Не бойся друзей. Том 1. Викторианские забавы «Хантер-клуба» - Василий Звягинцев

Весёлая компания отправилась, никуда не спеша, через Театральную площадь, по залитой светом фонарей и реклам, заполненной гуляющей публикой Петровке на Столешников. Ляхов ничем не рисковал, в этом мире Контрразведчику совершенно всё равно, где квартирует его будущий «фронткамрад»[150], а вот как — пусть полюбуется. То, что оттуда можно почти свободно, как через турникет метро, переходить в их общую реальность, он сообщать не собирался.

И сам факт, что клиент должен бы сильно удивиться, поняв, что Ляхов и там, и здесь проживает по тому же самому адресу, его не волновал. Пусть воспримет это как ещё одну загадку «конгруэнтно-параллельных миров», делающую картину мироустройства окончательно непостижимой.

Мятлев жадно впитывал атмосферу ночной Москвы, столицы государства, где почти век не было никаких потрясений и ужасов, где короткая Гражданская война забылась так же, как свой восемнадцатый год в Германии. Где гуляющие по улицам, сидящие в бесчисленных ресторанчиках, кафе и пивных люди и вообразить не могут, что возможны в природе «коллективизация», «индустриализация», «большой террор» и уж тем более Великая Отечественная и сопутствующие ей войны, включая «холодную».

Очень хорошо рассчитал Ляхов. Внезапный вброс человека в несопоставимую со всем его жизненным опытом реальность, как условную «ивановскую ткачиху» восьмидесятого года в Западный Берлин, да с пачкой дойчмарок в клеёнчатой сумочке, весьма способствует перемене взглядов. Или хотя бы — настроения. А если рядом с тобой девушка, поразившая не только воображение, но и куда более глубокие структуры личности, и ты великолепно понимаешь (не дурак же — специалист), что рассчитывать на её благосклонность, а то и намного большее можно только в одном-единственном случае — если её мир станет и твоим.

Не он первый, не он последний. В Министерстве наперечёт, поимённо знают и помнят всех, кто изменил долгу и перебежал на сторону врага за последние семьдесят лет. Может, и были такие, кто — из «подлинных убеждений» или обоснованного страха за свою жизнь, но то все в сталинские времена. Прочие же — из-за толстого гамбургера и длинного доллара. Но Мятлев ни присяге изменять не собирается (не предусмотрено Присягой таких коллизий), ни на сторону врага перебегать (иначе с тем же успехом чтение дореволюционных книг можно предательством объявить).

Глядя по сторонам, фиксируя в памяти каждую, пусть для местных жителей незначительную, давно привычную деталь, Леонид Ефимович думал: «Да куда тут всем Лондонам, Парижам, Нью-Йоркам, вместе взятым? На порядок лучше, красивее, спокойнее, богаче. Самое же главное — это настоящая Держава, где, без всяких коммунистических заморочек, „всё для человека“, и тот же человек другому „товарищ и брат“. Поскольку давным-давно каждый здесь имеет „своё“, и инстинкт „делить чужое“ практически утрачен. Ради такой „новой Родины“ (а, по правде говоря — „старой и истинной“) стоит и потрудиться и рискнуть головой, если придётся».

Замысел Ляхова был ему абсолютно понятен технически. Курс вербовки он не только изучил в своё время, несколько лет сам преподавал в Высшей школе. Равно как и параллельный контркурс. И знал, что можно было бы господину Ляхову противопоставить. Только ведь это совсем другой случай. Не к измене его весьма квалифицированный, но никак не вражеский агент склоняет, а совсем наоборот.

Десятикомнатная сдвоенная квартира в самом центре московской светской и богемной жизни (остальные пять как бы рабочих помещений Вадим показывать не стал) произвела нужное впечатление. Мятлев обошёл её всю, просто интересуясь, как здесь живут приличные люди. Очень неплохо, и меблировка изысканная, и всё остальное. Ему предложи такую — многовато бы даже показалось. Жена заморится пыль вытирать и общий порядок поддерживать. У него всего лишь четырёхкомнатная «сталинка» в районе «Сокола», и то многие завидуют. Те, кто особняков во всяких Рублёвках и Жуковках не настроили, а во всяких новоделах ютятся.

Особый интерес у генерала вызвала библиотека, составленная частично из советских и постсоветских книг, а в остальном — из дореволюционных и изданных за последние девяносто лет уже в этом мире.

— Сколько у тебя томов? — спросил Леонид.

— Тысяч десять.

— Долго собирал?

— Наши — всю жизнь, здешние — за год. Букинистам только заказ сформулируй. Всё, что угодно, разыщут, привезут, по полкам расставят и каталогом снабдят. Переплётчик — по отдельной таксе.

— Завидую, — вздохнул генерал. — Засел бы здесь, неделю не отрывался, чтобы только кое-что перелистать…

Он жадно посмотрел на полки с подшивками литературных журналов Серебряного века, да и последующих, не прожитых их Россией лет. А чего стоят ненаписанные книги известных авторов! Тех, кто в советской действительности не выжил или эмигрировал, но того, что собирался, не написал. Книги Мятлева привлекали ничуть не меньше, чем женщины, и дилемму эту он решал только благодаря физиологии. С самой невероятной прелестницей можно утолить жажду телесную за час, от силы два, а всё остальное время посвятить вещам духовным. Например — лежать с красавицей в постели и читать ей вслух избранные места из Апулея[151], издания Маркса (не того) 1880 года. Не говоря о том, что поиски подходящей женщины занимали гораздо меньше времени, чем походы сначала по букинистическим магазинам, а потом и по квартирам сотнями начавших вымирать книголюбов, чьи наследники продавали книгу, стоящую половину какой-нибудь «Хонды», по цене бутылки водки.

Обшарив глазами полки, от которых и до завтра можно было не отходить, генерал задал наконец вопрос, давно его волновавший, но уместный только сейчас, в состоянии подпития, и как бы к слову.

— Сколько же тебе платят, если и жилплощадь такая, и библиотека?

— А сколько угодно, — легко ответил Вадим, указывая Мятлеву на глубокое кожаное кресло девятнадцатого ещё века (кто только в нём не сидел, включая Якова Сауловича Агранова), — бери сигару вон. Хорошие, говорят. Девочки себя немного в порядок приведут, и сыграем, если не передумал.

— Да сыграем, конечно. Я ведь сказал — мне спешить некуда. Только что значит — сколько угодно? Я к конкретности привык…

Снова у Ляхова выскочил на язык афоризм, теперь уже Станислава Леца: «На груди они с гордостью носили таблички с обозначением цены, за которую их нельзя купить!» Но он его оставил при себе. До другого раза.

— Здесь не тот случай. Здесь для таких, как я, натуральный коммунизм. Каждому по потребностям. Я ж двенадцать «Мерседесов» всё равно не захочу и ведро икры в день не съем. Если ты заведомо знаешь, что тебе в любом случае всё доступно, войн и революций на днях не ожидается, станешь мешок соли, два ящика мыла и чувал бриллиантов домой на горбу тащить?

— Не станешь, тут я верю, но зачем тебе, холостяку, десять комнат? Да ещё таких.

Ляхов долго-долго выпускал дым тщательно раскуренной сигары. Подбирал логичный и в то же время играющий на его замысел ответ.

— «Общее собрание, рассмотрев ваш вопрос, пришло к заключению, что вы занимаете чрезмерную площадь. Совершенно чрезмерную. Вы один живёте в семи комнатах!»

— Продолжи, пожалуйста. Всегда приятно хорошую прозу слушать. Да и память у тебя…

— Не жалуюсь, — скромно ответил Вадим, «хотя и не памятью поразить тщился» (это уже слегка искажённая цитата из другого романа других авторов). — «Я один живу и работаю в семи комнатах, — ответил Филипп Филиппович, — и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под библиотеку».

— Ладно, с Булгаковым понятно. Но у тебя десять, и ты не оперируешь.

— Интересно, откуда ты знаешь? — слишком пронзительно (иногда и это нужно) посмотрел Ляхов на гостя, неожиданно, даже для самого себя, смешавшегося. Действительно, откуда он вообще хоть что-нибудь достоверное и полезное для службы знает об этом человеке?

Давно уже ясно, что на оперативную информацию, собранную его сотрудниками, полагаться не стоит. Слишком много лакун, и все они сосредоточены в последнем отрезке жизни бывшего капитана медицинской службы, действительно, как следует из документов Минобороны, пропавшего без вести во время боя с моджахедами на ливанском перевале. И вдруг вернувшегося с другой стороны мира, кстати, и с профессией, весьма подходящей для «пропавшего». Ну как в нынешних войнах человек может пропасть без вести? Атомного оружия на том перевале не применялось, пятидесятимиллиметровый миномёт даже при прямом попадании оставляет от человека достаточно ошмётков, пригодных для опознания.

А этот сначала пропал, совершив подвиг, достойный геройского звания, а потом вдруг появился. В облике представителя совершенно идиотской (но, никуда не денешься, из класса весьма расплодившихся и одобряемых на самом высоком уровне) фирмы.