ОНО - Стивен Кинг

Но птицы там не было.

Она действительно ушла.

Нервы Майка не выдержали.

Издав неистовый вопль ужаса, он побежал к разбитой непогодой ограде между полем и дорогой, роняя из рук последние куски кирпича. Остальные выпали из рубашки, когда она выбилась из штанов. Держась одной рукой за ограду, он перемахнул ее, как Рой Роджерс, решивший покрасоваться перед Дайл Ивэнс на обратном пути из загона, откуда он шел с Пэтом Бренди и другими ковбоями. Майк схватил руль велосипеда, и, прежде чем сесть на него, сорок футов бежал по дороге. Затем он бешено заработал педалями, не осмеливаясь оглянуться, не осмеливаясь замедлить ход, пока не добрался до пересечения Дороги на Пастбище и Аутер Мейн-стрит, где взад-вперед сновало множество машин.

Когда он пришел домой, его отец менял контакты на тракторе. Вилл заметил, что Майк весь в грязи и пыли. Поколебавшись секунду, Майк сказал отцу, что упал с велосипеда по дороге домой, объезжая рытвину.

— Ты сломал что-нибудь, Майки? — спросил Вилл, взглянув внимательно на сына.

— Нет, сэр.

— Растяжение?

— Хм. Гм.

— Уверен?

Майк кивнул.

— Ты привез сувенир?

Майк полез в карман за шестерней. Он показал ее отцу, который только взглянул на нее, а потом снял кирпичную крошку с рваной ранки на большом пальце Майка. Он казался очень заинтересовавшимся.

— Из той старой дымовой трубы? — спросил Вилл.

Майк кивнул.

— Ты был там внутри?

Майк снова кивнул.

— Видел что-нибудь там, внутри? — спросил Вилл и, словно бы шутя (хотя шуткой это вовсе не звучало), добавил:

— Захороненное сокровище?

Слегка улыбаясь, Майк покачал головой.

— Ладно, не говори матери, что ты там ошивался, — сказал Вилл. — Сначала она убьет меня, а потом тебя. Он посмотрел на сына еще внимательнее:

— Майки, у тебя все в порядке?

— Что?

— Ты выглядишь осунувшимся.

— Я немного устал, — сказал Майк, — Восемь-десять миль туда и обратно, не забывай. Тебе нужна помощь с трактором, папа?

— Нет, я раскручусь с ним за эту неделю. Иди в дом и помойся.

Майк отошел, но затем отец снова позвал его. Майк оглянулся.

— Больше туда не ходи, — сказал он, — по крайней мере, пока все это не прояснится, и они не схватят человека, который делает это… Ты никого не видел там, нет? Никто не гнался за тобой, не пугал?

— Я вообще не видел людей, — сказал Майк.

Вилл кивнул и зажег сигарету.

— Наверно, я зря посылал тебя туда. Старые места, вроде этого, могут быть опасны.

Они встретились глазами.

— О'кей, отец, — сказал Майк. — Так или иначе, я не хочу больше туда ходить. Было немного страшно.

Вилл кивнул снова.

— Чем меньше слов, тем лучше, мне кажется. Пойди и приведи себя в порядок. И скажи матери, чтобы поставила варить еще Три, четыре сосиски.

Майк ушел.

«Ничего особенного, — думал Майк Хэнлон, глядя на желобки, ведущие к бетонному краю Канала. — Ничего страшного, это, может быть, просто сон, и…»

На краю Канала были пятна засохшей крови.

Майк посмотрел на них, потом заглянул вниз, в Канал. Черная гладкая вода текла мимо. Дорожки грязной желтой пены цеплялись за края Канала, иногда прорываясь к течению ленивыми кривыми петлями. На мгновение — только на какое-то мгновение — два сгустка этой пены соединялись и, казалось, образовали лицо, лицо ребенка, а глаза его вскинулись в реальном воплощении ужаса и агонии.

Майк сдержал дыхание, как будто уколовшись.

Пена рассеялась, потеряла очертания, и в этот момент справа раздался громкий всплеск. Майк быстро повернул голову, подавшись немного назад, и в течение минуты ему казалось будто он видит что-то в тенях туннеля, через который вода Канала, протекавшая под землей, снова выходит наружу.

Потом оно ушло.

Вдруг, почувствовав холод и вздрогнув, Майк порылся в кармане в поисках ножа, который он нашел в траве. Нашел и бросил его в Канал. Послышался всплеск, рябь, потом круговерть, потом как бы наконечник стрелы… и — ничего.

Ничего, кроме страха, который внезапно охватил его, и жуткая уверенность, что поблизости что-то есть, что-то наблюдает за ним, проверяя свои возможности, ожидая подходящего момента.

Он повернулся, намереваясь идти к велосипеду — бежать было бы унизительно, означало бы, что он поддался страху, — но тут снова раздался всплеск. На этот раз — намного громче. Позабыв о чувстве собственного достоинства, Майк помчался во всю прыть, на воротах набил себе ягодицы, снял с упора велосипед и заработал педалями на огромной скорости. Запах моря был даже слишком насыщенный. Он был повсюду. И вода, казалось, слишком громко капает с мокрых веток деревьев.

Что-то надвигалось. Он слышал волочащиеся, крадущиеся шаги в траве.

Он стоял на педалях, выжимая из них все возможное, и выскочил на Мейн-стрит не оглядываясь. Он несся домой с удивлением думая, что, к черту, нашло на него, что потянуло его… на это место.

А затем попытался думать о поденной работе, ни о чем больше, кроме поденной работы. В конце концов, это ему удалось.

И когда на следующий день он увидел в газете заголовок «ЕЩЕ РАЗ ОБ ИСЧЕЗНУВШЕМ МАЛЬЧИКЕ, НОВЫЕ СТРАХИ», то подумал о карманном ноже, который бросил в Канал, — о карманном ноже с инициалами Е.С, на боку. И подумал о крови, которую видел на траве.

И еще — о тех желобках на земле, которые тянулись к краю Канала.

Глава 7. ЗАПРУДА В БАРРЕНСЕ

Если смотреть на Бостон со скоростной автомагистрали в четверть пятого утра, то он кажется городом мертвецов, размышляющих над какой-то трагедией прошлого — то ли чумой, то ли проклятием. Запах соли, тяжелый, насыщенный, исходит от океана. Из-за утреннего тумана в городе почти незаметно движения.

Двигаясь на север вдоль Морроу Драйв, сидя за рулем черного «Кадиллака», Эдди Каспбрак словно бы ощущает возраст этого города. Возможно нигде больше в Америке нельзя так ощутить возраст города. Бостон — шпротина в сравнении с Лондоном, дитя в сравнении в Римом, но по американским стандартам, по крайней мере, он стар. Он занял свое место на этих низких холмах триста лет назад, когда еще и думать не думали о налогах на чай и на почтовые отправления, когда Поль Ривер и Патрик Генри еще не родились.

Возраст города, его тишина, туманный запах моря — все это делает Эдди нервным. А когда Эдди нервничает, он берется за аспиратор. Он всовывает его в рот и выдавливает в горло облачко оживляющей струи.