Maxximum Exxtremum - Алексей Шепелев

Мне кажется, я её понимал и принимал, но трещина, отторжение всё равно делали свою губительную работу… И кажется, даже если бы вместо отторжения возобладало смирение, это было бы что-то неестественное, непереносимо уродливое, как крыса с выращенным на ней человеческим ухом…

Возлюбил ОШ Зельцера и понял, что это нехорошо. Возненавидел ОШ Зельцера и понял, что это не лучше. Полюбил ОШ Зельцера и понял, что это ещё хуже…

22.

…Да, я не могу лгать, притворяться и быть «как обычно», «как все», оценивать своё поведение, свои жесты — когда она близко-близко, когда смотрю ей в самые глаза, когда чувствую вкус у неё во рту, дышу её дыханием, чувствую своей кожей её кожу, всё её тело, самое его нутро… Тут, дети мои, не какое-то там физическое наслаждение, которое всегда имеют в виду в выражении «он её взял» (у неё его взял, хотя, клевещу, наверно, но мне всё кажется, что у доброй половины женщин «его» и нет — даже комфорта при «этом» ожидать не приходится!), а феномен восприятия: в такие моменты будто исчезает весь мир, с его заботами и противоречиями, и чувствуешь простое внутреннее счастье, что она сейчас со мной, что ей сейчас со мной хорошо… Что бы только я не сделал для этого! Чтобы почувствовать, что она чувствует это!.. Иногда я её обнимаю необычно: мои ладони у неё на горле — в самой что ни на есть однозначной хватке — довольно даже внятной, только какой-то нежной, хрупкой… — стоит мне сжать пальцы и зафиксировать хватку на несколько минут… — она прекрасно это понимает, но не делает ни движения, чтобы их отнять…

«Лёшечка, поводи мне», — лопочет она поутру, когда я, дождавшись, когда она проснётся, осторожно начинаю её ощупывать.

Одна из базовых потребностей человека — потребность в поглаживании, в телесной ласке, которая не так однозначно связана с сексом, как хотелось бы. (Вообще «секс» как таковой («сексуальность», «сексапильность», «с. просвещённость», «с. ориентация») как одна из первостатейных основ жизнедеятельности — это ещё один зловредный американский миф — согласно данным анонимных опросов, им занимаются менее 15 % населения, а в Союзе, например, прекрасно обходились и без него). Несовершенство и лицемерие нашей цивилизации (особенно вопиющее в среде так называемого «простого народа») проявляется, на мой взгляд, вот в чём: ребёнка с младенчества и лет до четырёх лелеют и ласкают — прижимают к себе, целуют во все места, всячески гладят (к тому же всё ему разрешают и прощают) — а потом следует чудовищный по времени провал, когда ребёнок, подросток лишён этой тактильной поддержки, сокровенного единения — физического, которое никак не может заменить эмоциональное, тем более что с этого возраста начинается тотальная моральная агрессия — «нельзя» и «надо» напрочь разъедают всё приятное, что было в детстве — и лишь немного окрепнув и осознав силу своего «я», способного разорвать путы социальности, младые человеци вновь стремятся к исконному удовольствию — которое теперь определяется как «запретное» «сексуальное» «наслаждение» (и конечно же, «взрослое») — так, в 15 или 18 они ищут того, что на целую дюжину лет потеряли и что найти им удастся не сразу, а тоже лет через пяток — когда едва «поймав» «это», они вынуждены отдать его уже своим чадам…

Кончиками пальцев я медленно вожу по её сонному телу — спине, шее, рукам… она тихо постанывает, закатывает глаза, иногда её пробивает дрожь наслаждения — кажется, от этого незатейливого действа она получает несравнимо большее наслажденье, чем от секса и даже от героина (!) и «терпеть» его может часами! «Уу, Лёшь, ну не останавливайся!!» — причём, ей абсолютно наплевать, что я не испытываю при этом никаких ощущений, а эмоции — не очень положительные! И грубую похоть, которая на фоне такой утончённой нежности мягко говоря неуместна! Я знаю все ее места и зоны — провожу, чуть впуская «когти», по изгибу спины, где она переходит в таз, по внешней стороне бедра, изловчаюсь достать икры и пятки. Она ёрзает и дёргается, и мне приходится даже держать ей конечности. Со спины моя рука так и ползёт к ягодицам, а вторая, кружа по бедру, так и норовит съехать куда-то туда. Она выражает неудовольствие — «запретная зона!» — боится, чтобы «водить» не перешло в половой акт. Но мне уже удаётся «резануть» по особым местам — это очень небольшие продольные области очень гладкой кожи на внутренней стороне бёдер и тоже, можно сказать, «на внутренней стороне» ягодиц — тут уж она кричит в голос, и даже начинает бить меня, чтобы я не останавливался! Между тем, я, часа за полтора неразнообразных занятий уже отлежавший себе бок и уже не в силах от нежного подъёма руки водить ей хоть кое-как, грубо нападаю на неё. Она обычно вырывается, мотивируя тем, что уже поздно, некогда, надо спешить и т. п. Я негодую, что на «водить» уходят немыслимые часы, а пяток минуток присунуть в попку… — вот она сегрегация! Ты бы мне поводила! Она однажды попыталась, но оказалось, что к этому тоже нужен особый талант и большое терпение. К тому же я сам никаких промедлений не выдерживаю — как вы знаете, из-за своего темперамента я даже не могу тушить, когда готовлю еду — мне надо жарить! на полном огне и даже больше!

Но огнь, как чисто физиологический, мерами угасает, и тогда хочется чуть не духовного его продолжения, продления страсти… Моя слабость, мой аналог «поводи мне» — «полежи на мне». Я ложусь на спину и втаскиваю её (в первые разы чуть не насильно, потому как не понимала и уговорам не поддавалась) на себя — чтобы она оказалась на мне ниц, во весь рост, прижавшись (приклеившись от пота) всем своим телом. Чрезвычайно важно тут найти ей удобное положение, чтобы она могла лежать долго — сначала я немного двигаю её туда-сюда по себе, пока наши выпуклости как бы не входят в пазы (иногда даже может и он в неё войти и быть там спокойно часами) — обычно, поскольку она короче по росту, голова её ложится мне на грудь или подбородок её упирается мне в ключицу — что долговременно неудобно — и мягко понукаемая мною, она чуть продвигается вверх, прилипая им мне к плечу… Вскоре она укореняется, успокаивается, расслабляется и лежит не шевелясь, только минут через сорок спрашивает не тяжело ли мне. «Нет, отвечаю я, довольный и счастливый, я тебя как бы совсем не чувствую — вернее, чувствую, но мне совсем не тяжело», — я и сам удивляюсь: ведь когда мне самому иной раз ненадолго приходилось налечь на неё всем телом, я всегда старался сделать всё побыстрей или хоть выставить руки, боясь её «раздавить» — а ведь весит она чуть немногим меньше меня… Суть в том (я ей пытаюсь объяснить, хотя и сам понимаю смутно), что чувствуя её вес, её тепло, как она дышит, как у неё бьётся сердце (эти процессы сразу надо синхронизировать, иначе долго не пролежишь!), я должен почувствовать, что она есть, что всё есть, что я не один, и мир не просто моя иллюзия… А главное руки — своими руками, как будто захотев сложить их на своём гениальном пупочке, я складываю их на ее ягодицы. Я берусь за них, вожу по ним — но без вожделения, а просто чтобы почувствовать — я вдруг начинаю их чувствовать как свои! Вдруг у кого-то урчит в животе — где-то там внутри струйка какой-то жидкости резко перебегает по трубочке из одной ёмкости в другую — и мы в один голос спрашиваем: «Это у тебя или у меня?» — как будто мы единое андрогинизированное существо! В лучшие (очень редкие, конечно) разы она лежала на мне часа по два, безмятежно, даже засыпала…

Маленький ребёнок, проснувшись, начинает реветь — он боится остаться один. «Мама!», говорит он, или просто «Аа!» — и его тут же обнимают, гладят, утешают, шепчут ласковые слова, убаюкивают и укачивают… Я хотел просто быть с ней, охранять покой её сна — чтобы она тут же забывала все кошмары, которые ей приснились («Иногда мне такое снится, Лёшь, что вообще…») и забыла все кошмары, случившиеся в её непутёвой жизни («Блять, я такой хуйни, бля, Лёшь, понавидалась, что вообще, бля…»)…

Таким образом мы общались — ненавижу это слово, но здесь оно подходит; обретали общее, обменивались — её принципы, мои принципы, вроде бы такие железобетонные, рушились, превращаясь в окрошку из гальки… Про цветы речь уже была, а однажды я даже сподобился купить ей — не поверите — долбанное «Рафаэлло»! Хорошо, однако, что скоро опомнился и в другой раз, когда я приехал к ней и уж почти что завалил проказницу на диван, ответствовал на оную её несуразную просьбу (реченную, конечно же, с заоблачно детским прононсом), а-ля кэвээновской шуточкой — «Я ха-чу Ра-фа-эл-ло!» — «Я здесь!» — быстро и бравурно выпростал эрегированный, тыча его ей в нос. Правда смешно? Я даже от смеха очень долго не мог попасть в её плюющийся недовольный рот! — «Вперёд продвигались отряды спартаковцев (спартанцев) верных бойцов»!..

Эпилог

1.

Я только приехал из Москвы, слез с поезда, добрался до дому в переполненном автобусе и очень хотел спать. Как всегда кстати позвонила хозяйка и сказала, чтоб я собирал манатки и съезжал, хотя и было уплочено вперёд. «Когда я была у тебя, звонила какая-то Эльвира», — тоном совковой официантки или продавщицы проинформировала она. «Это невозможно, я так и знал, что это когда-нибудь случится!» — я застыл перед зеркалом у стойки с телефоном, размышляя, звонить ей или нет. Нет, решил я, хотя и хотелось — время-то ещё совсем рано. Тут раздался звонок, я взял трубку.