Пастер - Миньона Яновская

Наступил момент, когда открытие научно-исследовательских бактериологических учреждений стало насущной необходимостью для медицины. В России достаточно было ученых, посвятивших себя микробиологии, и было кому работать в этих учреждениях. Остановка была за деньгами. Их никогда не хватало для науки ни во Франции, ни в России, ни во многих других странах. Отсутствие материальных средств, вероятно, изрядно бы тормозило развитие науки в этих странах, если бы не находились просвещенные люди, меценаты, которые охотно жертвовали свои деньги на научные учреждения и мероприятия. Иногда этими благотворителями бывали целые общества, иногда — отдельные лица.

Одесское общество врачей, заседавшее 1 февраля 1886 года, получило письмо от одного из членов этого общества; в письме говорилось, что нашелся в Одессе такой благотворитель, некий помещик, скромно не называвший своего имени, который готов пожертвовать необходимую сумму на посылку в Париж, к Пастеру, одного из врачей для изучения борьбы с бешенством.

Среди собравшихся в тот день были два человека, которым суждено было вписать свои имена в мировую историю микробиологии. Один из них — уже известный ученый Илья Ильич Мечников, другой — молодой еще, двадцатисемилетний, врач Николай Федорович Гамалея.

На этого молодого человека и пал выбор Одесского общества.

— Доктор Гамалея долгое время работал со мной, — сказал Мечников, — и я могу заявить, что он прекрасно знаком с экспериментальной частью; в последнее время мы вместе работали над туберкулезными бациллами, культуру которых чрезвычайно трудно получить… Между тем доктор Гамалея весьма удачно и без шума получил эту культуру… Доктор Гамалея одинаково хорошо знаком как с коховским, так и с пастеровским приемами. Я уверен, что в Одессе трудно будет найти такого знающего бактериолога…

Вскоре после этого заседания Гамалея уезжал в Париж. Только что от Пастера пришла телеграмма в ответ на запрос, можно ли прислать к нему врача, чтобы познакомиться с новым методом лечения бешенства, и заодно мальчика, укушенного бешеной собакой. Пастер ответил: «Присылайте», — и молодой русский ученый с волнением и надеждой отправился во Францию.

Гамалея приехал в Париж на «пастеровскую станцию» ранним весенним утром.

«Войдя в помещение, мы увидели группу приезжих врачей вокруг стола, — вспоминал потом Николай Федорович, — за которым молодой сотрудник Пастера Вассерцюг, владевший несколькими иностранными языками, производил опрос и запись укушенных. Он сообщил мне, что в 10 часов будут производиться прививки и тогда мне можно будет повидать Пастера. Что касается привезенного мальчика, то после прививки его с матерью поместят в гостинице для укушенных, которая с этой целью законтрактована Пастером».

Ровно в десять пришел Пастер. И пока шли прививки, он не знакомился и не разговаривал с приезжими врачами, сосредоточив все внимание на больных. Вот к нему подошел русский мальчик, испуганно косясь на блестящий шприц в руке врача. Пастер улыбнулся мальчику и протянул ему конфету. Вот подвели девочку, и лицо Пастера передернулось — девочка чем-то напоминала Луизу Пеллетье… Дрогнувшей рукой он погладил плечо девочки и от волнения позабыл даже про угощение, которое всегда было у него в запасе для маленьких пациентов.

Но вот все больные отпущены. В приемной уже никого не осталось. И Пастер, ограничившись общим поклоном, попрощался и ушел.

Гамалея был разочарован — как же тут можно чему-нибудь научиться, когда никто не дает никаких объяснений, Пастер держится сурово и неприступно, его помощники не обращают на врачей никакого внимания. А приехавшие за тридевять земель медики спокойно занимаются одними только наблюдениями за прививкой.

«Ну, для них, может быть, этого и достаточно, — подумал Гамалея, — для меня нет. Мне надо постичь весь этот метод, научиться применять его и передать все в Одессе. Иначе как же мы будем там производить прививки на нашей будущей бактериологической станции?!»

Николай Федорович хоть и молод был, но характер выработал в себе изрядный. Он был настойчив и решителен и добился того, чтобы о нем доложили Пастеру. Результатом явилось разрешение работать в лаборатории профессора Транше. Но и этого было мало Гамалее — в лаборатории Транше не готовили вакцин, этим занимался Эжен Виала, и именно в эту лабораторию и надо было проникнуть русскому микробиологу.

Тут нашла коса на камень — Пастер был не менее упрям, чем Гамалея: раз и навсегда запретив кому бы то ни было из посторонних заходить в это святое место, где приготовляли вакцину, он ни для кого не намерен был делать исключения.

— Приезжим здесь изучать нечего, — заявил Пастер, — прививки делаются и будут делаться только в Париже, так что не для чего знакомиться с нашим методом. Я ни за что не позволю передавать способ приготовления вакцины и применение ее неопытным людям — беды потом не оберешься…

Когда Гамалея однажды высказал Пастеру свое неудовольствие по поводу того, что ему не дают возможности все изучить, и объяснил, что ему это нужно не просто из любознательности, что в Одессе будет основана первая в России и вторая в мире после парижской прививочная станция, Пастер только рассердился:

— Никаких станций в Одессе не нужно. Русским открыты двери нашего учреждения, как и всем другим людям.

Гамалея попытался разубедить его, ничуть не испугавшись сердитого голоса великого ученого и хмурого, настороженного взгляда. Быть может, смелость и настойчивость русского врача смягчили Пастера, и он разрешил, наконец, Гамалее заниматься во всех своих лабораториях, у всех своих сотрудников и изучать все, что ему захочется.

Гамалея был и обрадован и огорчен. Он, конечно, немедленно воспользовался разрешением и начал усиленно изучать прививки против бешенства, изготовление вакцины, краснуху свиней, сибирскую язву — одним словом, все то, что тут можно было изучить. Но огорчение его было велико — ему пришлось тут же сообщить в Одессу, что великий Пастер отказывается помочь организации там станции.

Неожиданная помощь пришла от земляков: 13 марта на улицах Парижа появились искусанные смоленские крестьяне.

Необычное шествие жителей Смоленщины по улицам Латинского квартала привлекло внимание парижан. Эти странные фигуры в непривычных одеждах, с измученными болью и страхом лицами, с перебинтованными головами и руками походили на возвращавшихся с поля боя раненых воинов. Сперва за ними увязались мальчишки, потом — женщины, идущие за покупками, потом ранние служащие, позабывшие о своей службе. К тому моменту, когда русские подходили к «пастеровской станции», их уже окружала целая толпа. Сердобольные, темпераментные парижане с интересом и жалостью осматривали несчастных, и каждый задавал себе один вопрос: спасет их Пастер или не сможет?