Утомленное солнце. Триумф Брестской крепости - Валерий Белоусов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А самое главное, где войска располагаются! — насладившись в полной мере вниманием слушателей, Сандалов убирает платок и, драматично взмахнув рукой, продолжает свой монолог. — Крепость! Понимаете: кольцевая казарма и главный вал — это мышеловка. Пропускная способность ворот исключительно мала! Мы хотели было пробить новые ворота или хотя бы починить разрушенный мост у Бригитских ворот… хозспособом… Но сначала не изыскали взрывчатку, а затем не нашли досок для ремонта моста.
— Так, кроме плача Ярославны, будут еще соображения? — деловито посмотрев на наручные часы, спрашивает Богданов.
— Так точно! — Сандалов сбивается с драматического настроя и торопливо говорит: — Считаю, что противник имеет задачей нанесением короткого концентрического удара через Брест на Барановичи прежде всего уничтожить живую силу, материальную часть и запасы, сосредоточенные в городе и крепости Брест.
Это связано с тем, что Брест — основной пункт хранения запасов для всей 4-й армии, и не только для нее. В частности, в самой крепости — дивизионные склады 6-й и 42-й стрелковых дивизий, а также 447-го корпусного артполка. На Южном острове — склады 22-й танковой дивизии (хранятся два ее боекомплекта), остальные склады этой же дивизии — в городе. Там же, в городе, — материальные склады 4-й армии.
Мы извещали штаб Округа о нетерпимости подобного положения и, в связи с наличием сверхкомплекта, просили отправить часть огнезапаса на восток. Вместо этого артснабжение ЗапОВО прислало сверх указанного еще больше боеприпасов и продовольствия.
Так что… — вздыхает Сандалов, — если мы потеряем эти склады — будет очень плохо не только нам, но и соединениям соседних армий — 3-й, 10-й и 13-й… — Сандалов снова делает паузу, но на этот раз не для повышения драматизма, а собираясь с духом, как перед прыжком с вышки. — Поэтому, не имея возможности прикрыть всю линию государственной границы, предлагаю сосредоточить усилия для прикрытия прежде всего крепости и города Брест!
— Что ты болтаешь, Сандалов! — раздраженно цедит Коробков. — Неужели ты не знаешь, как учит нас воевать Нарком Обороны, Маршал Советского Союза товарищ Тимошенко: „Ни пяди советской земли врагу! Воевать на чужой территории, малой кровью, могучим ударом!“.
— Товарищ Фрумкин, ты там что говорил про индивидуальный и коллективный подход к гадам? — задумчиво, как бы про себя, спрашивает Богданов.
— Впрочем, если подход конструктивный, то я для пользы дела и не против… — немедленно реагирует Коробков. — Продолжайте, товарищ Сандалов…
21 июня 1941 года. 22 часа 32 минуты.
Управление НКГБ БССР по городу Брест. Кабинет сержанта ГБ Лермана
Младший лейтенант Мохнач открыл глаза, с трудом приподнял тяжелую голову и огляделся. Оказалось, что лежал он на небольшом диванчике, очень похожем на тот, что стоял в родном доме юного красного командира. Только дома над диванчиком, на полочке, стояло полдюжины фарфоровых слоников.
— Что, головушка бо-бо, а денежки тю-тю? Вот так оно и бывает, когда вместо того, чтобы учить в расположении части Боевой Устав Пехоты БУП-39, некоторые, отдельно взятые нами за задницу, командиры Красной Армии посещают во внеслужебное время сомнительные увеселения…
Евгений поморгал несколько раз и попытался сфокусировать взгляд на человеческой фигуре за письменным столом. Сфокусироваться не удалось. В глазах откровенно двоилось.
— Где я? — хриплым голосом спросил у незнакомца Мохнач.
— Не волнуйтесь, молодой человек! — тихим ласковым голосом ответила фигура за столом. — Вы, как говаривали бывшие соловецкие монахи бывшего Соловецкого монастыря, „в месте тихом, злачном, застенном“ — в НКГБ. И, как говаривал один старый контрабандист, отвечая на вопрос царской пограничной стражи: „Стой, кто идет? — Ужэ никто никуда не идеть“…
— Ох, что же я наделал? — Евгений попытался встать, что удалось только с третьей попытки.
— Азохан вей, ежели бы вы что-то наделали, кроме того, что в свои роскошные диагоналиевые галифе, мы бы с вами говорили долго-долго, минут десять… — дружелюбно ответила неизвестная „фигура“. — А так, простите, мне недосуг…
Мохнач сосредоточился, зажмурив глаза, а когда снова их открыл, предметы вокруг перестали двоиться. За столом сидел человек в форме сержанта НКВД и что-то быстро писал.
Увидев, что молодой человек немного оправился, Лерман деловито пояснил:
— Собственно, вы свободны, товарищ младший лейтенант!
— А-а-а… как же… что же… — пролепетал Евгений, с трудом вспоминая события, предшествующие пробуждению в „застенках“ кровавой гэбни. Припечатанный прикладом затылок немилосердно болел. — Что, совсем свободен?
— Ну, насколько может быть свободен военнослужащий. От присяги-то я вас никак освободить не могу… — улыбнулся Лерман. — А вот от внимания нашей организации — вполне!
Мохнач облегченно вздохнул, мысленно проклиная себя за дурацкую попытку спорить с патрулем.
— А знаете, почему вы так легко отделались? — спросил Лерман, откладывая перо. — Потому что ни один террорист не выйдет на задание, не имея хотя бы одного патрона в пистолете… чтобы застрелиться! Ну, можно было бы заподозрить, что враг уже всю обойму уже где-то расстрелял, так ведь и пистолет-то новенький, в заводской смазке, ни разу не использованный — сплошное толстовство! О! Слушайте, вы случайно не из буддистов будете?
— Нет, я из Бобруйска… — не поняв умствования энкавэдэшника, ответил Мохнач.
— Ага! — обрадовался Лерман. — Это многое объясняет! Постойте, постойте… — сержант Госбезопасности на мгновение задумался. — Дайте догадаюсь! Старшина на ружскладе из-под полы вручил вам это удивительное чудо враждебной техники, а про патроны сказал, что они обязательно будут в конце следующего квартала?
— Да… так и было… — мельком удивившись прозорливости представителя органов, ответил Мохнач.
— А извините, шлемазлом он вас при этом не называл? — улыбнулся Лерман.
— Да, называл и говорил, это такое ласковое слово, вроде сынок… — простодушно признался Мохнач.
— Вот из-за таких поцев, как этот старшина, нас, евреев, и называют жидами… — сокрушенно покачал головой Лерман. — Ну ладно… Короче, про пистолет я сам все понял, а потом вас узнал старшина Горобец. Он видел, как неделю назад вы, еще с курсантскими петлицами, в ресторане вокзала Брест-Пассажирский безобразничали…
Мохнач попытался отрицательно помотать головой, но это движение привело к новой волне головокружения. Впрочем, Лерман отлично разглядел попытку младшего лейтенанта оправдаться.
— Как это не безобразничали? А кто в кадку с пальмой насс… помочился? Пушкин Александр Сергеевич? — грозно хмыкнул Лерман.
— Я… это… на спор! — прошептал Мохнач.
— Ах, на спор… — усмехнулся Лерман. — Эх, взгреть бы вас… да это дело Рабоче-Крестьянской Красной Милиции… совсем другой Главк, и Наркомат теперь даже — совсем другой… Да…
— Так я… это… пойду? — могучим усилием победив головокружение, робко спросил Мохнач.
— Нет, дорогой мой, отпустить вас я не могу… — ответил Лерман, и Мохнач похолодел. — Вы все равно только до первого патруля и дойдете! А вот утречком — пожалуйста! Сейчас же вы вполне можете выйти в коридор. В его конце, направо, — дверь уборной. Умойтесь, приведите себя в порядок. Тем более, что вас ожидает гражданка Никанорова, обрыдалась уже вся…
— Какая Никанорова? — испугался Мохнач.
— Как какая Никанорова? — Лерман мельком глянул на протокол задержания. — А Клавдия Захаровна, 1925 года рождения, русская, комсомолка, учащаяся десятого класса школы № 13, между прочим — не замужем… Иди уже, горе луковое….
И старый, 25-летний, кровавобериевский палач Лерман лукаво ухмыльнулся…
21 июня 1941 года. 23 часа 00 минут.
Кобрин, улица Леваневского, дом 33. Штаб 28-го стрелкового корпуса
Во дворе штаба — армейские автомашины, комендантский взвод 333-го стрелкового полка грузит в них ящики и шкафы со штабными документами…
— Дима, что за хрень? Куда нас гонят на ночь глядя? — сержант Алексеев обращается к своему прямому начальнику — комвзвода старшему сержанту Данилину.
— Ваня, сам ничего не пойму, но говорят, — Данилин понижает голос до шепота, — обстановка на границе тревожная… Так что штаб выдвигается на КП корпуса, в рощицу под Жабинкой.[13] Ну ты же там был, блиндажи копал…
— А мне чего сейчас делать?
— Найди старшину и вместе с ним получи для взвода сухпай… На сколько дней? Гм-гм… В сороковом, летом, маневры окружные продолжались трое суток, так что бери с запасом — суток на пять… Должно хватить с избытком!
Этот же двор — но с пылающими автомобилями… Раскаленный ветер носит в воздухе листы бумаги — уже не нужные никому штабные документы несуществующего, погибшего штаба…