Концепции власти в средневековой Руси XIV-XVI вв. - Василий Телицын

Второй вывод из идеи богоустановленности власти заключается в том, что свыше предопределяется не только сама власть, но и ее качество. В подтверждение своих взглядов древнерусские книжники приводили следующие слова из Священного Писания: «Аще бо кая земля управится предъ Богомъ, поставляеть ей цесаря или князя праведна, любяща судъ и правду, и властеля устраяеть и судью, правяща…»[105]. Представители общественно-политической мысли Московского княжества также разделяли эти идеи. Именно с праведностью великого князя Василия Дмитриевича автор «Сказания о нашествии Едигея» связывает процветание Русской земли: «Боголюбивому и православному самодръжцу великому князю Василью Дмитриевичю, столь русскиа хоругви дръжащу, и христиане благоденствовахуть в дръжаве его, и земля Русскиа миром украшаема в сихъ доброх и сполнився благоцветяше»[106].

В то же время правление неправедного и несправедливого князя, как, впрочем, и любое другое бедствие или нападение неприятеля[107], являлось наказанием свыше, поскольку все это «Богъ даеть за грехи, а старыя мудрыя отъемлетъ, яко же Исая глаголеть: отъиметь Господь отъ Ерусалима крепость и крепкаго исполина и человека храбра, и судью, и пророка, и смирена старца, и дивна светника, и мудра хытреца, разумьна послушника; и поставлю уношю князяимъ и ругателя обладающа ими»[108]. В доказательство вышеуказанной идеи приводятся слова из сочинения Анастасия Синаита, занимавшего значительную часть Святославова Изборника 1073 г. и получившего широкое распространение в среде московских книжников при митрополите Алексее[109]. В данном произведении вопрос о качестве княжеской власти раскрывается следующим образом: «Да добре съведомо, яко ови князи и царие, достойни таковыя чти, отъ Бога поставляются; ови же паки недостойни суще противу достоиньствомъ людемъ, техъ недостоиньства по Божию попущению или хотению поставляются»; вывод же, сделанный Анастасием, гласит: «егда узришь… недостойна кого и зла царя, или князя, или епископа, не чудися, ни Божия промысла потязай, но разумей и веруй, яко противу беззакониемъ нашимъ тацемъ томителемъ предаемся, тоже и тако зла не останемся»[110].

Согласно третьему из обозначенных ранее выводов, княжеская власть, поставленная Богом свыше, предполагает, помимо прочего, особую ответственность земных владык перед Богом за подвластных им людей, а также за свои поступки. «Князи и вся судья земския слуги Божия суть»[111], – отмечает автор «Поучения князьям». В конце XIV – начале XV в. игумен Кирилл Белозерский пишет великому князю Василию Дмитриевичу: «Ты же, господине, самъ, Бога ради, внемли себе и всему княжению твоему, въ немъ же тяпостави Духъ Святый пасти люди Господня, еже стяжа честною си кровию. Якоже бо великиа власти сподобился еси отъ Бога, толикимъ болшимъ и возданиемъ долженъ еси (выделено мной. – В.Т.)»[112]. При этом за прегрешения князей страдал, с точки зрения православного духовенства и книжников, как сам князь, так и весь народ в целом. В том же послании Кирилл Белозерский пишет: «Аще кто отъ бояръ согрешитъ, не творить всемъ людемъ пакость, но токмо себе единому; аще ли же самъ Князь, всемъ людемъ, иже под нимъ, сотворяетъ вредъ (выделено мной. – В.Т.)»[113]. В уже приводимом нами послании духовенства Дмитрию Шемяке именно на князя возлагается ответственность за нападение татар на Русь и последовавшие за этим беды: «и въ томъ также крови християнские колико пролиялося и въ полонъ въ поганство поведено, и того всего Богъ по томужъ отъ твоею руку изыщетъ»[114].

Ответственность князей перед Богом за неправедные действия ждала их прежде всего после смерти в загробном мире. Так, в наказании князьям тверского епископа Семена (XIII в.) приводится ответ полоцкому князю Константину: «тако и князь, давъ волость лиху человеку губити люди, – князь во адъ и тивунъ съ нимъ во адъ»[115]. Однако подобная «отдаленная ответственность являлась плохой сдержкой для эгоистических стремлений людей того времени»[116], и именно поэтому древнерусские книжники поучали князей, что воздаяние за грехи может настигнуть неправедного властителя еще при жизни: «аще бо князи правьди вибываютъ в земли, то многа отдаются согрешенья земли; аще ли зли и лукави бываютъ, то болше зло наводитъ Богъ на землю, понеже то глава есть земли…»[117].

Рассмотренные выше представления о божественном происхождении княжеской власти не только существовали в качестве умозрительной доктрины в литературных произведениях, а имели конкретное практическое применени. Они, без сомнения, разделялись правителями Руси и, по меньшей мере к концу XV в., стали частью официальной идеологии московской государственности. Так, на предложение посла Н. Поппеля о том, что германский император может сделать Ивана III королем, московский князь отвечал: «Мы божиею милостию государи на своей земли изначала, от первых своих прародителей и поставление имеем от бога, как наши прародители, так и мы…»[118].

Конечно, воззрения на природу княжеской власти и возможность ее получения наиболее полно сформулированы именно в посланиях и поучениях священнослужителей. Эти послания адресовали непосредственно князьям и имели практическое применение. Несколько иные сведения о природе княжеской власти можно почерпнуть из летописных памятников. Эти тексты изобилуют в первую очередь фактами и насыщены конкретными деталями, в то время как пространные рассуждения, характерные для посланий и поучений, встречаются в летописях значительно реже. Идеи о божественном происхождении власти, несмотря на религиозную наполненность летописного текста, хотя и находят свое отражение в летописях[119], не получают такого развития, как в посланиях священнослужителей.

Летописные тексты также дают возможность выявить иные представления о природе власти, относящиеся скорее к политической, чем к религиозной сфере. Речь в данном случае идет о двух смежных феноменах, а именно о наследственной передаче власти и принадлежности к правящей династии, т. е. княжескому или царскому роду. Из самых ярких примеров – слова одного из первых русских князей Олега, обращенные к Аскольду и Диру: «Вы неста Князя, ни рода княжа, но азъ есмь роду княжа; вынесоша Игоря: и се есть сынъ Рюриковъ»[120].

Упоминание родства с великими правителями прошлого для древнерусских книжников и летописцев являлось одним из главных показателей легитимности власти, а также часто использовалось для возвеличивания того или иного князя. При этом важнейшими фигурами с точки зрения преемственности власти являлись для князей XII–XV вв. креститель Руси Владимир I, его сыновья – святые Борис и Глеб, реже – Владимир Мономах и основатель русской династии Рюрик. С Мономахом в Ипатьевской летописи сравнивается один из наиболее влиятельных князей Южной Руси второй половины XII в. Роман Мстиславович Галицкий, который, по словам летописца, «ревнова же бо дъедоу своемоу Мономахоу погоубившемоу