Сельва не любит чужих - Лев Вершинин

Опытным датчиком оценив замешательство, охвативее пассажира, электронный прислужник счел нужным тактичным и успокоительным тоном пояснить:

— Халява, сэр!

Уточнение было очень и очень к месту.

Профессор воспрял окончательно. И суетливо потер ладошки, безмолвно взывая к анонимному меценату. Он твердо решил: именно этому святому человеку будет посвящена уже практически готовая, лишь переноса на бумагу требующая книга о забавных традициях народного творчества затерянной в глубинах космоса планеты Валькирия.

— Еза ша ерг шорта, — властно потребовал он. — Хая![42]

И хмыкнул, сам себя укоряя.

Подсознание опять попыталось шустрить. Но теперь профессор не собирался идти у него на поводу. Он не дикарь. И не бомж. Отнюдь! Торжественность момента предполагала отметить его чем-нибудь этаким, особо внушительным. Разумеется, на латыни.

Увы, медночеканные строфы снова куда-то запропастились. И от всего немалого запаса на поверхности разума, смущенного каруселью событий, сиротливо кружились лишь жалкие обрывки фраз, а также вполне годные к употреблению, но никак не подходящие к случаю словечки canis и penis[43].

Первый бокал пришлось употребить без тоста.

Второй тоже.

Двести граммов настоящего ерваанского «Дзрмркюрка» из овальной черной бутылки (такую Баканурски и в лучшие годы довелось видеть издалека лишь единожды, на столе для почетных гостей, когда папа давал банкет по поводу своего пятидесятилетия) почти мгновенно оказали должное воздействие.

Нужная фраза всплыла из сусеков сама собою, без Всякого напряга.

Per aspera ad astra[44]! — провозгласил Анатоль Грегуавич.

И вырубился.

Между прочим, весьма кстати, поскольку с юности достаточно скверно переносил первые минуты старта.

А космобот, до отказа напичканный новейшей, мало кому доступной электроникой, трудился вовсю.

Робопилот уже настроил приборы. Робоштурман в последний раз уточнил маршрут. Робокок суетился на кухне, готовя плотный обед на пару персон из вкуснейших, только-только со льда, frutti di mare[45].

А робоинформатор, перебрав тембры, определил тот, который, по его мнению, просто обязан был понравиться единственному пассажиру экстренного рейса.

— Добрый день, уважаемый господин Баканурски, — вежливо покашляв, заговорил он хрипловатым баском, подозрительно напоминающим рык незабвенного Искан-дера-аги. — Космобот компании «Смирнов, Смирнофф и Худис, Астролайнз», выполняющий экстренный рейс с Валькирии, рад приветствовать на своем борту столь важную особу…

Важная особа развернулась поудобнее, уронив голову на валик дивана, и губы ее пошевелились.

— Акуна натата… Ой, матата…[46]

Пользуясь случаем, подсознание взяло реванш.

Но робоинформатор проигнорировал это.

Он делал свое дело в строгом соответствии с заложенной программой, и его мало волновал тот факт, что бессознательное тело в статусе почетного пассажира сладко дремлет, негромко подсвистывая носом и совершенно не интересуясь всяким вздором.

— Расстояние до конечного пункта один и три десятых парсека, — басил динамик. — Время пребывания в пути — восемь стандартных суток. Полет осуществляется в беспосадочном режиме. Космопорт прибытия — Винту-Крюм-бабача-Два…

Корпус космобота чуть вздрогнул, отрываясь от посадочной полосы, но тончайший механизм робоинформатора был настолько чуток, что динамик на миг запнулся, а закончил начатую фразу уже звонким голоском, до неприличия похожим на щебет Нюнечки:

— … планета прибытия — Говорр-Маршалла.

ВАЛЬКИРИЯ. Великое Мамалыгино. 1 марта 2383 года

Ой, да и разгулялось нынче солнышко да над Валькирией!

Ой, да и брызнуло ж синевой небо ясное!

Это к нам пришел месяц березень, ой, да гонит березень зиму лютую!

Так мы ж ему, молодцу-березню, поклонимся, ой, да встретим его, как положено!

… Весело в первый день весны в унсовских селениях.

Загодя заквашивается сдобное тесто для блинов, выкапчивается жирное мясо на вересковом дыму, засаливаются тугие пупырчатые огурчики, чтобы было чем к вечеру закусывать выпитое.

С нетерпением ждут унсы, каким выйдет первое утро, пришедшее на смену последней зимней ночи. Ежели теплым да солнечным, то расцветают хмурые лица, шутки и смех сыплются отовсюду, женки радостно балаболят, младени скавучат, ровно щенята, а бородатые мужи хлопают один другого по литым плечам и перемигиваются.

Нет лучшей приметы. Хорош и обилен будет год!

Если же идут с утра по небу серые тучи, а ветер гудит и воет вовкулакою, полоща верхушки деревьев, то эта примета худая. Быть, коли так, недороду, оольему падежу, а не то, упаси Незнающий, и людскому мору. Беречься следует пожаров и паводков, сторожиться диких, что бродят в сельве. И детвору голозадую в одиночку не можно отпускать поплескаться в ручье, что шумит-звенит за околицей Великого Мамалыгина…

Но и в хмурый день недолго тужат унсы, а нахлобучивают поплотнее широкополые шляпы свои да запахивают потуже черные сюртуки и спешат из хат на майдан, встречать весну-красну, праздновать приход удальца Березня!

И стар и млад весь год ждут этого дня, ибо нет для унса праздника краше, чем свято Изгнания Злого Сусида…

За день до скончанья зимы спускаются унсы в подпольные клети, расставляют там хитроумные силки, а в петли, готовые затянуться при слабейшем прикосновении, подкладывают, не жалея, по доброму шматку душистого, чуть поджелтевшего свиного сала. И, оставив, выходят прочь, стараясь взбираться по приставной лесенке, не творя ни шума, ни скрипа.

Так оно от пращуров повелось, а как от пращуров повелось, так тому, значит, и быть во веки веков.

Ведь всякому ведомо: обитают при людском жилье, укрываясь глубоко в подвалах, сусиди.

Как в давние времена привезли их с собою на кораблях предки, так и прижились они, хоть и никем не званые. Раньше, сказывают, были они всякие, самые разные, даже и с крылышками, да не все выжили на новой земле.

Нынче всего два сусидских рода остались в поселках.

Первым названье плисюки, и вреда от них людям никакого нет, разве что говорливы больно. Болбочут, не зная устали, днем и ночью, мешают уснуть, и, пока не привык, нет от их пронзительных голосков никакого спасу. Да ведь к тому привыкнуть нетрудно. А привыкнув, уж и замечать перестаешь; живешь себе и живешь, не обращая внимания на подвизгиванье под скрипучей половицей.

А вот пользу плисюки приносят немалую, особо в тех хатах, где малое дите имеется. Никому не ведомо небылиц да бывальщин больше, чем человечкам-невеличкам, щеголяющим жиденькими усиками. Не серди плисюков попусту, унс, обидчивы они и неотходчивы, а лучше поставь им на ночь блюдечко, налей в то блюдечко молочка парного, да и спи себе до утра, горя не зная. Даже если не качает никто зыбку-колыбель, все равно не проснется дите до свету. Не закричит, не заплачет, коли возьмется убаюкивать младеня плисючок-усатик…

Как погаснет свеча, выглянет добрый сусид из щелки, увидит в свете лучины: спят взрослые, осмелеет — и прыг на краешек зыбки! Пристроится там, ровно как скворец на насесте, запалит короткую люльку, пыхнет сладковатым дымком, да и затеет сказки сказывать и побаски баять, навевая сопящей крохе хорошие сны.

Не пусты плисюковские байки! А как раз таковы, какие малому унсу слушать полезно. В память ложатся легко, а в жизни не единожды сгодятся. Чудные сказки, веселые, а и не без смысла: про гордого воеводу мунтянского Влада, прозванного Дракулом, злую турку воевавшего, и про храброго козака Жиля, того, что бороду в синий колер красил, а болтливым бабам спуску не давал, и про старую ведьму-каргу Эльжбету Батори, как она, дура, хотела молодицею обернуться, а так ничего и не сподобилась…

Текут побаски в розовое ушко, спит дите, засунув в рот пухлый палец, и не жаль за такую услугу прибавить к молочку еще и ложку меда, самого пахучего, пьюньевого!

Вовсе иное дело — маскаль. Вредное племя, гнусное. Вороватое да завистливое. Проку от тех маскалей никакого, а вот сало унсовское тащить они куда как горазды. Лишь на миг отвернешься от стола, а сальца, сальца-то уж и нема. Разве ж этакое можно терпеть? Сало ж, оно такое, его и самим есть охота, а коли сил жевать уже не осталось, так хотя бы понадкусывать. Мешают, поганцы, жить честным унсам, да и у плисюков тоже при случае снедь отбирают, не милуют.

Клятые они, маскали; никому не по нраву такое сусидство!

Вот и выносят их на свет из темных подполов в первое утро искристого месяца березня, всех, скольким жадность и дурость велели в силки сунуться. Несут унсы маскалей целыми связками, держа над головою да потряхивая. Выхваляются перед родовичами: гляньте-ка, а у меня больше! А другие бахвалу откликаются: может, и больше, а зато побачь, какие у меня толстые да гладкие!