Взломщик, который цитировал Киплинга - Лоуренс Блок

– Неужели?

– В Стаффордшире. Родители Киплинга впервые встретились на пикнике на озере Редьярд. Когда у них родился сын, вторым его именем выбрали название озера. Его первое имя – Джозеф, на самом деле, хотя сам он никогда им не пользовался и был известен как Редди с самого раннего детства.

– А ваше первое имя...

– Джеймс, и я им тоже никогда не пользовался. Джеймс Редьярд Велкин. Мне было восемь лет, когда умер Киплинг, и я очень хорошо помню этот день. Это было в 1936 году, ровно через два дня после того, как предали земле тело короля Георга V. Этот день был, как вы легко можете себе представить, днем глубокого траура для всей нашей семьи. Мой отец обожал Киплинга чрезмерно. И он сделал именно то, что и должен был, дав своему единственному сыну имя своего любимца. Вы не согласны? Потому что я, конечно, был наречен в честь Киплинга, а не озера в Стаффордшире. «Сначала старый король, а следом великий бард великой Империи, – сказал мой отец. – Запомни мои слова, Редди. В течение ближайших двух лет в Европе разразится война». Он, конечно, ошибся на один год, и я не думаю, что кончина Киплинга оказала какое-то влияние на вторжение Гитлера в Польшу, но в сознании моего старика одно с другим было неразрывно связано, понимаете?..

Он скорбно улыбнулся, а его густые брови дрогнули.

– Вы интересуетесь Киплингом, мистер Роденбарр?

– Я читал его, когда был мальчишкой.

– Вам следовало бы перечитать его заново. После многих лет пренебрежительного, знаете ли, к нему отношения Киплинг снова начинает обретать признание. Не приходилось ли вам в последнее время перелистать «Ким»? Или «Свет погас»? Или... Хотя чтение вряд ли является для вас отдыхом, не так ли? К концу длинного дня от печатного слова, наверное, воротит и поднимается тошнота.

– О нет! Чтение все еще доставляет мне огромное удовольствие. Может быть, я и в самом деле перечитаю Киплинга заново.

– Постарайтесь. Тем более что для начала можно воспользоваться книжками с ваших же полок. – Оценивающий взгляд настороженных коричневых глаз. – Скажите, сэр, не согласились бы вы пойти со мной сегодня на ленч? Возможно, я бы сумел рассказать кое-что, представляющее для вас интерес.

– Я бы не возражал.

– Тогда в моем клубе. Вам известен клуб «Мартингал»? И если, скажем, в половине первого?

Я ответил, что знаю, где расположен клуб, и что время – двенадцать тридцать – вполне мне подходит.

Кое-что в его словах уже заинтересовало меня.

Клуб «Мартингал» был как будто создан для него – настолько он подходил к его одежде и утонченным, слегка барским манерам. Он располагался на углу Мэдисон-авеню и Тридцатой улицы и был обставлен главным образом дубовой, не очень удобной, мебелью эпохи английского короля Якова I. На стенах висело бесчисленное множество голов зверей – охотничьи трофеи.

Мы обедали в просторной комнате на третьем этаже под неотступным взглядом стеклянных глаз бизона, убитого якобы Теодором Рузвельтом по причинам, в которых я так и не сумел разобраться. Ленч состоял из смешанного жестковатого гриля с размороженным зеленым горошком и жаренным по-французски картофелем. Официант, который все это принес на наш столик, был ревматичным малым, который ходил так, будто ноги его просто доконали. Он выглядел почти таким же удрученным, как бизон.

Во время еды мы с Велкиным беседовали о книгах, а затем оба перешли к десерту. Печальный официант принес большой серебряный кофейник, похожий на те, которые используются для обслуживания пассажиров в поезде. Кофе был даже лучше, чем подают в старых вагонах-ресторанах Пенсильванской железной дороги. Он был крепким и ароматным.

Наш столик стоял рядом с двумя узкими окнами. Я потягивал свой кофе и обозревал Мэдисон-авеню. На углу последний из уличных комиков-шутов развлекал своим веселым ремеслом зевак. В наступившие осенние дни он вскоре должен был уйти, уступив свое место продавцам горячих крендельков и каштанов, поскольку времена года сменяют друг друга по своим неумолимым законам. Трудно уследить, как меняется окраска листвы на деревьях, и уж во всяком случае из этих окон такое не увидишь, но вы безошибочно определите смену сезонов, наблюдая за уличными торговцами.

Велкин, прочистив горло, прервал эти мои размышления.

– Райдер Хаггард, – сказал он. – Я говорил вам, что его я тоже коллекционирую?

– Кажется, вы упоминали его имя.

– Интересный человек. Для Южной Африки он сделал то же самое, что Киплинг – для Индии. «Она», «Копи царя Соломона»... Но вы, конечно, знакомы с его творчеством?

– В самых общих чертах.

– Он и Киплинг были, знаете ли, большими друзьями. Оба они были в плохих отношениях с «Блумсбери крауд». Оба они прожили достаточно долго, чтобы с печалью наблюдать в конце жизни, как сходит на нет их литературная популярность. Общественное мнение стало воспринимать их как апологетов дискредитировавшего себя империализма. Вам знакома поэма Стефенса?

Я не знал даже, о чем идет речь, а он тем временем принялся цитировать по памяти:

Наступит ли пора, когда

Поток незвучных строк

Уйдет с проклятьем в никуда,

Как горных вод поток?

Когда смекалкой дурака

Наш мир не удивить?

Когда ошибкой паренька

Успех не закрепить?

Устанут все журналы

От перепалки слов.

Чернильцы разбиты

На тысячи кусков.

Тогда намордники натянут

На всех зануд,

И новый Киплинг, новый Хаггард

К нам не придут[1].

Он придвинулся, чтобы снова налить кофе в наши чашки.

– Мерзкий образчик площадной брани, не так ли? И таких было немало. Однако Киплинг и Хаггард поставлены здесь рядом. Действительно, Хаггард прожил в доме Киплинга в Суррее так же долго, как и в своем собственном. Они и на самом деле работали вместе в кабинете Киплинга, сидя на противоположных концах длинного стола, перелопачивая идеи вдоль и поперек и затем превращая их в то или иное произведение неистовой работой пера.

– Интересно! – сказал я.

– Не правда ли? Вскоре после перемирия, заключенного в 1918 году, эти двое приступили к организации Лиги Свободы. Идеологической основой ее деятельности был антикоммунизм. Однако эта лига никогда не отрывалась от земли и не витала в облаках. Довольно посредственные вирши, написанные неизвестным автором, дают ясное представление об отношении Лиги Свободы к текущим событиям. Вам знакомы эти стихи?

– Не думаю.

– Они неплохо срифмованы, а я, кажется, упоминал о своей слабости к хорошим рифмам:

«Хуже большевик химеры», —

Киплинг Хаггарду сказал.

«Пьет он все подряд без меры», —

Райдер Редди отвечал.

«В цвете сил – уже подлец», —

Редьярд мрачно бормотал.

«Ждет плохой его конец», —

Хаггард веско заключал.

– Складно, не правда ли? Я мог бы процитировать вам и другие стихи, не хуже, но не хочу занимать ваше время.

Я нехотя поблагодарил его, уже начиная думать, что ошибся и что он заставил меня прийти сюда только ради того, чтобы поупражняться в чтении стихов. Ну что же, кофе по крайней мере был неплохим.

Потом он сказал:

– Лига Свободы. После того как она развалилась, для Киплинга начались тяжелые времена. Здоровье его было слабым. Похоже было на гастрит, но он предполагал, что у него симптомы рака. В итоге оказалось, что у него язва двенадцатиперстной кишки. Он был в глубокой депрессии, и это, быть может, повлияло на состояние его ума и души.

Человек просто зациклился на своеобразной идее, что Британской империи угрожает сатанинский союз международной еврейской финансовой олигархии и сионистского большевизма. Эти две непохожие друг на друга силы соединяются вместе, чтобы уничтожить христианство, вырвав заморские колонии у британской короны. Киплинг, конечно, не был моральным дегенератом, который воспринимает антисемитизм как нечто естественное, он недолго упорствовал в своих заблуждениях, и все это не оказало сильного влияния на его творчество.

Но все-таки он создал одно исключительно странное произведение с антисемитской направленностью. Это была поэма-повествование, написанная размером баллады, около трех тысяч двухсот строк под названием «Освобождение форта Баклоу». В основе сюжета лежит рассказ о том, как доблестный британский полк пытается спасти Индию от пожара революции, который раздули еврейские агитаторы. Совершенно очевидно, что битва за форт Баклоу – не просто решающее сражение в этой войне. Для Киплинга это Битва Армагеддона, в которой друг с другом борются силы Добра и зла и решается судьба человечества.

Помните «Трех солдат»? Лиройда, Ортериса и Мальвени? Киплинг их вновь воскрешает, чтобы сделать героями, освобождающими форт Баклоу и одерживающими победу во имя Господа и короля Георга. О, там есть волнующие сцены битвы, есть момент, когда «два храбреца стали друг против друга», что сразу же заставляет читателя вспомнить «Балладу о Востоке и Западе», но в целом бедный Киплинг на этот раз был далек от совершенства. Это произведение никак нельзя отнести к вершинам его творчества. Замысел абсурден, воплощение его слабое, в поэме есть даже элементы непроизвольной пародии на самого себя. Это безобразно! Вы знаете, что он не раз был к этому близок, однако в этом случае он потерял чувство меры.