Железные франки - Иария Шенбрунн-Амор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все были глубоко растроганы, и Констанция могла бы поклясться, что в очах новоиспеченного рыцаря Юмбера де Брассона сверкнула слеза. Но едва завершилась торжественная церемония, сорвиголова принялся за свое:
– Вдовы и сироты, наконец-то у вас появился защитник! Вдовы и сироты, где вы? Что, для меня не осталось вдов или сирот? – Схватил меч, замахал им, со свистом рассекая воздух: – Подходите желающие! Я сделаю ваших жен вдовами, а ваших детишек сиротами!
По случаю акколады состоялось очередное подношение ценных даров паладинам – украшений, кубков, святых реликвий, лошадей, седел, вооружения. Опять самые великолепные вещи достались Алиенор: чем дальше, тем больше Раймонд усердствовал, лишь бы расположить племянницу в свою пользу. Он даже отдал ей обещанного сыну щенка Виты. Спрашивается, зачем паломнице щенок?
Констанция меж тем начала сомневаться, что в остальных гостях их щедрость пробуждала исключительно дружеские чувства. В Византии французы уже столкнулись с невероятным великолепием и богатством Востока, но ведь не ромеи на этот раз умоляли их о помощи в слезных посланиях! Многие громко недоумевали, справедливо ли было пережить столько невзгод, чтобы спасать людей, живущих в столь невообразимой роскоши? Только Раймонд продолжал надеяться, что дружбой, гостеприимством и дарами он завоюет сердца будущих соратников и сможет повлиять на планы совместных грядущих сражений.
– Какой дивный сокол у вашей жены, – томно тянула слова французская королева, кончиками пальцев ласково поглаживая шею гнедого коня, подаренного ей Раймондом тотчас по прибытии в Антиохию.
Сапсан Шери, чудесная крупная самка о тринадцати перьях в хвосте, была доставлена из северных стран для султана Дамаска, и Мехенеддин преподнес ее в дар княгине Антиохийской во время встречи в Акре. Птица, только что убившая куропатку, была накормлена, посажена на перчатку, и Констанция бережно накрыла ее клобучком.
– Ах, у меня были такие соколы! – Королева мечтательно закинула голову, обнажив обольстительную впадинку между ключицами и четкий, изогнутый тюркским луком абрис подбородка. – Я выехала в Крестовый поход в платье, затканном золотом, в серебряном седле, в обозе везли моих охотничьих и певчих птиц. Но в дороге я пережила и видела такое, – она передернула плечами. – Все, все было потеряно в тяготах пути – и одежда, и птицы, и лошади…
«И армия», – подумала Констанция.
Раймонд, однако, уже превратился в заправского придворного льстеца:
– Ваше величество, вы сами похожи на благородного сокола!
Алиенор снисходительно улыбнулась, и даже Констанция была вынуждена согласиться. У королевы резкие черты лица – тонкий нос с горбинкой, высокие скулы и тенистые впадины под ними, высокие брови вразлет. А ее ядовито-изумрудные глаза умели не только задумчиво устремляться вдаль, но и по-птичьи пристально впиваться в собеседника. В отличие от Констанции, любившей парфюмерные масла розы и жасмина, королева душилась острыми, терпкими благовониями с мускусом и амброй. Вчера женщины мылись в термах, и тонкая, мускулистая фигура Алиенор, узкобедрая, широкоплечая, с длинными ногами и руками, с гибкой, вечно изогнутой шеей напомнила Констанции вздыбленного, когтистого льва Апокалипсиса со стяга Аквитании. Сама же Констанция, бело-розовая, беременная, пышногрудая и округлая, с широкими бедрами и полными икрами, укутанная в длинные пшеничные волосы, чувствовала себя неуклюжим толстым зайцем. Но больше всего надменная, сильная Алиенор походила на хищника своей уверенностью, что может завладеть любой вещью, любым понравившимся ей куском, любым человеком. Гнедая кобылка, горностаевый плащ, жемчужные ожерелья, вислоухий щенок, много дивных подарков уже перешли к королеве, а теперь она весьма прозрачно намекнула на свое желание получить сапсана. Раймонд верил, что племянница поддержит его планы и ради этого был готов с себя последнюю рубашку содрать, но не отвращал ли он тем самым от себя ее венценосного супруга?
Констанция любила Шери, она сама тренировала охотницу, и птица не упускала ни журавля, ни утки. Но королева едва заметно усмехнулась, словно торжествуя над постыдной скупостью хозяйки, Раймонд метнул в супругу отчаянный взгляд, призывая не позорить их, и Констанция, повинуясь порыву быть лучше и благороднее француженки, протянула Алиенор руку с любимым соколом:
– Ваше величество, для меня будет большой честью, если вы согласитесь принять от меня Шери. Эта птица достойна принадлежать лишь королеве.
Она запрезирала бы себя, если бы поступила иначе, а Алиенор приняла дар с привычной непринужденностью.
– Любезный Раймонд, я слышала, тут где-то источник, у которого Аполлон влюбился в прекрасную нимфу Дафну. Я просто обязана, обязана увидеть это место!
И Пуатье услужливо пустил коня стремглав.
Птицу не жалко, муж – другое дело. Беда в том, что королева явно не видела разницы. Похоже, из всех крестоносцев лишь одна Алиенор явилась в Святую землю только брать, брать и брать. Но такова аквитанка – любой знак преданности, любви и уважения она считала обычной данью, и чем уверенней эта женщина вела себя, тем усердней пресмыкались перед ней окружающие. Многие дамы принялись так же высоко задирать голову, так же поднимать брови, смотреть вдаль и некстати улыбаться, но Алиенор при этом выглядела думающей о чем-то таинственном и прекрасном, а Изабо с прочими подражательницами – глуховатыми и двинувшимися рассудком. Все словно попали в волшебный, магический замок, где потеряло значение все, кроме колдовского голоса королевы, поющего песни чужой любви. И только Констанция плотнее прятала волосы под свою повязку замужней женщины, продолжала в разговоре глядеть прямо на собеседника, а на вопросы отвечала толково и уместно.
Изабо теперь постоянно попадалась на глаза в обществе усатого, толстого и вечно пьяного шевалье Грессана. В ответ на все предупреждения и уговоры мадам Бретолио только молча отводила взгляд, щеки и слишком открытая грудь ее покрывались алыми пятнами, слезы невольно катились по зардевшимся щекам, и она опрометью убегала рыдать в углу. За вертихвостку совершенно неожиданно заступилась дама Филомена, это унылое воплощение никем не искушаемой добродетели:
– Ваша светлость, покойные малютки перевесят все ее грехи. А вдобавок этот Эвро.
Констанция вспоминала о погибших сыновьях самой дамы Филомены, обнимала веселого шалуна Бо и прелестную Марию и уверяла себя, что эта завезенная провансальцами блажь – придворная любовь – глупая, но безвредная игра. Иначе разве играл бы в нее с таким увлечением собственный супруг?