим костром, я пришел к выводу, что одна жизнь, в данном случае как раз моя, стоила творений всех гениев человечества, философов и писателей.

И наконец, дверь. Если я вырою яму перед входом и заполню ее кольями, передо мной возникнет совершенно очевидная проблема, а именно: я закрою ход самому себе. Поэтому прежде всего я занялся изготовлением деревянного помоста, который мог бы служить в качестве съемного перехода. Силы мои были на исходе, я чувствовал себя на грани изнеможения. Я выкопал ямы под всеми окнами, собрал ветки на берегу, сделал из них колья и вкопал их в землю. На второй линии обороны, чуть дальше от дома, сложил кучи бревен и книги, соединив их шнуром, пропитанным бензином. Солнце садилось. Меня можно осудить за недостаток идей, но вряд ли можно обвинить в отсутствии инстинктов; наступала ночь, и чутье моих далеких предков подсказывало мне, что это пора царствования кровожадных существ. «Не спи, не спи, – говорил я себе вслух, – только не засыпай». Запасы воды были невелики, поэтому я плеснул себе в лицо холодного джина. Теперь оставалось только ждать. Ничего не происходило. Я залечил пузыри, которые вздулись у меня на руках, когда я хватал горящие бревна, и царапины на шее от когтей этих чудовищ. Яма перед дверью не была закончена. Но это меня волновало меньше всего. Сдвинув ящики с вещами, я устроил прочную баррикаду. Мои воспоминания устремились в Ирландию, в дни уличных боев, когда над булыжными мостовыми взвились знамена. Но в тот момент я, вне всякого сомнения, предпочел бы морским чудовищам все королевские войска вместе взятые.