Всё к лучшему - Ступников Юрьевич

Они поговорили по душам. Это было нетрудно. И бывший полицай согласился найти и убить последнего партизана, ставшего от жизни такой уже бандитом. Бывший полицай тоже хотел жить.

И ушел в лес. Окрыленный и уже будучи секретным сотрудником. Значит, снова приобщенным к власти и к своему будущему.

Опять светлому. Как глаза слепца.

В лесу он нашел кого надо и рассказал, что власти пришли и за ним, но удалось бежать.

– Оставайся, – ответил, выслушав, партизан-бандит. – Вдвоем легче… – Он тоже хотел жить.

И в первую же ночь, а чего тянуть, бывший полицай достал наган, полученный от уполномоченного, и исполнил в затылок товарищу свой долг перед новой властью. На том дело и закрылось.

И пошла жизнь. И даже, со временем, слава. Потому как некий писатель, повинуясь огню сердца и подогреву заказа, написал книгу о борьбе с эстонскими «лесными братьями». На основе реальных событий. Была она документальной повестью, а не абы что, из головы. И там описывалась героическая операция уполномоченного по уничтожению самого матерого врага в округе, последнего «лесного брата». Без полицая, разумеется.

А потом, когда уполномоченный уже давно стал бывшим и ушел на пенсию, чтобы сажать не людей, а розы, все вдруг перевернулось. Эстония стала независимой, «лесные братья» – героями, а те, кто с ними боролся, – коллаборационистами и врагами.

И какие-то следователи и судьи, еще из бывших советских, по долгу службы, а не совести, подняли «дело» уполномоченного. Служба у них осталась та же, только долг поменялся. Это называется профессионализмом. И служением закону.

Юристы начали давить на старика, что на нем кровь. Не красная, конечно, а человеческая. Да еще героя-борца. Последнего партизана.

– Да вы что, – сначала удивился он. – Я никого не бил, не убивал. Выполнял свою работу, как и вы сегодня. Откуда эти обвинения?

– А вот, – сказали следователи. – Книжка. И в ней черным по белому написано, что документальная повесть. Значит, факт налицо. И к тому же исполнитель уже признался.

А бывший полицай, тоже доживший, но до лучших времен, охотно поделился тем, как его вызвал начальник, как грозил и пытался заставить сделать то, что было сделано. Убить эстонского героя. Но он героически отказался. И партизан-патриот, сражавшийся один против всех врагов, погиб от руки того же уполномоченного или кого-то еще.

– Где моя роспись о получении пистолета? – резонно спрашивал бывший полицай.

– Да какая роспись в то время? – удивлялся уполномоченный. – Вытащил из стола и дал на дело. Под свою ответственность. А потом забрал обратно.

Но бывшему полицаю поверили сразу. Все-таки пострадал человек от режима. И писали о нем только в протоколах допроса, а не в книгах. Уполномоченного, в его уже очередь, долго вызывали куда надо и называли военным преступником, убившим национального героя послевоенного Сопротивления.

Но доказать не смогли и оставили в покое. В смысле, на свободе. Все равно человек уже не живет, а доживает.

И, в конце концов, власть тоже когда-нибудь опять может перемениться. Это только память бывает вечной. Пока не умрет последний свидетель.

А в книжках чего только не напишут.

Особенно в документальных…

КРОЛИКИ

– Как дела? – спросил я для приличия. Надо же что-то сказать.

Он пришел ко мне отремонтировать агрегат, по гарантии купленный в его фирме. Сам же мне его и устанавливал. Тогда, поскольку парень работал аккуратно, я пригласил его присесть и выпить чаю. Чего бежать сразу? Поговорили по душам, значит, ни о чем. Он о себе. Я о себе. Отдышались. И вот, почти год спустя, что-то в машине сломалось. Пришлось позвонить.

– Как дела? – спросил я от нечего делать, чтобы поддержать разговор и хорошие отношения. Иначе и не спрашивают. Какое мне дело до него? У меня своих проблем в голове – слюны не хватит отплеваться.

– Плохо, – неприлично ответил он, доверчивый. А вроде взрослый уже, едва за сорок.

– Плохо – это то, что я думаю?

Тут и думать нечего. Парень здоровый, крепкий и энергичный. Значит, главная беда, со здоровьем, отпадает. О работе и вокруг нее как о проблеме всерьез могут говорить только недоумки, которым пока еще везет, до поры до времени. А он, как я помню, неглупый: свой бизнес выбегал с нуля. Дом построил, а не от родителей в наследство, дождавшись.

– Ну да, – он зашуровал отверткой.

– Как же так? – не понял я. – У вас же четверо детей.

– Четверо, – он привстал на цыпочки и начал остервенело менять какой-то блок, сгоревший в одночасье, прямо как человеческая жизнь. Раз – и все. Была лампочка и нет: стекло то же, а внутри нити висят обугленные. И ничего уже не сделать. – А она вдруг взяла и привела в дом Ибрагима. По кличке Игорек. Восемнадцать лет жизни, и полный крах. А как ты догадался? – спохватился он.

– Не первый год замужем. Давай чаю принесу. Посиди немного, отдышись.

Когда они познакомились, ей тоже было восемнадцать. Время зудело смутное. Страна, которая называла себя сверхдержавой, самораспустилась. Начальство прихватило все, что под рукой, поближе, а остальным завещало выживать кто как может. Это назвали свободой. Он, еще молодой, другой такой не знал и начал возить товары из Польши. Она продавала их на рынке. Так они и сошлись, по любви и общей цели – жить как люди. Восемнадцать лет и жили. Правда, фирму свою он создал в столице, а дом построил там, где жили родители, в районном городке, неподалеку. Сначала квартиру, а потом и дом, чтобы всем место было. Для детей, четверых, воздух нужен. Да и бабушка неподалеку. Дети у них сложились сами по себе. Он считал,что его женщине поэтому работать не надо. Он сам на всех заработает. Она и не возражала. Со временем вспомнила о Боге, вокруг заговорили, что так надо, стала соблюдать пост, расставила в доме иконы и каждое воскресенье обязательно ходила в церковь. Вместе с детьми и с ним, счастливым. Вдвоем с компаньоном он не только продавал разные товары для строительства, но и сам устанавливал. С утра до вечера. Иногда были и свободные дни, иногда допоздна. Бизнес.

Ему было жалко выталкивать ее на работу, хотя она уже и не рвалась. Пока до детского сада поднимался один ребенок, рождался другой.

– И потом,- подлил он чаю. – Я сам старался опекать малышей. Отвозил и забирал: что в садик, что в школу, что в поликлинику, что на спортивную секцию. В отпуск на море, в Турцию или Болгарию. И все было нормально до недавней Пасхи, – он споткнулся. – Как-то не принял всерьез, хотя и обратил внимание, что она перестала спрашивать, как дела на работе, и вообще стала жить сама по себе, не задумываясь. Вот проснулись в выходной утром, стали решать, чем позавтракать. Я говорю: «Давай, сделаем сырники». Решили. Встал, поднял детей, умыл их всех, оделись, минут сорок прошло. Идем к столу, а там ничего. Она забыла о сырниках и чем занималась все это время, я так и не понял. Сготовил завтрак сам. Так один раз, другой. Кроме себя, ее все вокруг перестало интересовать. Я заметил, что появились новые юбки и платья. И однажды она привела домой знакомого. Вот, говорит, Ибрагим. Или можно Игорь. Из Таджикистана. Разведенный. Специалист по разведению кроликов. Давай еще одно новое дело затеем? Он прививки сделает, клетки построит, смотреть за животными будет. Мы деньги вложим и реализацию наладим. Дело прибыльное, и мне будет чем заняться.

Я ничего и не подумал. Мужик как мужик – моих лет, здоровый, обходительный. Сговорились на общий бизнес: семьдесят процентов наших, тридцать его. Я по-прежнему в своих делах, для дома и семьи. Они вместе ферму строят. И вот один раз она мне говорит, мол, ты на меня внимания не обращаешь, слова нежные не шепчешь. А я привлекательная женщина. Мне Игорек часто об этом напоминает. Я ему тогда и сказал: занимайся работой, но без моей жены. «Ты что, брат, – возмутился Ибрагим, – как ты мог такое подумать? Да я на самом деле уже давно импотент. Потому и развелся. Но если ты так хочешь, то пусть будет по-твоему».

Через день буквально я позвонил утром жене, чтобы она на своей машине забрала у товарища, это в другом городе, пару ящичков с дорогим крепежом для строительных блоков. Мы тут подвязались с бригадой дом для людей строить. Недалеко, и приработок приличный. А она по делам фермы уехала, с малышом на заднем сидении. Дело обычное. Часов в пять опять звоню ей: «Где ты, как, когда приедешь домой, захватила ли крепеж?». Ой, говорит, совсем забыла. И вообще я сейчас уже в другом месте по делам. Ладно. Уже семь вечера – никого дома. Звоню опять и слышу, что материал не забрала, а рядом где-то Игорек смеется, громкий такой. «Мы же договорились с ним, что с тобой больше не будет рядом, – говорю. – Езжай домой». – «Не могу, надо Игоря отвезти. Он где-то в деревне домик снял». – «Так дай ему на такси, сам доедет на попутке». – «Нельзя, неприлично…».

Я детей спать уложил пораньше и сам рванул за крепежом. Утром-то без него работа встанет. В темноте, уже почти в полночь, лазали с товарищем, искали, еле нашли. Когда вернулся, дома все равно никого не было. И мобильники не отвечают. Ни ее, ни его. Всю ночь я по дому метался: туда-сюда. Не пью, к сожалению. Поэтому ни расслабиться, ни заснуть. К семи утра она, наконец, приехала. Юбка мятая, косметика размазана, титьки почти наружу в кофте с вырезом до пупа. Рабочая форма. Малыш так в одном памперсе почти сутки и просидел. Поругались, и я ушел к ребятам, в бригаду, но работать сам уже не мог. Под вечер возвращаюсь, ключ в дверях изнутри. Стучусь. Дети открыли. Она в проеме кухни, смотрит чужими глазами. Я то за восемнадцать лет знаю, как она смотрит. А с моего дивана в салоне поднимается навстречу Ибрагим, в трусах. «Здравствуй, брат».