Песня чудовищ - Анастасия Александровна Андрианова

Она развернулась, подобрала платье и поспешила в глубь дворца. Ивлад постоял, переводя дух, и двинулся вслед за сестрой.

* * *

Сборы заняли немного времени. Солнце светило так ярко, будто насмехалось над войсками, слепя воинам глаза.

Ивлад и Лютай скакали впереди. За ними несли знамёна – на багряном фоне раскинула крылья бурая девоптица в золотой короне. Другая девоптица – живая – сидела на коне перед Ивладом.

Вьюга умчался искать Ружана. Он пообещал, что найдёт его и помешает натворить глупостей, но предупредил, что после сразу же присоединится к стрейвинцам у Серебряного леса. Нежата осталась во дворце, под охраной нескольких отрядов, оставшихся в Азоборе.

Войска шли через посад: горожане бросали все дела и наблюдали за отрядом. Некоторые начинали молиться, кто-то – плакать. Ивлад ощущал, что с каждым шагом остатки смелости покидают его, но смотреть по сторонам было ещё невыносимее, чем вглядываться в лица людей: после налёта девоптиц некоторые дома были сожжены, старые избы и вовсе сгорели дотла, тут и там чернели остовы печей. В горле Ивлада стоял ледяной ком, который никак не удавалось проглотить.

– Это он!

– Младший безумец!

– Привёл нам чудищ!

Лита полуобернулась на Ивлада.

– Не слушай их. Ты не виноват.

Он держался прямо и старался смотреть только вперёд, на дорогу. Кто-то швырнул под ноги коню гнилую капусту. Лютай схватился за оружие, люди закричали.

– Не стоит, – осадил Ивлад сотника. – Они имеют право злиться.

– Убирайся в Стрейвин, безумный царевич!

– И чудовище своё прихвати!

Каждое слово врезалось в сердце стрелой. На Литу тоже смотрели враждебно – откуда им было знать, что это не она своей песней воспламенила город.

Снежинки сверкали в воздухе толчёными стёклышками. В соседних с Азобором селениях, где не нужно было устранять последствия пожаров, люди отмечали Солнцеворот – переход от глухой тёмной зимы к звонкому предвесенью.

Войска прошли мимо празднующих. При их появлении смолкли звуки музыки, остановились танцы. Лица в раскрашенных масках обернулись на ратников. Ивлад угрюмо хмыкнул: среди пляшущих было несколько человек в костюмах девоптиц. Один мужчина явно изображал будущего царя и держал в руках корону из берёзовой коры, которую ему только предстояло надеть на голову. «Девоптицы» мялись рядом с ним, и Ивлад понял, что за сюжет они разыгрывали: доблестный старший царевич привозит отцу чудовище и получает корону. Послышались шепотки и удивлённые возгласы.

– Вот так же меня твои братья возили, – сказала Лита. – Так же все ахали. Только мне было хуже. Страшно и больно.

– Скоро ты вернёшься к сёстрам.

Лита промолчала.

Празднующие стояли по обеим сторонам от дороги, пропуская войска. Кто-то тоже выкрикнул что-то о сумасшедшем царевиче, но неуверенно, будто боялся обвинить Ивлада во всеуслышание, при воинах.

Смотреть вперёд было больно: светило солнце, а вдалеке ослепительно сверкал серебром лес, похожий на драгоценный гребень. Мороз щипал за лицо, раскрашивал кончики волос в белый, и крошки снежинок запорашивали одежду.

– Я боюсь, – пожаловалась Лита.

– В Серебряном лесу точно не будет битвы, – успокоил её Ивлад. – Он слишком ценен. Ты будешь в безопасности. Гораздо большей, чем во дворце.

– Я боюсь за тебя.

– Не стоит, – ответил Ивлад без уверенности. – Я не стану кидаться на колдунов.

– Но они могут наслать страшные чары. Ружан заболел после сражения. Я не хочу, чтобы ты тоже…

– Мы постараемся не давать им повода.

Он не поверил сам себе. Повод уже был. Ружан оскорбил всех верховных разом – нужно было ещё постараться, чтобы совершить такую безрассудную глупость. Неужели его настолько захватила жажда мести? Или это болезнь разъела его разум? Ивлад не знал.

С наступлением темноты они устроились на ночлег: в чистом поле, свернув с большака. К азоборским войскам по пути присоединялись другие отряды, посланные боярами из городков и крупных деревень.

Ивлад с тоской смотрел на воинов, устроившихся на отдых. Они управились бы быстрее, если бы с ними был Вьюга и заклинал морозные ветра. Приходилось двигаться небыстро и давать отдых как коням, так и людям, разводить костры, греться и готовить пищу.

Ивлад расширил горлышко мешочка: на дне поблёскивал серый порошок. Едва ли не последний, который оставался у Нежаты. Ивлад намочил кончик пальца, окунул в порошок и облизал. На зубах захрустело, будто сахар, но было совсем не сладко, а похоже на сажу.

Лита не отходила от Ивлада, сидела у его костра. Он не захотел проситься на ночь в избу или терем старосты в какой-нибудь деревне: раз все ратники отдыхают у костров, то и ему хотелось так же – из упрямства или из желания показать, что младший брат не нежнее старших. А Лита с опаской смотрела на ужинающих ратников и вздрагивала от их резких голосов, прижимаясь боком к Ивладу. Ему нравилась её доверчивая близость.

– Если бы не проклятие, – проговорила Лита, краснея, – ты бы остался со мной?

Ивлад поражённо обернулся. Вопрос был таким неожиданным, что он не понял, не послышалось ли ему.

– С тобой?

Лита не сводила с него упрямо распахнутых глаз, хотя щёки и уши её отчаянно розовели.

– Со мной. Не обязательно в лесу. Просто где-то рядом. Мы могли бы видеться по новолуниям.

До Ивлада начал медленно доходить смысл сказанных девоптицей слов. Он вспомнил Литу в теле девушки – хрупкую, ранимую, беззащитную. Вспомнил её поцелуй – невесомый, тёплый. И тут же – умирающий отец, заболевший после того, как полюбил девоптицу.

– Так не принято, – неуклюже ответил он. – Девушки не предлагают себя сами.

– У нас принято. И твоя сестра сама выбрала себе мужчину.

Ивлад мягко погладил Литу по щеке, и она прильнула к его ладони – такая доверчивая и звонкая, словно первоцвет среди оледенелых сугробов.

– Никто не говорил о том, что проклятие можно разрушить, – с тоской проговорил Ивлад. – Но если бы появилась хоть малейшая возможность, я бы ухватился за неё так крепко, как только смог. Я бы хотел остаться с тобой, Лита. Очень хотел.

Она с тихим шелестом расправила крылья – такие большие, что могли бы поднять в воздух человека, – и обняла Ивлада, окутав своим теплом.

– Жалко, что никто не знает про проклятие, – вздохнула она.

– Да. Очень жалко.

Он не стал говорить Лите, что, с тех пор как он узнал об обещании отца, лес стал сниться ему чаще. В новых снах уже не плакал ребёнок, но в груди становилось тяжело и тесно. Отец принёс клятву – его отец. С лёгкостью завещал ещё не родившегося ребёнка, зная, что обрекает его на медленную смерть. И эта клятва – данная не им, а отцом – проворачивалась в сердце Ивлада тонким ножом, тянула чувством вины. Он должен уйти в лес,