Бабек - М. Томара

На восток от Азербайджана, в Дейлеме и Табаристане, жили воинственные горцы, которых халифы не сумели покорить даже и после двухсот лет владычества над Ираном; трудные условия войны в горах и лесах этих провинций не давали халифам возможности прочно утвердить здесь свою власть, и они предоставляли им почти полную автономию под управлением местных феодалов (испеходов). За короткое время, когда жители этих провинций подпали под власть арабского халифа (при Мансуре), и до Мамуна, т. е. за период в шестьдесят лет, они восставали трижды — в 779, в 783–785 и в 797–798 годах. Все эти восстания носили хуремитский характер[3] и не оставляли сомнения, на чьей стороне будут симпатии населения Дейлема и Табаристана в случае восстания в Азербайджане.

Наконец, со стороны запада, Армения — полуавтономная под управлением своих феодалов, вечно боровшаяся против мусульман за свою независимость — не угрожала никакой опасностью, а в случае беды через нее можно было бежать за пределы халифата на территорию Римской империи.

Однако, несмотря на выгодные географические данные, несмотря на надежные кадры закаленных бойцов, открытое восстание могло казаться актом безумия, грозившим скорой гибелью крестьянству Азербайджана. При неудаче пощады нельзя было ждать; грозило поголовное истребление или обращение в рабство. А как можно было надеяться на удачу? Ведь восстание было направлено против могущественной империи, раскинувшейся на двух материках, от снежных гор Тянь-Шаня до вод Атлантического океана и песков Сахары. Повстанцам предстояло бороться против всей мощи громадного войска народа-воинов, в течение пятидесяти лет завоевавших империю, на много превышавшую все, чем владел Рим в дни его наибольшего могущества. Против плохо вооруженных, недисциплинированных крестьян одной провинции империи стояла хорошо вооруженная армия, стояли все финансовые средства халифата, выкачивавшего из своих владений по полутораста миллионов рублей золотом ежегодно (за покрытием всех текущих расходов по управлению), стояла вся денежная мощь торгового капитала Савада, стояли и иранские феодалы, опытные в военном деле и влиятельные в советах Аббасидов.

И все же, несмотря на все это, шансы Бабека были не столь безнадежны, успех был возможен.

Империя халифов к этому времени, казалось, достигла вершины своего могущества, высшего расцвета культуры. Далекий император Западной Европы посылал в Багдад пышные посольства, император Китая благосклонно принимал арабских купцов и разрешал им свободно торговать по всей стране. Индийские цари присылали дары, вечно враждебная Византия прекратила войну на малоазиатской границе. Но в этом расцвете, в этой, казалось, несокрушимой мощи таились противоречия, которые подрывали всю эту мощь, весь этот расцвет, несли разложение и упадок, который и наступил через пятьдесят лет после выступления Бабека.

Колосс на глиняных ногах

Переворот Абу Муслима, возведший на престол халифов — потомков Аббаса, дал толчок к мощному расцвету, развязал все производительные силы империи.

Столица была перенесена из Дамаска, на окраине халифата, в Багдад, город Савада, лежавший в центре халифата и расположенный на скрещении всех торговых путей Передней Азии. В угоду области Савада Аббасиды не только устроили резиденцию з самом сердце ее торговой деятельности, но и вступили на путь мирной политики, прекратили далекие походы на восток и установили дружественные отношения с Китаем, с турками и царьками Индии. Войны с исконным врагом халифата, Византией, постоянно угрожавшие судьбе империи, потеряли свое значение, превращаясь в мелкие стычки на малоазиатской границе, ввиду непрерывных внутренних смут в Византии.

В угоду иранским феодалам, сыгравшим столь важную роль при их воцарении, халифы переняли обычаи и нравы иранских царей, окружили себя роскошью и блеском, которые не снились арабской родовой знати, окружавшей Оммайядов; самих феодалов приблизили ко двору, сделали советниками, министрами, военачальниками. Сотни миллионов, стекавшиеся из всех провинций в багдадскую казну халифов, многие миллионы от имений, разбросанных по всей империи, поступавшие к их владельцам — членам семьи халифов (доходы от имений матери халифа Гаруна составляли 170 миллионов дирхем) и высшим придворным, тратились на эту «восточную» роскошь, которая создала в Европе представление о безграничном богатстве Востока, растекались подачками и подарками в карманы придворных.

Какова была роскошь при дворе Аббасидов можно судить по тому, что на стол халифа уходило ежедневно при Мамуне 10 тысяч дирхем, драгоценные камни его сокровищницы стоили 200 миллионов дирхемов, четки одной из жен первого аббасидского халифа стоили 500 тысяч дирхемов. Безумные траты производились и придворными чинами. Сын придворного врача, христианина Габриэля, летом в страшную жару принимал гостей в толстом парчевом кафтане, поверх которого был накинут еще плащ. Когда гости выразили свое удивление, он велел откинуть ковер на стене, и гости увидели, что из соседней комнаты были проделаны в стене отверстия, из которых шел ледяной воздух; рабы веерами гнали его на своего господина: соседняя комната была набита доверху снегом, привезенным с далеких гор!

О том, какова была расточительность самих халифов, интересно проследить по некоторым фактам, сообщаемым известным арабским сборником «Китаб аль Агани».

Знаменитый в то время певец Ибн Джами случайно научился от рабыни в Мекке одной понравившейся ему песне. Затем он отправился в Багдад. В пути он истратил все, что имел, но ему повезло в Багдаде: он какими-то путями пробрался во дворец халифа и попал в большую залу, часть которой была отделена занавесью. За занавесью сидел халиф, а в зале находился известный багдадский певец Ибрагим Маусили, услаждавший халифа своим пением. Ибн Джами заметил, что певец фальшивит и громко поправил его. Тогда присутствующие потребовали, чтобы он спел сам. Он исполнил лучшие свои песни, но слушатели заявили ему, что он поет песни не своего сочинения, а песни Ибн Джами. Тогда он признался, что он и есть Ибн Джами. Халиф потребовал, чтоб он спел что-нибудь новое, еще неизвестное; тогда он запел ту песню, которую слыхал в Мекке. Халифу она так понравилась, что он заставил повторить ее три раза и в награду подарил ему 300 тысяч дирхем.

Другой случай еще более поразителен. Халифу Га-рун аль Рашиду (отцу Мамуна) подарили однажды рабыню исключительной красоты и необыкновенного ума. Халиф в ее честь устроил празднество, на которое созвал и всех своих певиц. Когда его первая жена, Зобеида, бывшая в то же время его троюродной сестрой и гордившаяся своим происхождением, узнала это, она страстно вознегодовала, что он предпочитает ей какую-то рабыню. Она излила свое горе Олайе, сестре Гаруна, которая была известна умением сочинять песни и их исполнять. Олайя тут же сочинила песни, которую немедленно разучили рабыни Зобеиды; Зобеида с Олайей и рабынями (их была тысяча), разодетыми в самые роскошные одежды, ворвались в зал, где пировал Гарун, и спели ему новую песню. Он пришел в такой восторг, что тут же велел все деньги, бывшие в ту минуту в каЗне, принести и осыпать ими певиц. А денег в казне оказалось шесть миллионов дирхем.