Зона сна - Олег Горяйнов

– …и заставил всех ему присягать…

Казак по прозвищу Пугач отдал распоряжение своим клевретам, и Эла с Марселем быстро разоружили. Всех французов загнали в одну избу и поставили у дверей двух казаков с пищалями. Загрустившие миссионеры рассказали про то, как быстро вершит суд новый самозванец: трое офицеров, отказавшихся ему присягать, были зарублены саблями мгновенно. Обоз с деньгами вместе с кучерами и слугами сгинул в неизвестном направлении. Пятеро оставшихся в живых, несмотря на данную ими идиотскую присягу, будущее своё видели в самых мрачных красках.

– Самое странное, – сказал один из офицеров, – это то, что нас не расстреляли сразу, а за каким-то чёртом потащили сюда…

– Должно быть, они заинтересованы в военных специалистах, – предположил другой, – и вообще в дипломатической поддержке Франции.

– Эти скифы? – презрительно сморщился третий. – Да они всё ещё дерутся дубинами и сжирают сердце врага, убитого на поле боя…

В слюдяное оконце французы видели, как откуда-то в станице появилось множество народу, собравшегося в центральной части. Оттуда доносился шум, крики, даже выстрелы.

– Ну что, господа, – обратился Марсель к соотечественникам. – Похоже, истории суждено свершиться без нас. Не кажется ли вам, что пора сматывать удочки?

– Определённо так, – согласились соотечественники.

– Но как? И куда? Без оружия, без денег, без языка и без лошадей… – резонно заметил самый старший.

– Так надо всё это добыть! – сказал Марсель. – И валить отсюда к чёрту. На вопрос «куда?» я готов дать ответ немедля: в Турцию.

– Но как? – опять сказал старший. – Там война, а потому заставы. Да и здесь эти… les sentinelles…[95]

– Насчёт этих я бы как раз менее всего беспокоился. Mon papa, полковник русской армии, меня очень хорошо просветил. Особенность национального отношения к воинской дисциплине у этого скифского сброда в том, что к ночи они тут все будут пьяны как кролики.

Анжели оказался прав: не только само воинство, но и его атаман по прозвищу Пугач к ночи едва держались на ногах. Последний не побрезговал навестить их лично. В избу он вошёл не один: человек пять в разномастных одеждах ввалились вслед за ним, все в дымину пьяные.

– Ну что, мусьюшки? – спросил атаман, весело сверкая чёрными глазами. – Пойдёте со мной, ампиратором российским, на Яик?

– Oui, monsieur! – ответил старший офицер, пожав плечами: куда, мол, мы денемся…

– Ну и молодцы! Жалую вам вина по чарке, чтобы не замёрзли!

Ампиратор со свитой удалились, держась за стены и косяки, а пленникам принесли бутыль и корзину с хлебом. «Вином» оказалось мутное пойло местного производства – впрочем, довольно крепкое. Пить его никто не стал. Хлеба поели, а что не съели – попрятали по карманам.

К двум часам ночи во всей станице не осталось ни одного трезвого человека. Часовые дружно храпели у порога. Их закололи без малейшего шума и забрали оружие. Никаких проблем не возникло и с лошадьми: несколько их, осёдланных, понуро бродили по станице, потеряв своих всадников; кроме того, то тут, то там стояли подводы, в которые тоже были запряжены лошади. Французы разделились на три группы и спустя час встретились за околицей, в заранее оговорённом месте. Удалось по подводам набрать и оружия, и продовольствия, и даже некоторое количество денег – знакомых медных монет с изображением императора Петра Фёдоровича.

Сердце Эла бешено колотилось. В то, что опаснейшее предприятие может быть совершено с такою лёгкостью, ему не верилось. Этими сомнениями он не преминул поделиться с Анжели.

– Это же Россия, друг мой! – захохотал француз, подставив лицо ветру. – Страна чудес!

– Куда мы скачем? – спросил Эл.

– В Турцию! Получать обещанный гонорар.

– Но ведь предприятие наше не удалось?..

– Отчего же? Мы выполнили то, что должны были, – доставили царственную особу в Мозырь. Потом царственную особу доставили и в Россию. А то, что это другая особа, случилось не по нашей вине, не так ли?

Поймали их под Таганрогом: казачий разъезд в три десятка сабель окружил группу французов и заставил сдаться. К вечеру их доставили в расположение большого отряда русских войск. Навстречу им вышел высокий костлявый немец лет тридцати в потрепанном мундире.

– Кто ви есть? – спросил он, оглядывая пленных.

– Vous voyez le malheureux… – начал Марсель.

Лицо немца сморщилось, как от зубной боли.

– Я полковник русской армии Иван Михельсон, – сказал он с жутким акцентом. – Извольте говорить по-русски. В крайнем случае по-немецки, тогда я вас пойму.

Марсель в двух словах поведал ему об их злоключениях: были-де захвачены казаками в Польше, вероятно для выкупа, привезены на Дон, услышали о готовящемся мятеже, бежали. Временами он как бы нечаянно переходил на французскую речь – чтобы товарищи поняли, о чём он говорит, и не сбивались в своих показаниях, ежели их будут допрашивать поодиночке.

– А что же вы делали в Польше, господин француз?

– Ехал к своему отцу, господин полковник! – ответил Марсель глазом не моргнув.

– А кто ваш отец?

– Полковник русской армии Анжели, господин полковник!

– А ты, братец, что соврёшь? – повернулся полковник к Элу Маккензи.

– А я вообще немец, – сказал тот, стараясь, чтобы голос звучал как можно убедительней. – Горный инженер. Ехал в Россию работать на екатеринбургских заводах. По контракту. Был, как и эти господа, похищен русскими казаками.

– Ладно. А вы кто будете?

– Эти офицеры не говорят по-немецки, господин полковник! – встрял Марсель. – И по-русски тоже!

– Хорошо. Их что же, тоже всех похитили казаки?

– Так точно, господин полковник! Мы волею случая все остановились в одной корчме под Мозырем, поужинали, легли спать. Вдруг шум, стрельба… Ворвались казаки и всех захватили спящими. Предводителя этих господ вовсе застрелили, верно я говорю?

Марсель повторил последнюю фразу по-французски. Старший из офицеров взглянул на полковника, закивал, сделал страшные глаза, изобразил жестом пистолетный выстрел, потом свои глаза закатил – типа помер.

– Ну что ж… – Полковник Михельсон не спеша набил чёрным табаком трубку, высек искру кресалом, раскурил и сделал глубокую затяжку. – Добрынин!

К нему подбежал, придерживая саблю, долговязый капитан, вытянулся в струнку.

– Этих двух, – он показал чубуком трубки на Марселя и Эла, – в колодки. Заберём их с собою в Москву, там разберутся. А господ военных, которые занимались рекогносцировкой близ нашей границы с Польшей, расстрелять.

– Слушаюсь! – вскрикнул капитан и убежал раздавать распоряжения.

Иван Иванович Михельсон оказался человеком незлобным. Только вот французов не любил. Ну и турок разных. Колодки он с пленников снял на третий день пути и даже иногда сажал с собой обедать. В Москве сдал их в Тайную экспедицию и поехал воевать поляков.

В просвещённые времена Екатерины, слава Богу, подследственных не пытали – по крайней мере до того времени, пока Пугачёв её не испугал до полусмерти, – и разобрались с двумя подозрительными личностями довольно быстро. Легенда Эла сработала великолепно: был действительно такой князь Вяземский, имевший поручение приглашать на службу российской короне способных инженеров из Европы; был, да сгинул в Неметчине от брюшного тифа, и уже никто не мог опровергнуть, нанимал он или нет Эла Макка.

Марселя тоже отпустили, и Эл потерял его из виду. Впоследствии, когда он уже восстанавливал Невьянский завод, разорённый сволочью, поддавшейся на посулы его чернобородого знакомца, он прочёл в «Ведомостях» полугодовой давности о некоем полковнике Анжели, сосланном в Сибирь за подстрекательство к бунту. Находился ли при полковнике сын – о том в газете не было сказано ни слова. А разузнавать не стал: ни к чему это ему было.

В Екатеринбурге Эла Макка, переименованного в Алексея Ивановича, знал весь город.

А.И. Макк тесно дружил со всем городским начальством. Управлял заводом. Был зван в Санкт-Петербург, преподавателем в Горную академию, но отказался, оставшись верным захолустному Екатеринбургу, – супруга, дочка здешнего градоначальника, ему этого отказа не простила до конца жизни. Как управляющий заводом, нуждающийся в кадрах, он завёл такой порядок, чтобы с утра ему на стол клали сводки о всех въехавших в город; порядок этот не нарушался ни разу.

Когда майским утром 1798 года на одной из улиц Екатеринбурга околоточный обнаружил голого Николая Садова, который представился немцем-горняком, едущим к Турьинским рудникам и ограбленным ночью неизвестными злоумышленниками, первым (и последним) об этом узнал А.И. Макк и применил к самозванцу крутые меры: отправил в цепях на эти рудники пожизненно.

В начале 1800 года до императора Павла дошли слухи о деятельности против него английского посла лорда Уинтворта. В конце мая Павел приказал Уинтворту выехать из Петербурга. Ближе к осени из города за границу бежала и Ольга Александровна Жеребцова: она рассчитывала выйти замуж за Уинтворта, но он обманул её ожидания, женившись на герцогине Дорсетской.