Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник) - Борис Подопригора

У Андрея словно щелкнуло что-то в голове, замкнулся какой-то контакт, и он, пораженный, прошептал:

– Ирина…

– Правильно мыслишь, Палестинец. Дошло наконец-то. Значит, не совсем ты безнадежный, попал бы вовремя в нормальные руки – глядишь, и из тебя бы толк получился… Илья твой, кстати сказать, мужчиной оказался… Не сучил ножками, не плакал. Сообразительным он парнем был, понял, что ему все равно конец, зато ушел красиво, бабу свою за собой не потянул. Я ему честное предложение сделал: либо он сам себя кончает и соответствующее письмо пишет, либо при невыясненных обстоятельствах погибает, но тогда у его жены на таможне в Триполи наркотики находят. Знаешь, что с такими бабами в Ливии делают?

– Знаю, – прошептал Обнорский, глядя на сидящего перед ним выродка остановившимися глазами.

– Ну вот, – кивнул Кукаринцев. – И Илья знал. Мужа находят убитым, жену тормозят на таможне с наркотой… Значит, разборки с местными самсарами[116] у семейства Новоселовых были… Даже если бы и выдали потом Новоселову нашим – она из здешней тюрьмы свихнувшейся калекой вышла бы… Здесь ведь специальных тюрем для женщин нет…

Обнорский и сам это знал. В 1987 году в Триполи двух жен советских офицеров поймали в супермаркете на мелком воровстве и отвезли в тюрьму, где сидели местные уголовники. Когда через три дня посольство добилось их освобождения, несчастные женщины даже не могли уже ходить – трое суток их насиловала без перерыва вся тюрьма…

– Ну и все, – продолжал между тем Кукаринцев. – Он письмо написал, сам баллон газовый в спальню оттащил. Хорошо держался парень. Мне – хочешь верь, хочешь нет! – даже как-то обидно стало, что из-за этого пидора Выродина приходится такие дела делать. Не полез бы Илья в тот самолет – ничего бы и не было. Да, видать, судьба… Кстати, раз уж у нас такой разговор откровенный пошел, скажи мне, где прокол вышел? Я вообще-то и сам догадываюсь, но уж так, для развития кругозора…

Обнорский долго молчал, потом достал очередную сигарету и закурил.

– Креветки, – наконец сказал он. – Илья очень не любил креветки. Тошнило его от них.

– Так я и думал, – прищелкнул языком Кукаринцев. – Мне это место в письме тоже как-то не понравилось… Только его уже не переписать было – все мы задним умом крепки…

Андрей глубоко затянулся и задал Кукаринцеву вопрос:

– Скажи, Витя… А ради чего ты все это наворотил? Что за борта на «Майтигу» приходили? С оружием? Ты, видать, как в Йемене им торговать начал, так и остановиться никак не можешь? Одного понять не могу – что же за страна у нас такая, если запросто целыми самолетами воровать можно…

Кукаринцев подмигнул Обнорскому и укоризненно протянул:

– Ну, студент, мы так не договаривались… Про Илью я тебе по-честному рассказал, а про другое у нас уговора не было. Да и незачем тебе это знать. Все равно переварить не успеешь, поверь мне. И неважно, кто из нас первым на тот свет уйдет, – ты, Обнорский, все равно не жилец. Не надо было тебе лезть в эту историю. Потому что за самолетами, что ты ворованными назвал, стоят люди, про которых ты только в газетах читал… Ясно тебе?

– Ясно, – ответил Андрей. – Илья тебя узнал перед смертью?

– Узнал, – кивнул Кукаринцев. – Потому и понял все сразу. Я же говорю – понятливый он был. Ну так что, студент, – слово держать будешь?

Обнорский молча шагнул к его креслу, вытащил из кармана маленький перочинный нож и надрезал бинты, которыми была примотана к подлокотнику левая рука Куки. Потом отошел на несколько шагов и все так же молча смотрел, как лихорадочно развязывает сам себя Кукаринцев. Страха Обнорский никакого не испытывал – сгорел его страх, действительно, одна только ненависть осталась. Ощутил он, правда, несильный укор совести – просил ведь Сандибад ни в коем случае не развязывать Куку… Ну, палестинец себя в обиду не даст. Да и не выйдет Кука из подвала, не позволит ему Андрей этого сделать. А Сандибаду он потом все объяснит, и тот должен будет его понять. Потому что не Куке хотел Андрей доказать, что не боится его, а самому себе… Не с капитаном Кукаринцевым хотел он драться, а со всеми теми, кто исковеркал и опохабил его жизнь, с теми, для кого люди были всего лишь расходным материалом.

Между тем Кука полностью освободился, встал и мгновенно скрутил разложенные полосы бинтов в крепкий толстый жгут. Растянув этот жгут руками, он усмехнулся, глядя на Обнорского с жалостью, как на убогого:

– Все-таки ты дилетант, студент. Дилетант и романтик. Дурак ты, Обнорский, эмоциональный дурак. Даже жалко, что твоего благородства уже никто не оценит.

Андрей уже не обращал внимания на слова, вылетавшие изо рта Кукаринцева, ловко манипулировавшего жгутом. Обнорский чуть подался вперед и внимательно следил за плавными, уверенными движениями Кукаринцева, постепенно приближавшегося к нему. Внезапно лицо Куки исказило выражение крайнего удивления, у него буквально глаза полезли на лоб, словно за спиной Андрея появилось нечто запредельно страшное.

– Старый номер, Витя, – усмехнулся Обнорский. – Даже неинтересно…

Но в этот момент Обнорский и сам вдруг услышал какой-то шорох сзади. Обернуться он не успел, потому что две пары крепких рук обхватили его с двух сторон, мгновенно блокировав все возможности к сопротивлению. Сковавшие его объятия были настолько плотными, что Андрей не мог даже повернуть головы; откуда-то из-за его спины выскочили еще двое и бросились к Кукаринцеву, который от неожиданности успел захлестнуть руку одного из нападавших в петлю жгута, но второй человек кувыркнулся вперед, и Кука осел на пол, словно сломанная кукла, – Обнорский даже и удара-то никакого не заметил…

Андрей, по-прежнему не понимая, что происходит, попытался рвануться вперед, потом резко присел, чтобы попробовать освободиться от оплетавших его захватов, но добился лишь того, что невидимки сдавили его еще крепче – так, что он почувствовал резкую боль в суставах рук. И в этот момент кто-то сзади сказал знакомым голосом по-русски:

– Спокойно, Андрюша, спокойно. Расслабься, все будет хорошо. Все уже хорошо.

Обнорскому показалось, что он окончательно сходит с ума, потому что руки невидимок развернули его лицом к Роману Константиновичу Сектрису, старшему группы пехотной школы. Полковник смотрел на Андрея с легкой полуулыбкой, чуть склонив голову набок. Обнорский резко зажмурился и снова открыл глаза – Сектрис не исчез, он хмыкнул и сказал:

– Успокойся, все нормально. Все уже кончилось. Психовать не будешь?

Обнорский качнул чугунной головой, и державшие его руки разжались. Андрей оглянулся – четверо мужчин европейской внешности молча привязывали Кукаринцева обратно к креслу. Рот Куке залепили широким лейкопластырем, но, судя по открытым вытаращенным глазам, Демин был в сознании.

– Пойдем, Андрюша, – тронул Обнорского за рукав Сектрис и первым пошел в глубь подвала, где в самом темном углу была открыта маленькая пластиковая дверь, через которую по пологой лестнице полковник вывел Андрея, шагавшего как в гипнотическом сне, в сад виллы…

В саду было уже совсем темно, еле слышно шелестели апельсиновые деревья, клонясь к земле под тяжестью еще зеленых плодов…

– Курить будешь? – спросил Сектрис.

Андрей машинально кивнул и молча взял из протянутой пачки сигарету. Полковник явно ждал каких-то вопросов, и Обнорский, сделав несколько глубоких затяжек, действительно спросил его:

– Значит, вы все знаете?

Роман Константинович улыбнулся – сейчас он совсем не был похож на дураковатого предпенсионного дедушку, каким всегда казался Обнорскому.

– Все, Андрюша, знает только Господь Бог. Так что все мы знать не могли, но, скажем так, кое-что контролировали.

– Контролировали? – тупо переспросил Обнорский. – Вы из Комитета?

Сектрис улыбнулся с еле заметной лукавинкой, впрочем, в его улыбке не было насмешки – так улыбаются сильные, добрые взрослые наивным, детским вопросам.

– Ты полагаешь, что в нашей стране других спецслужб, кроме Комитета и ГРУ, нет? Все очень сложно, Андрюша. Все действительно очень сложно, гораздо сложнее, чем ты думаешь. И, конечно, ты понимаешь, что я многого тебе сейчас объяснить не смогу. Потому что операция, в которой ты оказался задействованным, касается вопросов коррупции на самом высоком уровне. На самом высоком.

– Коррупции? – переспросил Андрей.

– Да, Андрюша, к сожалению, коррупции. Поэтому ты должен понять – мы не можем себе позволить пока еще очень многого. Видишь ли, когда дело касается таких высокопоставленных лиц, как в нашем случае, это неизбежно затрагивает уже и интересы всего государства в целом… И чтобы не провоцировать ненужные скандалы и потрясения в умах, мы вынуждены действовать… э-э… не совсем традиционными методами. Но мы делаем это не для собственной забавы, а для блага государства.