Тайна двух океанов - Григорий Адамов

— Да! — немного оживился Павлик. — Он объяснял мне машины, часто шутил со мной. Только один раз до этого случая он как будто здорово рассердился на меня. Но это просто недоразумение. И это было давно, еще в Саргассовом море…

— Рассердился! — воскликнул Цой. — За что?

— Ну, я же говорю тебе, Цой, что это было недоразумение. Он ошибся.

— Хорошо, хорошо, пусть ошибка, — нетерпеливо говорил Цой, едва сдерживая волнение, — но в чем заключалось это недоразумение? В чем было дело? Что тогда произошло между вами? Да говори же, говори!

— Ну, я не знаю, Цой… — ответил Павлик, растерявшись от этого потока торопливых, взволнованных вопросов. — Я не понимаю, почему ты так расстроился? Я нашел около двери его каюты клочок какой-то записки. Я посмотрел, чтобы прочесть, что там написано, а он подошел ко мне, отнял бумажку и так злобно посмотрел на меня, даже страшно сделалось…

— Ну! Ну! А в записке что было?

— Не помню, Цой… Какие-то отдельные слова… Ведь это же был обрывок.

— А все-таки, — настаивал Цой, — ну, хотя бы отдельные слова. Припомни… ну, пожалуйста, постарайся!

Павлик выглядел совершенно измученным. Видно было, что он изо всех сил напрягает свою память.

— Там было… — медленно, с трудом вспоминал Павлик. — Там были какие-то градусы… широта и долгота… И еще… как это называется?.. Это такое слово… — Павлик потер лоб, на минуту закрыл глаза. — Начинается на «Т»… или, нет, на «К»… трудное такое словно… Мне его потом объяснил Федор Михайлович. Мы с ним потом помирились — это оказалась совсем не его бумажка. Он извинился и повел меня показывать и объяснять машины, и я его спросил, что значит это слово…

— Ну хорошо. Что же он тебе объяснил?

— Ага, вспомнил! — радостно воскликнул Павлик. — Это такие… такие цифры… когда устанавливается положение какой-нибудь точки в географии или морском деле…

— Координаты?! — закричал Цой, чуть не подскочив на стуле. — Координаты?!

— Да-да! Координаты! — И сейчас же, как будто это слово внезапно раскрыло запертые шлюзы его памяти, Павлик быстро продолжал: — И еще там было написано: двадцать шестое мая, восемнадцать часов, потом Саргассово море и еще, кажется, что-то про гидроплан… Вот… И как будто больше ничего.

Цой неподвижно сидел, уставившись глазами в одну точку. Губы его посерели. Скулы как-то странно заострились и выдавались еще больше, чем всегда. Павлик испуганно смотрел на него. Он никогда не видел у Цоя такого лица и теперь молчал, не зная, что сказать.

— И больше ничего, — как будто про себя пробормотал Цой, едва шевеля губами. — Больше ничего… Да, двадцать шестое мая…

— Я хорошо помню это число, Цой — тихо сказал Павлик, чтобы хоть разговором отвлечь своего друга от каких-то тяжелых мыслей. — Это день рождения папы. И как раз в этот день я с черепахой запутался в водорослях. Потом эта испанская каравелла, спрут и кашалот…

Когда он замолчал, Цой медленно повернулся к нему с окаменелым лицом.

— Ты больше ничего не помнишь, Павлик? — тихо спросил Цой. — Больше ничего из того, что случилось в этот день, двадцать шестого мая?

Павлик вопросительно поднял глаза на Цоя.

— А бомбардировку забыл? — все так же тихо, чужим голосом говорил Цой. — Забыл, что как раз двадцать шестого мая кто-то бомбардировал стоянку нашего «Пионера»?

Краска залила лицо Павлика, и ему почему-то сразу сделалось жарко. Потом лицо начало медленно бледнеть. Павлик молчал, не сводя широко раскрытых глаз с Цоя.

— Я… я был тогда болен, — с трудом произнес он наконец. — После кашалота… Мне потом рассказал Марат…

— Так вот, выходит, спасибо, Павлик, тебе и кашалоту твоему. Спасибо за то, что вы увели нас с этого гиблого места — с этих ко-ор-ди-нат, — сказал Цой с безжизненной, деревянной улыбкой. — А что касается Марата, то он мне тоже кое-что рассказал.

Он встал и сурово, с какой-то необычайной строгостью посмотрел на Павлика, и тот невольно тоже встал.

— Помни, Павлик! — сказал Цой жестким голосом. — Помни, ты должен молчать о нашем разговоре. Никому ни слова! Ты обещаешь?

Павлик молча кивнул головой.

— Ты обещаешь? — повторил свой вопрос Цой.

— Да, — едва слышно ответил Павлик. — Честное слово.

Цой направился было к двери, но неожиданно, точно вспомнив о чем-то, повернулся к Павлику.

— И еще помни, Павлик: будь настороже! Будь внимательным. Примечай, наблюдай — осторожно, незаметно… Если увидишь что-нибудь неладное, не подавай виду и сообщи сейчас же мне. Обещаешь?

— Хорошо, Цой, — прошептал Павлик.

Глава 2

Поиски выхода

Утром семнадцатого июля, на третий день после соединения айсбергов, шторм неожиданно затих, и установилась спокойная, безветренная погода. На помощь шторма рассчитывать уже нельзя было. Ультразвуковые пушки успели разрыхлить на льдине узкую полосу сверху донизу лишь в девять метров глубиной на каждом конце полыньи.

Оставалось еще много десятков метров твердого, все более крепнущего льда.

Поднявшийся над айсбергом инфракрасный разведчик донес, что море, успокоившееся и затихшее, было до горизонта покрыто сплошным торосистым ледяным полем. Еще с утра капитан приказал прекратить работу ультразвуковых пушек, явно бесцельную в этих условиях и лишь напрасно истощавшую электроаккумуляторы.

На подлодке установилась тишина. С нею еще больше усилилось чувство беспокойства, наполнявшее теперь все помещения корабля.

Положение казалось безвыходным. Сколько продлится этот плен? Зима в Южном полушарии была лишь в самом начале — в этих широтах она должна была продлиться еще три-четыре месяца. Между тем через месяц и шесть дней подлодка должна была быть во Владивостоке… Перспектива задержаться здесь на зимовку грозила неисчислимыми последствиями для страны и для самой подлодки.

Люди старались не обнаруживать беспокойства, которое начало охватывать их после того, как надежда на помощь шторма исчезла.

Художник Сидлер остановил Марата, встретив его в коридоре. Марат только что сменился на вахте в аккумуляторных отсеках и шел в столовую, чтобы позавтракать со своей сменой.

— Слушай, Марат, что же это теперь будет? — спросил Сидлер искусственно равнодушным голосом и отводя глаза в сторону. — Как мы освободимся из такой тюрьмы?

Марат был голоден и не собирался вести беседу на ходу в коридоре.

— А ты думаешь, что мы кончили свой рейс в этом полярном порту? — насмешливо спросил он, пытаясь пройти мимо Сидлера, чтобы скорей добраться до столовой, откуда доносился приглушенный шум голосов, стук тарелок, звон ножей и вилок.