Там, на войне - Теодор Вульфович

— Ну зачем?.. Зачем испытывать?.. — и все это через несколько минут после такой лихой схватки.

Действительно, кошка на фронтовой дороге — большая редкость, они заранее уходили с мест боев, а кошка в десяти-пятнадцати километрах от населенного пункта — просто невидаль. Да еще так странно поглядела на всех нас. И такая черная. Чуть назад, чуть левее шла в ту же сторону, в то же селение точно такая же лесная, такая же извилистая дорога — ну так почему бы не?..

— Вот я, например, хоть три раза сейчас туда и обратно! — не то шутил, не то хорохорился сержант Маркин.

— Помолчал бы! — осадил его старший сержант Бабаев.

— Правильно. Лучше не испытывать. Правда? А? — хитрил, балагурил и уговаривал меня Маркин.

Я поддался: «В конце концов, ну, какая разница — по правой или по левой дороге? Это даже не нарушение приказа».

Почти весь взвод, — одни с суетливой готовностью, другие с показным безразличием, — оттащил все три машины назад за развилку. Только мотоциклисты сами легко развернулись почти на месте и ждали нас уже на левой дороге. Я сказал «почти весь взвод», потому, что радиомастер Лапин в этой суете не участвовал. Он остался сидеть в башне «бобика», и его худая сутулая фигура чуть виднелась рядом с пулеметом за срезом боевого щитка. А его сосед и напарник — женатик, он-то и был назначен командиром бронемашины, а значит, и пулеметчиком — распоряжался на дороге и уже помогал «опелю» сдать назад. Я посматривал по сторонам, а сам пытался определить, куда же скрылось это домашнее животное черного цвета. По рации передали, что продолжаем движение по левой дороге, но квитанцию (ответ) не получили. По-видимому, они уже были в движении. На всякий случай мы поставили на дороге указку, что тут мы свернули и поехали по этой лесной дороге.

Наверное, все-таки началось не с того дурацкого выстрела на дороге, и не с Верочки, и не с просьбы женатика перейти в наш взвод, и не с заколдованности, в конце концов! Все началось (по крайней мере, все нелады) с черной кошки.

На левой, наверное, предназначенной специально для везучих, дороге взвод снова напоролся на противника. В какое-то мгновение показалось, что это те же самые фрицы, которых мы совсем недавно расчихвостили возле подлеска. Только теперь противник наш был тот, да не тот. Да и взвод стал почему-то не тот — не такой готовый, не такой ладный. Да и командир взвода, понял я потом, оказался не столь уж сообразительным и быстрым.

Вражеский заслон открытого боя не принимал, а все время отходил и отстреливался. Они явно хотели нас подзадержать, чтобы дать возможность своим как-то управиться с ситуацией или с наименьшими потерями отступить.

Все в этой схватке было вроде бы как надо и вместе с тем почему-то не так: и противника, по существу, упустили, и притормозили, и заерзали вправо-влево: ладно, «опель» сдал назад, — но, глядя на него, и «бобик» не в ту сторону наступать начал, попросту говоря, попятился, да и мотоциклисты были не на высоте. Вскоре, правда, подсобрались, очухались, из пулеметов как следует прострочили обе дороги. Тут старший сержант Бабаев сам вызвался возглавить первую группу и проверить поглубже левую сторону леса (более опасную, потому что туда откатывался противник), а меня просил держаться правой стороны дороги (разумеется, менее опасной), в это время «бах» будет контролировать саму дорогу. Я не разрешил ему углубляться в лес более чем на двести пятьдесят-триста метров. После гибели Нюры он без малейшего намека на показуху начал сам лезть в горячие места (что раньше ему не было свойственно). Удерживать в таком случае вроде бы не полагалось, но я отметил эту новость в его поведении и стал понемногу осаживать его. Это очень важно, чтобы в момент, когда осмотрительность покидает тебя, нашелся рядом кто-нибудь и попридержал: «Не очень-то лезь!»

Стали передавать радиограмму, а ее там, в батальоне, никто не принимал. Может, и с ними уже что-нибудь стряслось?..

Перестрелка затихла, удалялась. Я дал сигнал: медленно продвигаться вперед, неослабное внимание по сторонам! Лес, он и есть лес. Когда показалось, что заваруха кончилась, ко мне подошел радиомастер Лапин (он случайно попал в разведку, ему следовало двигаться в штабном автобусе, но там не хватило места). Лапин не спеша сообщил:

— Товарищ старший лейтенант, женатика, кажется, убили.

— Как это?! — размазанное «кажется» словно издевалось над жестким и определенным «убили».

— Сами посмотрели бы, — вяло предложил радиомастер.

Подбежали старший сержант Бабаев, Маркин, мотоциклисты. В руке у Маркина был новенький парабеллум.

— Фашист на дереве сидел. Это он выстрелил. Сверху. — Маркин показал дулом пистолета на черное, старое, разлапистое дерево с обломанной макушкой.

— А вы задрать голову вверх пораньше не могли?

— Вот он задрал, — Маркин указал на Бабаева.

— Где тот, что сидел на дереве?

— Старший сержант снайпера кокнул, — ответил мотоциклист Пушкарев. В левой руке он держал немецкую винтовку с оптическим прицелом.

Бабаев полез в карман и протянул мне документы убитого немца. Мы выставили охранение, а сами пошли к бронемашине. «Бобик» довольно сильно отстал от нас или успел откатиться. Там в башне сидел убитый женатик. Ведь упасть в башне некуда.

— А ты где в это время был? — спросил я радиомастера неизвестно зачем.

— Где был? Рядом сидел…

Я снова посмотрел на могучее, черное, разбитое молнией дерево — оттуда фашист мог пристрелить каждого из нас (ну кроме водителей-механиков, которые и сверху были укрыты броней). Почему он выбрал его? Последнего, из хвостовой машины. Вероятно, принял за командира.

— Отнесите его в машину к Верочке. И привяжите покрепче.

— Ремней больше нет, — вздохнул Бабаев и тихо пробурчал: — Не надо было его к нам брать… Придется веревками? — спросил он.

Я кивнул.

Бронетранспортер и два мотоцикла ушли вперед. Убитого на плащ-палатке перенесли в крытую машину, уложили там на второй ящик и привязали. Старший сержант Бабаев и Маркин остались в кузове этой машины. Вперед пошли еще два мотоцикла, сзади бронемашина с радиомастером и новым пулеметчиком Пушкаревым, назначенным из мотоциклистов. Мы снова двигались по лесной ухабистой дороге, а меня разбирала какая-то маета.

Как бы ни старался человек, смерть все равно его догонит, если она это задумала. Я обвиняю себя в том, что поддался на уговоры и взял его в свой взвод. Что добровольно взвалил на себя ответственность за его жизнь. В том, что позволил поверить в эту заколдованность и, хоть на миг, поверил в нее сам. И еще одного я не могу себе простить — веры в то, что со смертью можно как-то сговориться или хотя бы заключить с ней временное соглашение.