Такое долгое странствие - Рохинтон Мистри

– Доброе утро, – приветствовал он багажного пассажира, у которого оказался синяк под глазом. – Что случилось?

– Ничего, все в порядке. Ночью пошел в туалет и споткнулся о чемодан или еще обо что-то. Ударился лицом.

– Таковы уж эти переполненные поезда, что поделаешь. Большое спасибо вам за ночлег. Я так чудесно выспался, – сказал Густад.

Вдоль вагонов шел разносчик чая с дымящимися стаканами в металлической решетчатой клети. Густад взял два. Багажный пассажир потянулся за деньгами, но Густад расплатился сам. Горячий стакан согревал руки. Бедный парень, подумал он, принуждает себя жениться, чтобы порадовать родителей. И бедная та женщина, какой бы она ни оказалась.

Раздался предупредительный свисток. Разносчик чая вернулся за своими стаканами. Густад протянул свой, недопитый.

– Допивайте, допивайте, – сказал разносчик. – Время еще есть.

Свисток прозвучал снова, и поезд тронулся.

– Допивайте, допивайте, – кричал разносчик, бегом двигаясь параллельно вагону, – еще есть немного времени.

Густад поспешно сделал несколько глотков. Похоже, он больше волновался о том, что не успеет вернуть стакан, чем разносчик – о том, чтобы получить его обратно. Стакан перешел из рук в руки в самом конце перрона.

Глава восемнадцатая

I

О, как приятна боль, которую испытываешь, когда снова получаешь возможность переставлять ноги: левой-правой, левой-правой. Но Джимми в тюрьме, должно быть, чувствует… И здесь солдаты. Левой-правой, левой-правой. На железнодорожном вокзале. Со своими огромными рюкзаками за спиной, наклоняющиеся вперед для равновесия, они похожи на гигантских черепах, вставших на задние конечности. У них был бы совершенно мирный вид, если бы не ружья.

Он провел растопыренными пальцами по волосам, пытаясь кое-как причесать свою жесткую, как клубок проволоки, шевелюру, и осмотрел одежду, покрывшуюся слоем красно-коричневой пыли за долгие часы езды в поезде через сельскую местность. Попробовал стряхнуть ее, но она была везде: под воротником, под манжетами, в рукавах, под ремешком часов, она забилась в ноздри и угнездилась там, как большая толстая чиперо[291]. В горле першило. Все отчаянно чесалось, внутри носков, под судрой. Песчинки деловито ползали, исследуя его кожу бесчисленными маленькими ножками и коготками, оповещая о своем раздражающем, царапающем, беспокойном присутствии. Так же как вопросы о Джимми в его голове.

Он вошел в зал ожидания и проследовал вглубь, к туалетам. Косясь на грязные лужи от прохудившихся труб, переполненные унитазы и всеобщую неопрятность, он ждал своей очереди к умывальнику.

Ледяная вода делийского декабрьского утра остро жалила. Но чудесно бодрила. Так мы моем наши лица, наши лица, наши лица…[292] Он прополоскал горло и сплюнул. А вот так мы сплевываем пыль холодным утром… Хорошо, что Дильнаваз проверила мои вещи и настояла на полотенце. Он вытер грудь и спину. Почувствовал себя лучше, смахнул приставшие песчинки, надел чистую судру и рубашку, прошел обратно через зал ожидания и сел в авторикшу.

Трехколесное средство передвижения маневрировало в транспортном потоке, вынужденно меняя дорожные полосы, при этом Густада бросало из стороны в сторону. После сорока минут такой тряски они остановились у невзрачного серого здания. Поездка взболтала все его внутренности до основания, так же как мысли о Джимми – его мозг.

– Это то самое учреждение?

– Да, сааб, оно и никакое другое, – ответил водитель.

Густад на нетвердых ногах вышел и расплатился, его немного мутило. После того как его такси, тарахтя, отъехало, он почувствовал себя совершенно одиноким. Ему хотелось снова быть там, внутри, и ехать обратно на вокзал.

В помещении для посетителей он сверился с запиской, которую дал ему Гулям Мохаммед, и спросил мистера Кашьяпа. Ему велели подождать.

Полчаса спустя появился полицейский и сказал:

– Сааб ждет вас.

Густад встал и последовал за ним по коридору с каменным полом и грязными желтыми стенами до двери, на которой была именная табличка «С. Кашьяп». Дверь была приоткрыта.

– Входите, мистер Нобл. – Хозяин кабинета встал и протянул ему руку. – Мистер Билимория ждет вас уже несколько недель. – Мистер Кашьяп был коренаст, его лицо, казалось, улыбалось всегда, вне зависимости от того, что он говорил.

– Я был очень занят.

– К сожалению, мистера Билимории здесь больше нет. – Улыбка на лице мужчины придавала его словам несколько зловещий смысл.

– Больше нет?

– Нет-нет, я имею в виду, что его нет в этом здании, в обычной камере, мы были вынуждены перевести его в больничное отделение.

– Что случилось?

– Высокая температура и большая слабость. Должно быть, тропическая лихорадка. – Он продолжал улыбаться своей широкой бессмысленной улыбкой. – По роду службы ему очень часто приходилось бывать в джунглях.

– Но я все же могу его повидать?

– Да, да, разумеется. В больнице, в обычной камере, в одиночной ли – я должен обеспечить доступ включенных в список посетителей, так что никаких проблем. Мы можем отправиться прямо сейчас.

Главное здание с больницей соединял мрачный коридор. На каблуках у мистера Кашьяпа были металлические подковки, которые громко цокали по каменному полу, отдаваясь эхом в памяти Густада. Его охватило чувство огромной утраты, безысходности и опустошения.

Мистер Кашьяп перекинулся несколькими словами со стражником в больничном холле, а потом обратился к Густаду:

– Ну вот, пожалуйста, ждите здесь, за вами придут.

– Спасибо.

– Не за что, – ответил мистер Кашьяп и отбыл, улыбаясь грязным желтым стенам.

Вскоре появился служащий в белом халате и повел Густада вверх по лестнице. Они миновали большие вонючие палаты и несколько одиночных, у входов в которые дежурили полицейские.

– Вы друг мистера Билимории? – Густад кивнул. – Большая, большая неприятность все эти юридические проблемы, а теперь еще и инфекция. Он иногда бредит. Не пугайтесь, если это случится при вас, это последствие действия медикаментов.

Густад кивнул, не веря своим ушам. Ум Джимми, острый как лезвие «Севен о’клок» из нержавеющей стали, – в бреду? Не может быть.

– Как долго вы намерены задержаться? Визиты ограничены получасом.

– Но я приехал сюда специально из Бомбея. Мой поезд уходит в четыре часа пополудни.

– Мистер Кашьяп сообщил мне, что вы – особый посетитель. – Он немного поразмыслил. – До трех, хорошо?

Они остановились перед дверью, возле которой на деревянном табурете сидел полицейский с тяжелой длинноствольной винтовкой, держать которую он явно устал. Человек из медицинского персонала дал Густаду указания, и он нерешительно вошел в палату.

Воздух в ней был спертым, единственное окно закрыто на щеколду. На кровати, отвернувшись от входа, лежал человек, казавшийся спящим. Густад слышал его затрудненное дыхание. Не желая внезапно разбудить и испугать Джимми, он осторожно приблизился к изножью кровати. Теперь он мог хорошо рассмотреть его,